Angel and the Beast

«Человек — не ангел и не зверь, но несчастье человеческой доли таково, что тот, кто хочет уподобиться ангелу, становится зверем». Блез Паскаль (1623-1662) Как много нужно, чтобы кто-то поверил и чтобы перестал верить? Как много нужно, чтобы кто-то, переставший верить, поверил вновь? Потребовалось лишь чуть-чуть подтолкнуть, чтобы ты упал, когда ты стоял почти на краю. Но упав с этого края в бездонную пропасть, которая вдребезги разбила целостность твоей души, сможешь ли ты так же легко взобраться обратно… когда ты уже потерял одно крыло? Ангел и Зверь Не будь ни тем, ни другим. Скволл Леонхарт не верил в ангелов. Все еще не верил, даже когда в его глазах отражались не только волнующие воспоминания о мелькавшем, вспышка за вспышкой, смертоносном серебре — воспоминания, воскрешенные этими длинными локонами цвета лунного света — но и взмах огромного черного крыла, загораживавшего все яркие звезды. Его чернота была чернее пелены тьмы вокруг них, будто она символизировала вечное грехопадение, будто сами грехи сделали некогда чистейшее белое крыло черным. Белое-белое крыло, навсегда запятнанное чёрным. Очернённое самой золой все еще тлеющего огня. Однако бледная кожа мужчины и его роскошные волосы, мерцавшие, словно ртуть, создавали разительный контраст с крылом. Настоящее воплощение падшего ангела. Но вместо этой мысли он вновь сосредоточился на более приятных воспоминаниях об их прошлых сражениях, вновь переживая трепет и волнение, как и жажду крови, звеневшую в нем, — жажду, которая, казалось, обладала собственной волей, жила своей жизнью. Ему нравилось чувствовать, как адреналин несется по венам, как в голове оглушающе гремит рев боя. Если для того, чтобы продолжать сражаться, нужна всего одна причина, то ею было наслаждение самим боем. В бою, казалось, ничего не имело значения, кроме мастерства, опыта и обострившихся чувств. В одно мгновение все это идеально сливалось воедино, и твое тело действовало само по себе, движимое инстинктом самосохранения и яростной песней боя, и единственным различимым звуком был сладкоголосый шепот смерти с ввалившимися глазницами. Между глупостью и смелостью пролегала лишь тонкая черта. А в поражении всегда была победа, и павшие воины были прославлены в веках. Он не сражался ради славы. Не сражался он и во имя долга, хотя и строго следовал ему. Он сражался ради того, чтобы… почувствовать себя живым. Потому что он не верил в ангелов — давно перестал верить — как только понял, что одними лишь отчаянными молитвами никогда не исполнить желаний. Крылья были всего лишь крыльями, и у них не было другого смысла, кроме как заставлять людей мучиться вопросами. И он верил лишь в то, что мог зажать в своих руках. Прошлое уже прошло, а будущее никогда не наступит, если в бою ты сам станешь прошлым. Все, что имело значение — лишь настоящее, и только настоящее. Даже если настоящее — это… безумие. Скволл Леонхарт не верил в ангелов. Даже если сейчас обнаженную кожу его спины задевали бархатистые перья — перья одного черного, как грех, крыла. Бой между ними был не ради славы. Не был он и во имя долга, он лишь порождал все новые вопросы о происходившем из ночи в ночь. Почему, почему, почему …и почему… «Почему ты упорствуешь?» — вопрошал однокрылый ангел глубоким вибрирующим голосом, разрезавшим тишину, царствовавшую во всей этой тьме, хотя его сверкающие зеленые глаза и были способны пронизать завесу темноты. «Почему ты продолжаешь бороться?» Поднимаются мечи. Сшибаются клинки. Летят искры. Вопрос растворился в тишине, лишь иногда нарушаемой свистом леденящего ветра. «Почему ты продолжаешь бороться со мной?» Невысказанный вызов. Губы врезаются друг в друга. Желание вырывается наружу. Ответа не было. Скволл молчал, и эти мягкие губы, которые оказались гораздо упрямее, чем они были на вид и на ощупь — даже под небрежным мазком кончиками пальцев — эти плотно сжатые губы отказывались издать даже малейший звук, который мог бы потешить садиста внутри