Между мной и тобой только ветер, между мной и тобой остается слово «Где ты?» — Оскар, «Между мной и тобой»
— Я же советовала тебе просто исчезнуть, — скучающе протянула миниатюрная черноволосая девочка в белоснежном кимоно. Брюнетка по привычке сидела на корточках, и из-под полов ее короткого, свободно подвязанного оби кимоно виднелись обнаженные округлые колени, красные от многочисленных алых иероглифов, которыми была сплошь усеяна бледная кожа девочки. Нора лениво подпирала голову изящными ладонями и безо всякого интереса разглядывала скорчившуюся, постанывающую в углу комнаты фигуру. Рядом с хозяйкой, довольные и сытые, выместившие присущую их дикой природе ярость на врага, лежали, повиливая хвостами, двое псов-аякаси. Призраки, пресытившись, удовлетворенно облизывались; то и дело мелькали их розовые шершавые языки, кончиками задевающие края масок. Ничтожной, стонущей фигуркой, свернувшейся на полу в позе эмбриона, была Хиоки. Стиснув зубы, со свистом вдыхая и выдыхая кислород, кое-как проталкивающийся вглубь сжатых легких, трясясь и конвульсивно вздрагивая, девушка беззвучно плакала, прижав искусанные псами руки к еле вздымающейся груди. Она проиграла. Возомнила себя героиней детективного сериала, открыла в себе чакру с могучей силой Тоно-сана, захотела устроить побег, установила психологический блок против гнилых речей Бездомной, в итоге все равно рассердилась, ударила ее и... проиграла. Но не после спровоцированной ею недо-потасовки, а гораздо раньше, прокручивая временную последовательность назад — еще тогда, когда наткнулась на Нору посреди какого-то зачуханного двора, находящегося неизвестно где, неизвестно, в какой части города. Она проиграла. Хотела дать достойный отпор, не получилось. Хотела доказать неправоту ошибочных суждений Бездомной, не вышло. Хотела не сдаваться без боя, не смогла. Хватило одного простейшего заклинания, чтобы Хиёри из боевой единицы под кодовым именем «боец Ики» превратилась в безвольного, беспомощного «мальчика для битья», «боксерскую грушу», безропотную жертву чужой магии. Произошло то, о чем она ни разу не задумывалась: столкновение силы физической с силой мысли. Неравный поединок закончился плачевно - подав условный знак рукой, Хииро спустила на нее обеих тварей, ринувшихся на обездвиженного или, лучше сказать, обезвреженного врага, повалили шатенку на пол и стали рвать на ней одежду, кожу, волосы, впиваясь когтями в онемевшее тело и вгрызаясь клыками в мягкую плоть. Возможности отбиваться от свирепых аякаси у Хийо не было; она лишь нелепо дрыгалась, подобно выброшенной на сушу рыбешке, в тщетных попытках избежать особо болезненных атак. — Вы, люди, уродливы, — ровным голосом продолжила Хииро. Псы зарычали, будто соглашаясь с ней. — Неприхотливы, непостоянны, неверны. На что ты надеялась, девочка с глазами спелой, но невкусной и загнивающей вишни? Ты ведь всего лишь человек, ты уродлива. Даже твои глаза не заменят то убожество, на которое ты похожа. Убожество, да? Шатенка начала слабо растирать ладонями мокрое от слез лицо. Руки не слушались, любое малейшее движение казалось последним рубежом ее выпотрошенных сил. Тело горело, тело прошибали судороги боли, тело содрогалось при каждом осторожном вдохе и нерешительном выдохе. По всему телу неторопливо, тягуче, зыбко расползалась скверна. Миазма, последствие заражения от соприкосновения с призраками, со вкусом «съедала» чистые участки кожи, проникая глубоко внутрь: разрастаясь под кожным покровом, скользя по венам, смешиваясь с кровью. На расцарапанной когтями аякаси груди девушки уже подсыхала фиолетовая корочка, оставляя после себя неприятное ощущение