Записки художника

Примечания: - упомянутая в тексте девушка взята из четвертой главы. - упомянутая пьеса существует в действительности: Джером Килти - "Милый лжец" Весна в этом году не спешила вступать в свои права: над городом висело неприветливо-серое небо с редкими проблесками голубизны, а ветер то и дело бросал в лицо горсти мелкого колючего снега и норовил сорвать с головы шапку или капюшон. В такую погоду даже самые отчаянные бродяги тянутся к теплу и уюту если и не дома, то хотя бы хорошего бара. А он бродягой не был, вольнодумцем и бунтарем – несомненно, но не бродягой. Он знал, чего хотел и жил полной жизнью, отдаваясь всему в ней без остатка. Он был…странный – человек без возраста, словно застрявший где-то между 18 и 25, живший в мире своей музыки, своего творчества. В мире, который он своим песнями творил для себя и вокруг себя, но в который готов был пустить каждого постучавшегося. «Под старым кленом» — на моей памяти это вывеска успела повисеть и над забегаловкой, где не подавали ничего, кроме разогретых в микроволновке котлет и макаронами и быстрорастворимого кофе, и над уютным рестораном-таверной, где можно было вкусно покушать, а за одно и насладиться живой музыкой. Приходя сюда, все с замиранием сердца слушали голос склонившегося над гитарой голубоглазого ангела с трехдневной щетиной и надписью «Provehito in Altum», выглядывающей из-за ворота рубашки. К зеленоглазому художнику с глазами волка девушки подходили только для того, чтобы попросить продать рисунок. А я не продавал, я дарил их, зная, что ни мне, ни ему они не нужны. Я не был его другом, как и он моим, но мы были отличными приятелями. Ему нравилось смотреть, как я рисую, и порой мои рисунки становились его татуировками. А учился рисовать людей, быстро, точно и незаметно запечатлять на бумаге не столько реальных людей, сколько мои истории, придуманные для них. Он был тем самым солнцем, что давало тень, в которой я мог прятаться. И нет, я никогда ему не завидовал. Порой он пропадал на несколько месяцев, с головой уходя в сочинение новых песен, которые потом исполнял сидя в глубине зала и отгородившись от мира свисающими на лицо прядями волос – грустный рокер с акустической гитарой. А потом он стал меняться: волосы стали короче, одежда - опрятнее, а песни, не агрессивнее, нет, но словно ярче, определеннее. Ему словно не нужна стала гитара, одного его голоса хватало, чтобы передать всю гамму чувств. Чтобы показать его новый мир. - Новая татуировка? – Пожимая руку, я замечаю небольшую птичку на тыльной стороне руки между большим и указательным пальцем. – На салонную работу не похоже, опять сам набивал? - Да, сам. – Он рассеянно кивает, смотря куда-то в стену у меня за спиной. - А кто автор? -Знакомая. Случайно попавший на землю ангел с темным ежиком волос теперь носит черное пальто из искусственного твида и прячет глаза за стеклами очков. Он стал совсем другим, при этом ухитрившись остаться собой. Он опять создал для себя новый мир, в это раз открыв его еще для кого-то, и снова доказал, что с головой он может погружаться не только в музыку. - Чьи это рисунки? – Теперь он почему-то не слишком любит, когда его рисую, и порой пробегается глазами по разбросанным листам в поисках «запрещенных» работ. -Да так, одной клиентки. А что? -Да так, любопытно. – И он убегает куда-то, прихватив с собой свой портрет, случайно затерявшийся в ворохе набросков. Краем глаза я успеваю ухватить белую, словно седую, прядь в растрепанных темных волосах человека-с-рисунка, а воображение услужливо подбрасывает недостающие делали: застегнутую под горло черную кожанку, озорной блеск в глазах. В тот день он сообщил, что решил создать собственную группу.

***

-…но разве она может полюбить человека, для которого жизнь, только повод для пьесы — ведь я такой — неужели она может прижать к груди бесчувственное бревно? – Актеры на сцене произносят знакомые реплики, а сижу в темном зале и удивляюсь, зачем я третий раз пришел на этот спектакль? А можно было бы удивиться, почему я сижу в театре, а не в баре. А можно еще честно спросить себя: «А на что ты собственно надеялся, Ал?» и ответить, не менее честно, но немножко невпопад: «Потому что дурак ты, Бродяга». Зеленоглазые волки не нужны тем, у кого за плечом стоит голубоглазый ангел, и рассказывающий о прекрасной любви гораздо певец гораздо заметнее, чем одиноко сидящий в его тени художник. А умение варить кофе одинаково к лицу и тем, кто держит в пальцах карандаш, и тем, кому привычней медиатор. Как грустно, Бродяга, ты принял забывчивость за флирт, а невинную шутку за нечто большее. Кареглазая незнакомка со светлым пером в волосах несколько раз просто забыла свои рисунки за столиком в нашей кофейне. Темноволосая девушка, рисующая меня за работой, просто шутила.

