My Medicine

Лобанов зевает, утыкаясь лицом в ладонь, а потом устало падает головой на собственные руки. Сил не осталось уже даже на то, чтобы банально сделать себе кофе. Впрочем, ему его было нельзя по медицинским показаниям. Хотя, если подумать, его бы это не остановило. Но так, как силы его окончательно покинули, можно было не волноваться о скачках давления. Жизнь в общаге не очень-то уж веселая штука. Учеба в медицинском еще более невеселое занятие. Но это то, кем он хочет быть. То, чем он хочет заниматься и к чему он хочет идти. Родители наивно верили в то, что он станет юристом. Семен сам смеялся над этим, ибо самоиронии в нем было достаточно. Поначалу, он думал, что и профессия врача не для него и его способностей, но потом понял, что ставить на себе клеймо все же не стоит. — Лобаныч, — протягивает знакомый противный голос и тяжелое тело плюхается рядом. Лобанов до последнего надеется на то, что его страшные опасения не подтвердились и это не Романенко. Но он уже заведомо знает горькую правду, которая спешит заявить о себе. — Дай конспект скатать, а? — Глебка, ну вот, — Семен нахмурился. — Чего же ты забывчивый такой? Я же прошлую пару на пару с тобой, балбесом, прогулял. Может, тебе еще напомнить, чья это была инициатива? Романенко откидывается на спинку довольно дряхлого дивана и закатывает глаза. Все же иногда, ему стоит тщательнее обдумывать свои действия. Впрочем, он думает так каждый раз снова и снова, а потом косячит. Для него это уже давно в порядке вещей. Для Семена — тоже. Друзья, как никак. Семену, правда, заведомо было жаль всех больных, которые попадут на прием к терапевту Романенко. И он не уп — И чего теперь делать? — Если хочешь, то можешь сделать мне кофе, — бурчит он, снова падая в руки. Глеб пожимает плечами. — Тебе же нельзя кофе... — Глеб, — медленно поднимает голову тот. Затем поднимает вверх указательный палец и вскидывает бровь. — Не беси меня. Глеб только выпучивает глаза, фыркая. Он показывает ладони, отползая назад и показывая, что сдается в этом неравном бою. Нет, он, конечно знал, что Семен не будет его бить, но он просто знал, что моменты, когда Семен зол и раздражен просто опасны для жизни окружающих. Да и для его личной тоже. — Нехрена мы блин, не будем делать, — резко взрывается Лобанов, а Романенко лишь шокировано на него смотрит. — Обойдется... как-нибудь. — Думаешь, не спросит? — с надеждой прищурился Романенко, наблюдая за расслабленным Семеном. Семен зевнул, потягиваясь и снова ложась на стол. — Ага, — безразлично отвечает он. — Не спросит. — Идиот безмозглый, — неприятно шипение приводит Лобанова в чувства. Голос явно не принадлежит его оголтелому другу. Парень напрягается. Он догадывается, а точнее точно знает, кому оно принадлежит, но и в это верить хотелось не очень. Хотя, не верить в Андрея Быкова, приравнивается к тому, что не верить в цветок, стоящий на окне уже больше года. Быков уже заканчивал институт, а Лобанову оставалось еще более трех лет обучения. Быков был самым умным не только на потоке, но чуть ли не во всем университете. Он постоянно понтовался этим, но далеко не при всех. И это "не при всех", по большей части, почему-то, подразумевало именно Лобанова. Того, конечно, это бесило. Семен развернул голову через плечо. Быков валялся на своей кровати, играя в приставку, совершенно не показывая того, что он как-то оскорбил Семена. Так, впрочем, было всегда. Бесконечный сарказм и оскорбления, льющиеся из его собственного рта, он лично, предпочитал оставлять без внимания. Вообще, никто не пытался тягаться с Быков в плевках желчью и безграничном юморе. Лобанов же проклинал тот день, когда из заселили в один блок. А иногда любил. — Андрей, — проскулил