безумного ангела. Даже когда его дыхание сбивалось, и он начинал задыхаться. В этом сражении не было славы, как и не было стыда. Почему ни я, ни он не можем остаться одни? В одиночестве, как каждый из них желал бы. Даже если в одиночестве и не было покоя для этих окруженных крепостными стенами сердец. Сломленные души невозможно спасти, пока не разомкнута эта петля. Потому что неистовые поиски друг друга лишь для того, чтобы начать еще один бой, были безрассудным безумием. Чтобы сражаться, и сражаться, и сражаться. Потому что он понял: по-настоящему его смущали лишь моменты, когда он не давал отпор, и началось то первое сражение, за которым последовало множество других, менее смертоносных, но более опасных. Молодой командир SeeD и не знал, что он так пристрастился к победе, пока не скрестил мечи с бывшим генералом Шинры. Почему, почему, почему …и почему… Возможно, его жажда победы объяснялась тем, что обычно побеждал именно он. Не прибегая к молитвам. А может… он всего лишь хотел доказать свое существование… и быть живым. Я давно перестал молиться… Даже глядя в эти сверкающие, похожие на кошачьи, глаза, чей холод, как зеркало, отражал лед, которым он старательно окружил себя. «Ах…» Бедра обхватили мускулистый торс, и глаза цвета бури подернулись поволокой, когда Скволл, сидящий на его коленях, переместился, чтобы принять внутрь внушительный член серебряного ангела. Руки, на которых уже не было перчаток, крепче сжали сильные плечи. Под мягкой лаской серебряных прядей он изо всех сил старался проглотить звук, соскальзывавший с губ. Ненавижу эти детские несбыточные мечты. Он не доставлял удовольствие никому, кроме себя, он не мучил никого, кроме себя. И если бой судили по звуку его крика, он не позволит Сефироту услышать ничего, кроме тени удовлетворенного стона. Этот бой. Эта игра. Этот… «Ты ведь на самом деле зверь, правда?» Сефирот ухмыльнулся. Кошачьи глаза озарились весельем, когда гибкое тело Скволла на мгновение прижалось к нему — мягкие шоколадные пряди едва щекотали обнаженную кожу, когда он раскачивался вперед-назад, его узкие бедра совершали соблазнительные плавные движения, описывающие дугу. Дыхание становилось все более рваным. Дикое, бессмысленное влечение. Острые ногти вонзились в безупречную бледную кожу. Глубже и глубже. Темп ускорился. Изысканно изламывающий себя. Казалось, Скволл вот-вот рухнет от переполнявших его ощущений, он уже подводил себя к завершению, даже если у него никогда не получалось почувствовать себя завершённым, целым. И все же среброволосый понимал, что к чему. Несмотря на то, что Леонхарт выглядел хрупким – таким непохожим на более мускулистых Солджеров, к которым он привык — экс-генерал все еще помнил, как Скволл поспевал за ним и Масамуне, даже если требовалось больше, чем просто держать скорость и отражать удары, чтобы дойти до конца сражения. Этот юноша был… настоящим зверем. Зверем свирепым, по-настоящему несгибаемым и полным жизни. Зверем, что мог оправдать свое существование лишь в битвах, будто битвы были самой жизнью… воздухом… которым он дышал, и которого жаждал. Не важно, что это был за бой. Полуприкрытые серо-голубые глаза резко распахнулись, когда Сефирот склонился, чтобы упиться его незащищенным горлом, грубо погрузив в него зубы. Скволл резко вдохнул, его горло дрожало, но упрямый маленький Лев не проронил ни звука, лишь его ногти в отместку, как грабли, царапали гладкую спину серебряного ангела – остановившись лишь раз, когда наткнулись на основание черного-пречерного крыла – они оставляли после себя длинные красные полосы, а ангел продолжал терзать его. Поцелуи за поцелуями, укусы за укусами, скользящий, блуждающий язык… «Ах… а… ммм…» Если бы в нем было больше ненависти, он легко бы мог разорвать это крыло, разнести это великолепие на мелкие клочки. И все же он решил подальше запрятать полные отчаяния воспоминания о неосуществленных желаниях и гнетущих стремлениях — даже если они рвались наружу, — он старался держаться