стянутости. Казалось, эти пятна и кожа под ними - сухая наждачная бумага, шевельнешься ненароком, и наждачка лопнет, порвется, выпуская наружу брызги потемневшей от заразы крови. Однако пока что это лишь казалось. Главное слово, фигурирующее в данном контексте как раз «казалось», ибо чем больше проходило времени, тем страшнее становилось Хиёри. Не за себя, но за Ято. Как она была счастлива, что не довела божка своими воспоминаниями до церемонии омовения. Как она радовалась за Юкине, вставшего на правильный путь, изменившегося, очистившегося от зла. Как она тогда перепугалась, что потеряет их обоих... И цикл бедствий повторился. Здесь, сейчас, она валяется на татами, рыдает, хрипит и не может произнести ни слова в ответ на обманчиво праведные речи Бездомной, которая убедительно продемонстрировала, что может сделать с ней все, что угодно, одна лишь прихоть, и верные псы снова накинутся на нее и загрызут до смерти. Она осквернена, она испытывает неимоверную, нестерпимую и оттого еще более сильную боль, передающуюся и ее хозяину. Ей стыдно и страшно. Стыдно перед Ябоку за то, что не смогла стать такой же выносливой, натренированной и способной, как Сэкки, а страшно за то, что ему тоже больно, он тоже подвергся осквернению. Связь. Всему виной их крепкие узы. Как в понимании Бог-синки, так и в понимании Бог-человек. Ято не должен страдать по ее вине, не должен загибаться, корчиться в агонии. Он того не заслужил. Убожество? Вероятно, да, она убожество. И осознание нынешней своей уродливости будило в Хиоки еще не угасший гнев, озлобленность на насмехающуюся над нею девочку, легко, словно соломинку, переломившую ее самоуверенность напополам. Растоптавшую ее ярость в пыль. — Зачем?.. Зачем ты делаешь больно Ято?.. — фразы — проводники плещущихся в смятенной душе эмоций — хриплыми обрывками вылетали из саднящего горла. Несмотря на незаурядность ума, Хиоки искренне не понимала, почему Нора, которая вечно утверждает, что якобы ради Бога Бедствий готова на все, только бы тот вернулся в «семью», выбрала именно такой способ воздействия на его решение отобрать у Хийо имя. Ладно бы, она убила ее или каким-либо непостижимым образом превратила в Бездомную... Хиёри не находила никакой логической связи между заявлениями и поступками бывшей синки Ябоку. И эта неопределенность, несостыковка вызывала у шатенки еще бóльший страх. Брюнетка безразлично усмехнулась, но скалить «приклеенные» улыбки не стала — нахмурилась. Ей вовсе не нравилась чрезмерная любознательность ее жертвы. Хиёри Ики, ненавистная, презираемая ею, назойливая Хиёри Ики, с легкостью, подобно Сэкки, занявшая ее место рядом с Богом, всецело зависела от ее милости, коей темная личность девочки совершенно не обладала. Отныне Хиоки значилась некоей «игрушкой» в тонких и холеных, обагренных кровью тысяч людей пальчиках Мидзучи. Однако, даже потерпев поражение в неравной битве, Ики не то что не утратила присутствия духа, но и еще и задает ненужные вопросы. Какая глупость, спрашивать ее, зачем она делает больно Ябоку! Прочувствовать. Бог Бедствий должен прочувствовать сквозь боль отвратительную натуру человеческой девчонки, ее слабость, греховность ее страха перед неизбежной смертью. Он обязан осознать, сколь заблуждался, дорожа этой школьницей, как бриллиантом, тогда как под одухотворенным сиянием глаз цвета вишни скрываются обычные низменные человеческие пороки и желания, и когда Ято, мучаясь от скверны, познает истинный облик Хийо, он откажется от нее. Точь-в-точь, как тогда, когда он узрел настоящий облик его некогда горячо обожаемой Сакуры. В конечном счете, люди постоянно предавали и обманывали его, боялись и