Романенко. — Дай скатать конспект, а? Лобанов цокает языком и глубоко вздыхает. Ему не нравится то, что Романенко просит что-то у Быкова. И он не может сказать, что это потому, что он думает, что Романенко должен поддерживать мужскую солидарность и не общаться с ним. — Для тебя Андрей Евгеньевич, неандерталец, — 19.08.14 огрызнулся Быков, убивая очередного монстра в очередной игрушке. — И это во-первых; А во-вторых, мишка кала, иди-ка ты лесом. — Ну, жалко, что ли? Лобанов хотел заткнуть уши, ибо этот диалог начал его напрягать. — Я бы тебе даже листочек из тетрадки не вырвал, Романенко, — довольно усмехнулся Быков. — Сука ты, Быков, — уверенно произносит Лобанов, не поворачивая головы. — Вот попросишь еще у нас чего-нибудь. Быков застыл на мгновение, а потом даже не поленился отложить приставку. — Я вас в жизни ни о чем не просил, придурки, — обидчиво пробурчал Андрей. — Разве что, Романенко. Сдохнуть. Притом неоднакратно! Как видишь, мой недалекий друг, твой друг до сих пор жив. Так что, и вы мои просьбы неохотно выполняете. Романенко закатил глаза, ударяя себе по лбу. — Ладно, я пойду у ребят поспрашиваю. Это уже просто невыносимо! — на последних словах он не выдержал и громко хлопнул дверью в комнату. Лобанов в тот момент стал ненавидеть его еще больше. Насколько можно ненавидеть собственного лучшего друга, чтобы оставить его наедине с Быковым? Быков какое-то время еще сидит на кровати, а потом резко встает. Шатен подходит к столу, выдвигает стул и садится рядом с Лобановым. Тот лежит головой вниз, но все равно чувствует огромное напряжение. Комок проходится по горлу. Быков берет ручку и белый лист бумаги, начиная что-то писать. Лобанов, не желая и чисто непроизвольно наблюдает. Бесполезно. Ему все равно ничерта не видно из такого ракурса. Семен кашляет, выпрямляясь. Поспать за день так и не удалось, а ложиться не было смысла, ибо скоро практика. Он мог бы прогулять и ее, но тогда он вообще не представлял себе то, что он будет делать на сессии. Завалить ее — успешно отправится в армию. Нет, он не хотел увиливать от службы. Он просто хотел стать врачом. Ему нужны были эти чертовы лекции. Прогулял он далеко не одну. Лобанов что-то думает про себя, а потом резко вскакивает и буквально виснет на Быкове, который оторопев, даже не сразу стремится скинуть его с себя. — Андрей, ты же дашь мне мне конспекты, да? — его голос чуть ли сам не расходится фейерверками. Быков на секунду поражается, откуда в этом пареньке вдруг столько энтузиазма. Лобанов утыкается носом в шею Быкова, а тот, едва ли сдерживается от того, что бы не хихикнуть. — Тупое ты создание, Семен, — почти без злости говорит он, расцепляя руки Лобанова вокруг себя. — Я сказал же, что не дам. Единственное, что я могу тебе дать это хорошей... А впрочем, я не ругаюсь матом. Лобанов чуть разочарованно вздыхает, направляя на Быкова взгляд полной жалости. — Ох, — вздыхает Быков, поднимая глаза к потолку. — Лобанов, не веди себя как придурок. Тетрадь возьмешь там, откуда ты постоянно пиз... забираешь мою газировку, и кстати... Он не успел договорить, потому что, Лобанов, неожиданно даже для самого себя набросился на того с объятьями. Возможно, первый раз был более, чем приятным. — Где же я так нагрешил-то, Господи Иисусе? — захныкал Быков, но тем не менее, обнял прижимающегося к нему Семена в ответа. — Спасибо, — он прошептал это буквально Быкову в шею, легонько касаясь ее губами. В тот момент, сердца перестали биться, кажется у обоих. Лобанов отстранился первым, как бы оживая. — И кстати, — наконец-то решил закончить он. — Никакому Глебу тетрадь не давать, понял меня? — Даже Романенко? — искренне поинтересовался он. — Идиот.