***

Я никогда не считал его своим другом, но у него, по-видимому, было другое мнение на этот счет. — Иди к нам, Бродяга! — В его голосе звучит радость, столь огромная, что он невольно делится ею со всеми вокруг. — Потом, — я просто устал. — Что за странное имя, Бродяга? – Этот голос мне немного знаком, хоть я и слышал его так давно и так мало, что ошибиться не сложно. — Это не имя, это прозвище, миледи, – я подседаю за их столик, знаком показав официанту, что мои заказы по-прежнему идут отдельным счетом. И завязывается разговор, почти дружеский и почти непринужденный. Они счастливы, счастье их друг в друге, и надо быть либо слепым, либо просто идиотом, чтобы не замечать этого. Я вижу счастье в их глазах, прикованных друг к другу, даже когда они обращаются ко мне; в улыбках, что цветут против их воли; в сплетенных пальцах рук и в витающих в воздухе словах: «Она – моя», «Он – мой». Влюбленные прекрасны, и только завистник посмеет назвать их жестокими. А незаметно рисовать влюбленных очень просто, они настолько заняты друг другом, что весь мир словно перестает для них существовать. Я легкими штрихами рисую две склоненные друг к другу головы: одну совсем черноволосую, в которой не блестит больше светлая прядь, и вторую, с высветленным на концах темным ежиком. Я рисую сплетенные руки, рисую искрящиеся глаза… Вы пьете кофе, одинаково черный и одинаково горький, а салютую вам в ответ уже второй чашкой глинтвейна, не слишком крепкого и очень пряного. В голове мелькают строчки из какого-то стихотворения: «На чуждом пиру веселишься с гостями чужими». Разговор течет неспешно, перескакивая с одной темы на другую, порой надолго замолкая. Он рассказывает что-то, а я почти не слушаю, поражаясь тому, как вы изменили друг друга. Таких, людей как я всегда будет тянуть к людям сильным, спокойным и уверенным, даже если уверенность эта напускная, чтобы рядом с ними замереть, упокоиться, найти в них смысл своего существования. А ведь мы похожи. Таких людей как она всегда будет тянуть к тем, в чьих глазах сверкают отблески душевного огня, чтобы рядом с ними понять себя и сделать внешнюю уверенность внутренний. Чтобы укрощая чужую силу, они могли почувствовать свою. Я рисую узкие черные брюки и белую блузку, рисую светлые джинсы и в кой-то веки выглаженную рубашку. Рисую красный шарф и прикушенный в задумчивости ноготь на мизинце, тонкие хрупкие запястья, и ловкие пальцы художника. Я рисую человека, который считал меня другом, и в тени которого я прятался от этого мира, и девушку, в которую мог бы влюбиться. — Ты куда, Бродяга? — В театр, — очень надеюсь, что они не спросит названия постановки, ибо я сам не имею ни малейшего представления, куда я убегаю, прячась от их счастья.

***

Повинуясь законам природы весна, наконец, выиграла схватку с зимой, наполнив ночь запахом молодой листвы, в высоком небе таинственно перемигиваются звезды и игривей ветер так и норовит поймать припозднившихся прохожих за кончик шарфа или полу плаща. Я иду по улице, подставляя лицо этому ветру, переполненный впечатлениями сегодняшнего вечера. На крохотном рисунке, что я оставил вам, вместе с деньгами за свой заказ, всего одна надпись: «Будьте счастливы!», и теперь это пожелание стало абсолютно искренним. Таких как я, и как он, всегда будет тянуть к таким, как она: к силе, уверенности и теплому огоньку в глубине карих глаз, и пройти к нему никогда не будет поздно, но ведь можно прийти слишком рано. Ветер бросает в лицо выбившиеся из хвоста волосы, а я улыбаюсь молодой луне. Ты нашел свое счастье, голубоглазый ангел, а я, может быть, когда-нибудь найду свое.