ненавидели, забывали, поэтому, потеряв одну зазнавшуюся и заигравшуюся в игры с Дальним берегом девочку, он одумается, переживет это, сбросит с себя воспоминания о ней, как ящерица, сбрасывающая свой хвост, и вернется. Непременно вернется, ибо его семья ждет его. Она ждет его. — Много болтаешь, Хиёри Ики, — Бездомная поднялась с корточек, неуловимым движением оправила кимоно и устрашающе улыбнулась. Ярко-алые губы ее резко контрастировали с белым, будто полотно, круглым лицом и угольно-черными волосами. Неживые и невыразительные глаза замерли, превратившись в два остекленевших поблескивающих шарика. Брюнетка величаво приблизилась к скорчившейся сопернице, наклонилась над несчастной и провела ледяной ладонью по ее украшенной пятнами миазмы щеке, намеренно царапнув ноготками сухую кожу. Девушка дернулась, словно от удара, кое-как отползла подальше к стене и затравленно глянула на улыбчивую мучительницу. — Побереги силы, если хочешь прожить чуть дольше. Аякаси за спиной Мидзучи неожиданно ощетинились, напряглись, широко расставив тощие лапы и нервно размахивая облезлыми хвостами. В тиши уединенной комнаты, помимо булькающего рычания псов, отчетливо прозвучал командный щелчок: призраки, сорвавшись с места, налетели на полунеподвижное тело Хиоки и с громким лаем принялись раздирать когтями последние ошметки ее одежды, попутно оставляя на плечах и груди шатенки глубокие кровавые царапины. Хиёри, не имея шансов на сопротивление, беспомощно прикрыла голову руками, собралась, зажалась, подобно крохотному камешку, омываемому суровыми морскими волнами, и тихонечко заныла. От безысходности. Вперемешку со всхлипываниями и вскриками из груди вырывалось произнесенное в отчаянии, в заветной молитве имя божка. Монстры рвали ее плоть, а она молилась о спасении своего нелепого, но родного хозяина. Пресытившись захватывающим зрелищем, Хииро отозвала собак назад, с восторженным упоением вглядываясь в результат их остервенелой яростной жестокости. Ни с чем не сравнимое наслаждение, будоражещее и перекручивающее внутренности, сладостной истомой разлилось по телу, ускоряя ритм биения сердца. Запах крови, пота и практически осязаемых страданий пьянил и накрывал рассудок шумящим дурманом. Дыхание сорвалось. По позвоночнику прокатилась обжигающая дрожь возбуждения, отчего между ног синки стало горячо и влажно. Нора закусила губу, чувствуя, как грубая ткань кимоно болезненно натирает налившиеся соски, отвернулась и... исчезла. Пропала. Вместе с призраками. Надолго ли? Шатенка протяжно застонала, вкладывая в тембр надтреснутого голоса всю злость, досаду и тоску человека, оказавшегося на грани морального истощения, духовной анорексии. Аметистовые глаза закрылись, и в черноте опущенных век заплясали, заярчили размытые вспышки болевых судорог. Теперь Хиёри сама хотела, чтобы Ято избавил ее от бремени тяжкой вины за происходящее, чтобы отобрал у нее имя, ведь она не оправдала светлых надежд Бога Бедствий. В очередной раз девушка задергалась, скрученная спазмом, и на татами бесшумно упал маленький кулон из небесно-голубого камня, самый искренний и самый дорогой подарок, который Хиоки когда-либо получала, подарок Бога. Быть может, она все-таки не так уж и беззащитна?****