подальше от проклятого крыла, которое все еще воскрешало почти стершееся из памяти детство. «Пожалуйста, вернись. Пожалуйста, не уходи…» Он обещал себе больше никогда не плакать. И все же его маленькое возмездие нашло свою награду... в виде сильной руки на его бедрах. Ее хватка — как сам порок, такая крепкая и требовательная, — наверняка, она оставит синяк, эта хватка полностью остановила эгоистичные движения Леонхарта. Его дыхание сбилось, когда внезапным движением Скволла пригвоздили к земле. Пульсирующий член коварного ангела выскользнул из него, оставляя лишь мучительное томление, и теперь Сефирот держал разведенными его красивые ноги. Перфекционисты не могут позволить себе проиграть. Мужчина с серебряными волосами с усмешкой смотрел на него сверху вниз; в его глазах светился триумф: ему удалось вернуть контроль… так легко, будто с самого начало для него это была всего лишь игра. Кошачьи глаза светились так ярко, будто пылали во тьме, их обладатель наслаждался видом маленького зверя, принадлежащего ему. Зверя, покрасневшего от ярости. Да, его зверя. Потому что с самого начала этой игры, порожденной упорством маленького Льва, нашедшей продолжение в серии вызовов и теперь обернувшейся чем-то менее смертоносным, но более замысловатым, чем простое махание надежными мечами, он был настроен узнать, как далеко пойдет маленький зверь ради победы, которую никогда не сможет вырвать. Как много усилий ему придется приложить, чтобы сломить это упрямое прекрасное создание, осмелившееся преследовать его, и сломить до конца. Лишь мне дано сломить тебя. Как только падение началось, его уже было не остановить. Не остановить, даже будь у тебя крыло, чтобы снова летать, потому что больше не нужно крыла, чтобы взвиться ввысь… когда ты мог тащить все новых жертв – у которых не было крыльев — к пропасти… чтобы они сломались… чтобы они разбились вдребезги. И были в гораздо худшей форме, чем ты, когда впервые упал с края. Больше не за что ухватиться… и зацепиться… Чтобы… «Кричи, зверь». Он мог бы услышать, как он умоляет, увидеть, как он плачет. Агония, сжигающая изнутри. «И я прощу тебя» За то, что ты так никогда и не расклеился. За то, что отвечал мне взглядом, полным неизменной ярости. — Ты — не ангел, — наконец ответил юноша. Его голос был резким и надтреснутым, потому что он тоже был поглощён пламенем этой извращенной игры желания, несмотря на вызов, который не дрогнул — ни разу не дрогнул — в его глазах. За то, что ты по-настоящему так и не сорвался с края, даже стоя к нему — ближе некуда. На секунду Сефирот остановился, его зеленые глаза потемнели и приняли какое-то нечитаемое выражение. Боль. Ненависть. Страдание. Зависть. О чем мечтают ангелы? — Ты — зверь, который ничего не понимает. Это было последнее, что сказал однокрылый ангел, прежде чем наклониться и завладеть этими мягкими красивыми губами — невольно, а, может, и вольно — заглушая крик, рвавшийся из горла Скволла. И вновь он провозгласил победу над стройным телом, извивавшимся и корчившимся под ним, победу, в которой не было ни стыда, ни славы. В этом огороженном мире, казалось, ничего никогда не кончалось. Молитвы нет. И все же когда-нибудь что-нибудь как-нибудь завершится. «Пожалуйста… услышь меня…» Скволл Леонхарт не верил в ангелов. Все еще не верил, несмотря на то, что вокруг него доказательством кружили, возможно, когда-то бывшие белыми перья. Все еще не верил, даже если между этими обжигающими поцелуями, окрашивавшими его губы алым, проскальзывал один-единственный нежный поцелуй, такой нежный, что от этой нежности почти наворачивались слёзы. Может быть, потому, что все эти сражения, казавшиеся бесконечными, даже его бросали к краю безумия, однажды он позволил себе поверить в эту иллюзию перед своим затуманенным взором. В то, что он видел белое вместо черного. В то, что на самом деле это было крыло ангела, а не демона. И в то, что если он поймает одно из этих прекрасных мягких перьев, когда-нибудь оно приведет его… домой.