История одного данмера

Мое имя Линувиэль. Я был рожден в поместье Сарети, в семье, входящей в Совет дома Редоран – одного из уважаемых домов Морроувинда. Как и всех потомков этого рода, меня воспитывали в соответствии с основными принципами дома. С малых лет мне старались привить понятия чести и благородства, внушали весомость слова потомка рода Сарети. Как и полагалось отпрыску знатной фамилии, входящей в состав Совета Правящего Дома, я усердно изучал историю и географию Нирна, народы, населяющие его, а так же некоторые языки, являющиеся разговорными в Империи Тамриэль. При достижении определенного возраста меня стали посвящать в тайны владения холодным и стрелковым оружием. Умение обращаться с луком у каждого эльфа в крови, а у данмера, темного эльфа, в крови и любовь, и умение обращаться с клинком. Занятия шли мне на пользу, и уже к пятнадцати годам я вполне сносно владел этими умениями, которые в случае нужды могли спасти мне жизнь. Конечно, в столь юном возрасте говорить о мастерском владении смешно, но в то время я был чрезвычайно горд собой. Минул еще год моей, в общем – то безоблачной жизни в поместье, и отец приставил ко мне еще одного наставника, на сей раз тайных искусств, вызвавших у меня немалый интерес. С того момента обучение мое шло комплексно, занимая практически все свободное время. Мэтр Алван, искусный маг и мой наставник был доволен моими успехами в обучении, в отличие от сэра Хларена, мастера боевых искусств. Здесь имеет место быть небольшому пояснению: в то время как с мэтром Алваном мы достаточно быстро сошлись на почве общей тяги к искусству разрушения и магии смерти (и последнее приходилось держать втайне от дражайших родственников, чьи благородные сердца не вынесли бы такого увлечения), с сэром Хлареном дела обстояли иначе. Являясь рыцарем, сэр Хларен тщетно старался обучить меня приемам честного и благородного поединка. Невыносимая глупость – именно так я считал тогда, и считаю по сей день. Ведь пока ты будешь размениваться на поклоны и любезности, твой противник успеет тебе нанести уже дюжину смертельных ударов. Именно это, в юношеском пылу максимализма, уверенный в своей правоте, я и старался донести до своего наставника. Оттого наши занятия в тренировочном зале поместья каждый раз носили характер маленького, но очень разрушительного локального бедствия. Дни мои шли размеренно и безоблачно, полные новых знаний, которые я впитывал в себя с жадностью молодого и пытливого ума, с жаром жаждущего движения и жизни организма, для которого наслаждением были утренние и вечерние тренировки, оставляющие приятную, ноющую боль в мышцах. И лишь изредка мое безмятежное состояние туманили облачка, заметные лишь острому, внимательному глазу. Будучи юным, неопытным данмером, наблюдательности мне было не занимать. И не раз я ловил на себе настороженные взгляды своего двоюродного дяди, самого Атина Сарети, Господина Южного Нагорья и Уважаемого Советника Редоранского Совета. Эта настороженность по отношению ко мне, и, как я стал замечать впоследствии, к моему отцу, в то время ставила меня в тупик, заставляя ломать голову над причинами такого осторожного отношения к младшей ветви семьи. Впрочем, в моей голове еще гулял ветер, и долго я над этим вопросом предпочитал не задумываться. Еще с младенчества, похоже, я усвоил, что младшая ветвь держится обособленно от старшей, несмотря на проживание на одной территории. Это казалось естественным. Мы ведь не задаемся вопросом, почему идет дождь, или дует ветер. Это просто принимается, как данность. Вот так, совершенно равномерно, текли мои дни целых двадцать лет. Но, стоило мне разменять второй десяток лет, как жизни моей суждено было перевернуться, и резкий толчок судьбы произошел вечером Турдаса, в месяц Последнего Зерна. Через несколько дней весь