Блеклый образ широкой, серой аллеи грязного городского парка, погрязшего в монохромных зимних тонах, с криворукими калеками-деревьями, изогнувшимися в самых фантастических формах, с неприятно чавкающей под ногами, смешанной с канцерогеном слякотью, с проржавевшими невысокими оградками, протянувшимися по обеим сторонам вдоль аллеи, и промерзшими пустыми лавочками, нагонял жуткую депрессию. Промозглый ветер, пробираюющий насквозь до самой нитки, и раздражающий, мелкий, как горох, снегопад, оседающий на волосах, ресницах и плечах, усугубляли испорченную фантазию зимней сказки. Впрочем, спешащему по хлюпающей дорожке аллеи юноше непогода и мерзостная снежная морось были глубоко до фени. Невзирая на дневное время суток, приближающееся к полудню, парню едва ли встретилась пара-тройка прохожих, желающих полюбоваться сомнительной красотой заледеневшего островка живой природы посреди бетонно-стеклянного мегаполиса. Он шел один. Однако, если в пространственной реальности он был одинок, то внутри, в воспаленном лихорадкой мозгу, роились тысячи диаметрально противоположных друг другу, горьких мыслей. Брюнет не замечал никого и ничего, погрузившись в пучину собственного разума, охваченного противоречивыми думами. Лишь быстрый топот сапог слышался в относительной тиши парковой пустоты. Молодой Бог торопился домой. Он обязан поведать Юкине о той информации, которую получил от Отца. Он во что бы то ни стало должен попросить у Хиоки прощения за причастность к ее смерти. Светлые глаза Ябоку застилали непрошенные слезы — первая трещинка в невидимом прозрачном шаре его самообладания, извечной силы духа, хлипкой, подобно тростинке, но все же сумевшей продержаться на протяжении всех предшествующих бедствий. Последние сомнения божка касательно несчастного случая с семейством Ики были развеяны. Загадка раскрыта и подозрения подтверждены. Конечно же, ну конечно, это Коуто Фудзисаки убил Хиёри! Ято раздраженно смахнул рукавом спортивной куртки холодные, упавшие на бледные щеки слезинки. Прямого ответа на все заданные ночью вопросы он не получил, да Отец и не отличался особенной честностью, однако выражние его лица, та небрежность, с которой он говорил о близком брюнету человеке, с лихвой заменили любые чистосердечные оправдания. Юноше было больно. Так, будто разбередили, растревожили старую забытую рану, подавно зажившую, но побаливающую порой на смену погоды. И из этой боли рождались темные, яростные и необузданные чувства, вылуплялось на свет неуправляемое безумие, пока что подавляемое шоком. Хотя, мог ли он ожидать чего-то иного, раз намеренно отправился к «папочке», дабы узнать ту самую, шокирующую правду? Мог ли он надеяться на лучшее? Сакура — Хийо. Хийо — Сакура. Вот она, ужасная и главная параллель в его жизни. Отец по очереди отнял у него сначала первую, затем и вторую. Расчетливо, методично уничтожая крохотный, робкий мирок счастья, тщательно, казалось бы, оберегаемый юношей. Он безо всяческих угрызений отсутствующей совести развалил тот фундамент, на основе которого из Ято действительно вырос бы Бог Счастья. Он виноват. Он виноват. Он, черт побери, виноват! Ято виноват! А Хиёри... Не повезло ей, что однажды она связалась с таким никчемным божеством. Чем пуще молодой Бог себя накручивал, чем сильнее трепал себе нервы, тем больше возникало идей насчет мести. Ему хотелось отомстить Отцу и Хииро за отнятое счастье, за муки его родных, неповторимых, бесценных людей, коими он дорожил не меньше, нежели игрушечным сувенирным храмиком, сделанным руками Хиоки. Основная загвоздка этих обоснованных идей заключалась в том, что, возможно, если он убьет Коуто Фудзисаки, то погибнет сам. «Потому что я создал тебя, Ябоку». Потому что они, увы, неразрывно связаны, и это не простые психологические узы, которые можно запросто обрубить с помощью священного орудия. Эта связь имеет гораздо более сложный смысл. Юноша, скрипнув зубами, смахнул набежавшие слезы. Тогда какой смысл рассуждать о невозможном? Нынешняя задача первой важности — выручить Хиёри из беды, а о дальнейших планах избавления от «папаши» стоит подумать позже. В принципе, божок имел в наличии исключительно одну версию, куда именно Нора сумела затащить и спрятать Хийо, Такамагахара. Их общий с Отцом дом. Он был уверен на девяносто девять и девять процентов, что свою подопечную следует искать там. Право, не в Ёми же Бездомная ее похоронила. Отсюда вытекало следующее: Ябоку немедленно сгребает в охапку Юкине, и вместе они отправляются на «Небеса». Правда, выдержка, уровень силы и спокойствия мальчонки, его душевное состояние, когда он окажется лицом к лицу со своим заклятым, бесспорно, врагом, беспокоили Ято. Кто знает, как Юки эмоционально воспримет эту встречу, равно неприятную и для него, и для божка. Разволнуется, распсихуется, разнервничается - или наоборот, будет держаться сдержанно и хладнокровно, индифферентно ко всяким провокациям и подначиваниям Мидзучи? Без предварительного, предельно серьезного разговора не обойтись, решил парень. До поворота на улицу, ведущую к жилищу Богини Нищеты, оставалось немного. Глухая, сырая и безлюдная аллея заканчивалась выходом из парковой территории, представляющим собой распахнутые в угадывающимся прощании с гуляющими любителями природы ворота. Слегка угомонившись, брюнет сердито шмыгнул носом, укоряя себя за то, что расплакался, словно ребенок. Не мужское это дело, слезы лить. На подходе к воротам юноша ускорил шаг, срываясь на бег, и, когда он достиг чугунной решетки ограды, Ябоку неожиданно хватил приступ. По груди, под одеждой, по самой коже, внезапно полоснуло, как ножом, искрой дичайшей боли; сердце болезненно сжалось, закололо, будто пронзенное иглами, и следом забилось в каком-то неистовом, бешеном темпе, с каждым ударом пропихиваясь внутрь вмиг пересохшего горла. В глазах потемнело, и молодой Бог, потеряв равновесие, рухнул на колени, расшибив коленные чашечки. Одной рукой он мгновенно схватился за синтетическую ткань спортивки, судорожно зажимая ее в кулаке, а ладонью другой уткнулся в асфальт. Широко раскрыв ошалевшие, невидящие голубые глаза, Ято, задыхаясь, жадно ловил ртом кислород, чувствуя, что еще чуть-чуть, и наступит безоговорочная асфиксия. В опустевшей голове зашумел взбесившийся пульс, в ушах оглушительно ревела пульсирующая у висков кровь, тело приобрело кондицию желе — стало шатким и непослушным. Острая боль в груди набирала обороты; без конца кашляя, парень инстинктивно согнулся в три погибели, чтобы немного облегчить болевой спазм. Его мутило и трясло. Немного погодя, божок смог вздохнуть свободнее, однако долгожданного облегчения не наступило. С горем пополам разогнувшись обратно, Ято чисто случайно бросил очумелый взгляд на свою руку, на которую по-прежнему продолжал опираться — кисть была насыщенного фиолетового оттенка, цвета, который невозможно спутать ни с каким другим. Парень ощутил, как его накрыла вязкая дурнота — скверна. Жгучая, въедающаяся в кожу скверна, идущая из самого его сердца... Или... не его? Нет, не его! И не из сердца! Если бы осквернение вызывали эмоции Сэкки, то... Брюнет побледнел: Хийо! Скверна шла от нее! Миазма, приступ, последствия скорее ее физического состояния, чем духовного, значит Бездомная нарочно заразила ее этой дрянью? Чего Хииро добивается? Кое-как поднявшись на ноги, молодой Бог покачнулся и тут же схватился за прутья ограды, дабы снова не упасть в грязь лицом. Мысли, мысли, мысли заполонили гаснущее сознание, сердце будто сорвалось с цепи и, казалось, готово было сию минуту выпрыгнуть из горла. Ослабевшие конечности не слушались, не двигались, не отзывались на истошные вопли мозга о том, что надо добраться до дома, до Юкине и Кофуку, собраться с силами и двинуться