Тамриэль потрясет трагедия имперского масштаба, но за двое суток до насильственной смерти императора Уриэля Септима VII от рук фанатиков, разыгралась моя личная трагедия, кажущаяся на тот момент концом света. По сути, оно так и было, это был конец привычного мне мира. Но, обо всем по порядку. В тот день в тренировочном зале поместья, как всегда, ярко горел свет. Пламя свечей в канделябрах плясало, отражаясь в сверкающей стали затупленных мечей, которые звенели, сталкиваясь в яростном тренировочном бою. Сэр Хларен рубился сосредоточенно, тесня мощным напором меня к стене. Честолюбие мое требовало победы, и, по – прежнему уверенный в правоте своего принципа: «Сражайся так, чтобы жить!», я пошел на хитрость, подлым приемом ставя подсечку, и юркой змеей выскальзывая из ловушки, в которую загонял меня мой наставник. Разумеется, по правилам «честного поединка» я должен был бросить оружие на пол, и признать поражение, но… - Линувиэль! – сэр Хларен возмущенно отбросил клинок. – Ты представитель дома Редоран, будь добр вести честный поединок, и оставь свои финты и уловки подлецам с дороги! Разумеется, на меня возмущение учителя не произвело никакого впечатления. Ослепленный собственной правотой, я лишь насмешливо сверкнул льдисто – серыми газами, склоняясь в почтительном полупоклоне. - Прошу прощения, учитель, но если я буду придерживаться идей честного поединка везде и всегда, то я недолго протяну. Воин осуждающе покачал головой, а во взгляде его полыхнуло пламя гнева. Сколько раз мне доводилось видеть эти искры ярости в глазах благородного мужчины? Не счесть. Каждый из нас, с упрямством барана, предпочитал стоять на своем до последнего. - Ты воспитываешься под крышей Редоранского дома, уважай рыцарскую честь, и верность долгу! Честь и верность долгу, да, да, да. Честь и верность мне скоро плешь проест. Похоже, на моем лице на краткий миг отразились мои мысли, потому что в следующий момент, не успел я и глазом моргнуть, как щека взорвалась ослепляющей болью оплеухи, которой наградил меня мой учитель. Голова по инерции мотнулась, а в глазах заплясали звездочки. Ну, хоть не луны поплыли, и то радовало. А меж тем по помещению зала гулко разнесся гневный голос сэра Хларена. - Негодяй, ты каждый раз смиренно просишь прощения, и раз за разом все повторяется – на каждой тренировке одно и то же – ты начинаешь вести подлый бой! Я всегда говорил Совету Дома, что у тебя порченая кровь! – внезапно данмер осекся, поняв, что говорит лишнее. Но уже было поздно. Сказанного не воротишь, и вырвавшиеся слова рыцаря подействовали, словно ушат холодной воды. Порченая кровь… Порченая кровь на моей родине означала лишь одно – принадлежность к дому Дагота, Шестому Дому, разрушенному в былые времена. Тогда, когда в Морроувинде бушевал Корпурус. - Порченая кровь, значит? – я пытливо уставился в лицо своего наставника, тихим голосом интересуясь. – Кровь дома Дагот, я полагаю? - Забудь. Я оговорился. Иди, на сегодня занятие окончено, - рыцарь досадливо поморщился, и поспешил покинуть зал, что – то бурча себе под нос, оставив меня в полном смятении. В голове метались хаотичные мысли, своими движениями уподобляясь лихорадочным движениям бесов, что иногда жили в ближайших пещерах. Порченая кровь… Но как это возможно? В свое время я изучал историю Морроувинда, и знал, что Дом Дагот был разрушен. Потомков не могло остаться, но… Но сэр Хларен не имел привычки безосновательно разбрасываться словами, за которыми не стояло ничего. Вернув тупой клинок на стойку, полный раздумий, я покинул тренировочный зал, взяв со стола подсвечник. Час был уже поздний, и в коридорах поместья царил сумрак. От огонька моей свечи по стенам танцевали причудливые, дрожащие тени, дарующие иллюзию жизни портретам, висящим на стенах. Ушедшие лица, прошлое