в бой. Ябоку не мог потерять сознание, не мог отныне допустить раздор и слабоволие, царившие до этого в истерзанной, потрепанной, как старая записная книжка, душе. Юноша, с отдышкой, с хрипами и градом льющимся по щекам потом, переборол болезненные ослепляющие вспышки, бессвязные отклики пребывающей далеко отсюда Хиоки и нелепо, сгорбившись и ссутулив плечи, попробовал идти. Получилось. Неверным шагом, вздрагивая от попеременно ломающих тело судорог, парень побрел в нужном ему направлении. Однако было в его героическом маршруте одно «но»: не теряя крепкой веры в то, что рано или поздно он достигнет-таки отправной точки, откуда стартует операция по спасению Ики, Ято вдруг сменил курс на местность, где стоял заброшенный храм Сугавары Митидзане. Вы, пожалуй, спросите: зачем? Затем, что, буквально разваливаясь на части, подобно развалухе-автомобилю, натерпевшемуся от жизни божку втемяшилась настырная мысля, дескать, попытаться чуток очиститься святой водой. Да, заражение обнаружилось нехилое, но, может, ему удастся хотя бы остановить столь молниеносное распространение миазмы? Иначе Юки тоже пострадает, если не дай Аматэрасу соприкоснется с оскверненным хозяином... Непостижимым образом упрямец в трениках дополз до заветного святилища. Дополз, ибо лишних силенок для телепортации у него не наскреблось. Порывистым движением содрав с горящей и зудящей шеи платок, брюнет захлебнулся вздохом разочарования, когда увидал, что сосуд со святой водой расположен в самом конце обширного внутреннего двора храма, а он сам пересек лишь привычно незапертые ворота. Нужно торопиться, ибо сейчас Нора не ждет, а рубит с плеча, ступает напролом, превосходя собственные, издавна известные ему черты своего дьявольского характера.****
Как и было обещано, Кадзума заявился к Нищебожке только днём после обеда. Встревоженная кипевшими вокруг друзей страстями, хозяйка обители бедности, ничуть не удивившись визитом синки Бисамонтен, радушно приняла гостя. Чоуки сразу же усадили в гостиной, где его с самого утра дожидался Юкине, угостили чашкой ароматного свежесваренного кофе и принялись допрашивать с пристрастием по поводу его идей и соображений насчет помощи Богу Бедствий. Юноша даже немного смутился от такого напора, поскольку в сущности толком еще ничего не решил и не предпринял. Ему едва удалось отпроситься у Виины навестить своего любимого ученика, ибо буквально тотчас по окончании собрания воинственная Вайшравана хотела было снова прочесать весь город и проверить количество и качество образовавшихся новых потусторонних воронок. Являясь главным ее орудием, Кадзума должен был, естественно, заниматься поисками аякаси вместе с ней, однако каким-то невероятным образом он смог убедить Бисамон предоставить ему час-полтора времени, чтобы отлучиться от насущных дел. Собственно, лишь освободившись, он тут же прибыл сюда. — Признаться честно, Юкине, — шатен сделал небольшой глоток черного кофе из милой фарфоровой чашечки с цветочным узором, — вам с Ято самим бы разобраться в этой путанице. Выглядел Чоуки паршиво. Уставший, с синими кругами под глазами, частично скрытыми роговой оправой очков, бледный и, вопреки всегда опрятному и приятному виду, какой-то помятый и взъерошенный, он производил впечатление человека, работающего на пределе своих возможностей. Возможно, подумал Сэкки, неотрывно наблюдая за коллегой «по профессии», было не очень-то хорошо грузить его личными проблемами, требовать советов и оказания моральной поддержки, но сам мальчик уже, выражаясь фигурально, «сломал» себе весь мозг, пребывая в постоянном стрессе. Во-первых, где шатается его Бомжебог, когда он обязан быть здесь и с пеной у рта бить себя в грудь, крича «Мы спасем Хиёри!»