дома… Насколько мне была известна история рода, младшая ветвь начиналась с Валена Сарети. Меня всегда интересовало, отчего в общей галерее не было его портрета, вместо этого на стене красовался его старший сын, Фарциэль. Я задавал однажды этот вопрос своему отцу, то был единственный раз, когда я осмелился интересоваться у него о чем – либо. Но ответа так и не получил. Вот и сейчас этот вопрос вновь всплыл в моей голове, но тут же отступил на второй план, стоило мне лишь услышать знакомые голоса из – за приоткрытой двери. Судя по всему, в комнате спорили оба моих наставника. Разумеется, соблазн остановиться перевесил здравый рассудок, и, без колебаний загасив свечу, я затаился в полумраке коридора, внимательно ловя каждое слово. - Я предупреждаю тебя, Алван, будь осторожней с мальчишкой! Не обучай его чересчур разрушительным заклятьям! Ты забываешь, что за кровь течет в его жилах! Возмущенному голосу мечника спокойно возражал голос мага. - Хларен, успокойся. Я знаю, чему я обучаю Лина. Кровь его предков не помешает ему. - Нет, Мехрун меня побери, нет! Кровь проклятого Рельдса по-прежнему кипит непокорностью и подлостью! Я обучал его бою, ты не видел этого. Он использует всевозможные недостойные уловки и удары, вплоть до удара со спины. Ему не стать полноправным членом нашей семьи, как и его отцу! Или ты забыл, что Болвин Сарети, глава Дома в те темные времена, приютил не щенка подзаборного, а мальчишку из проклятого Дома? Паршивец чудом не был болен, но показал характер истинного мерзавца Дагота! Больше подслушивать не имело смысла. В конце концов, мои мысли подтвердились, и нашли разгадку – младшая ветвь рода Сарети, как таковая, не являлась родственной для Атина. Кусочки мозаики встали на место, и мне стали ясны оценивающие и внимательные взгляды «дяди» в сторону моей семьи, недовольство Хларена, шепотки за спиной… Мир, привычный мир рассыпался, словно карточный домик, но все происходящее обретало слишком забавные очертания. По губам невольно скользнула усмешка, которая в последующие годы станет частой гостьей на моем лице, и, уже не таясь, я со скрипом толкнул приоткрытую дверь. Полоса света стала шире, а в следующий момент я уже шагнул в помещение, представ перед смущенный Алваном, и рассерженным Хлареном. - Ах, как же я люблю проходить рядом с дверьми – всегда узнаешь о себе что-то новое, - в моем голосе звучала горькая язвительность, маскирующая мою растерянность и смятение. В первые секунды царило неловкое молчание, но затем, предсказуемо, взорвался возмущением мечник. - Я же говорил тебе, маг! Он не станет истинным Сарети! Ни один из нашего рода не позволял себе подслушивать чужой разговор! Я видел, что мэтр Алван порывается что – то сказать, и видел написанное на его лице… Сожаление? Соучастие? В любом случае, он был единственным, кто симпатизировал мне в поместье. Но я не дал ему времени сказать что – то. Из глубины души поднялась горечь, горечь и гордость отщепенца, парии, на которого всю жизнь незаслуженно, исподтишка спускали собак, разумеется, в образном смысле. Чье имя становилось центральным в пересудах. О, тогда мне казалось, что мною в тайне пугали детишек ночами! Страшное порождение Дагот Ура, он придет за тобой, если ты не будешь спать! С губ невольно сорвались едкие слова. - Расслабься, старик. У меня нет ни малейшего желания становится таким же жалким моралистом, как и ты. Ты можешь дальше трястись над своим кодексом чести и вбивать его в головы остальным «благородным особам». На рассвете меня здесь не будет. Не к чему мне оставаться в доме, приложившем руку к уничтожению дома Дагота, - развернувшись на каблуках, я вылетел прочь из комнаты, спеша в личные покои, гонимый лишь одним желанием – собрать вещи, и убраться прочь из этого омута лжи и лицемерия. Как наивен и глуп я был тогда…