? Во-вторых, мальчонка отлично понимал: не следует слепо поддаваться изменчивым эмоциями, так как его эмоциональная неустойчивость навлечет на Ято лишнюю беду. В-третьих, его заботил вопрос о призраках. Город забит этими тварями неспроста — Бездомная, видимо, пошутила, оставив им на прощание непыльную работенку по зачистке, дабы как можно дольше удерживать их на огромном расстоянии от Хиоки. Проблем выше крыши! Выше крыши! А разобраться со всем самостоятельно Юки не то что не мог, не успевал. От Кофуку с Дайкоку, как показала практика, толку оказалось немного: дай Богине Нищеты возможность использовать свою безграничную силу, и она уничтожит не только Нору, Хиёри и всех-всех-всех, но и сотрет весь город с лица земли. — Я знаю, — потупился блондин, сцепив руки в замок и опустив глаза, — что вы и так завалены работой, но Ято... Чем он вообще думает? Пока Хиёри зависит от Норы, та может сделать с ней все, что захочет, а хочет она одного — убить Хиоки. Лично я готов отправиться спасать ее хоть прямо сейчас, потому что чем быстрее мы найдем Хиёри, тем лучше, но без хозяина от меня мало проку. Еще и эти бури... На улицу не выйдешь, везде призраки. Чоуки понимающе вздохнул. Известно, божок тот еще дуралей, однако юноша плохо верил в то, что он станет попусту тратить драгоценное время, когда на кону жизнь Ики. Скорее всего, рассуждал шатен, он попробовал предпринять что-то самостоятельно, а что именно - вопрос уже другой. Поставив недопитый кофе на котацу, парень, с сочувствием глядя на своего протеже, выдавил слабую улыбку. — Главное, не вешать нос, — оптимистичное подбадривание прозвучало неубедительно. Неуместно и избито. Впервые Кадзуме было весьма сложно подбирать правильные слова для того, чтобы успокоить кого-то. — Нам с Вииной предстоит исследовать сегодня северо-западный район города; я могу также обыскать каждую улицу, где, возможно, появится Бездомная. Не уверен наверняка, что я отыщу ее, однако есть доля надежды собрать какую-никакую полезную для тебя и Ято информацию. Сэкки, исполненный чувством благодарности и восхищения благородностью наставника, низко поклонился. Кроме Кадзумы надеяться парнишке было больше не на кого. В тот момент, когда синки Богини Войны, поблагодарив хозяев за гостеприимство, начал было уже собираться в обратную дорогу к храму Бисамонтен, ведущие из гостиной на крыльцо сёдзи резко распахнулись, являя вздрогнувшим от неожиданности зрителям запыхавшегося, медленно сползающего по створке сёдзи, изуродованного фиолетовыми пятнами Ябоку. Янтарные глаза Юкине изумленно округлились, Кадзума чуть не уронил очки на пол, Кофуку, спустившаяся на первый этаж — проводить Чоуки, ахнула, театрально всплеснув руками. Трясясь и кашляя, брюнет, обведя присутствующих невыносимым, обреченным взглядом, переступил порог дома, пачкая татами грязью с сапог, и упал навзничь прямо на проходе. — Хиёри... — глухо бормотал молодой Бог. — Хиёри... Эта все из-за Хииро... Она заразила Хиёри скверной... Очнувшись от затянувшейся паузы всеобщего офигевания, Сэкки, не задумываясь, кинулся оттаскивать божка вглубь комнаты. Искаженное гримасой боли лицо юноши блестело от пота; пальцы судорожно сжимали край почему-то насквозь промокшего шейного платка, дышал Ято глубоко и часто. Миазма расползлась и по шее, и по ладоням, и, без сомнения, по всему телу. Белобрысый синки, доведенный до крайности состоянием пришедшего-таки домой хозяина, чувствовал: еще немного, и у него случится истерика. Неужто то, что он в шутку сказал этой ночью, мол, спасать Хиоки будет некому, оказалось действительностью?