Мадонна

      Я страстно, до дрожи люблю ночь. Люблю её так, как другие любят свою возлюбленную или деньги, или же власть или… в общем, что смертные любят больше жизни. Последней же они дорожат, когда я её забираю.       Люблю ночь всеми своими сверхчувствами: глаза мои созерцают мрак, ноздри впитывают её аромат. Тысячи, миллионы людей существуют и не догадываются, что живут они, пока я им позволил. Пока я не выбрал, например, вот эту стройную, кокетливую блондинку из «меню» очередного шумного города. Её ритмичный стук сердца, качающий тёплую, животворящую влагу по венам её хрупкого тела, наполняет мой рот слюной, которую я судорожно сглатываю. Да, я голоден. Я очень голоден. Но её жизнь не оборвётся этой ночью. Больше ни у кого. Не будь я сейчас таким гуманистом, её от меня не спасли бы никакие стены. Идя по её запаху, как мотылёк на свет, я отыскал бы эту девицу, будь она хоть в преисподней.       Тьма обволокла все моё тело, впиталась в меня, растворилась во мне, стала цветом моей души… Душа? Хм, а она ещё есть? После деяний моей почти шестисотлетней жизни этот предмет, который называется душа, должен был с позором покинуть моё бессмертное, но все же бренное тело. Должен… Но что же это было ровно шесть дней, восемь часов и двадцать четыре минуты назад? Эти голубые глаза… я бы мог сравнить с чистым лазурным утренним небом, но я видел его так давно, что даже и не помню. Но я припоминаю бездонные голубые глаза Мадонны Милосердия, картины «Мадонна де Лас Куэвас» Франциско Сурбарана, которую я имел удовольствие созерцать в 1657 году в Севилье.       Пожалуй, она даже походила на неё. Святая… Мадонна… Моё мёртвое, каменное сердце впервые едва слышно ударило. Когда я выпивал из неё жизнь и её глаза медленно потухали. Кровь густым горячим потоком проникла и текла по моим венам, ласкала меня, мою тёмную плоть.       Я остановился. Судорога голода пробежала по телу. Я иссыхаю.       Сова пронеслась в ночи, чёрной тенью рассекла задымленные городские просторы. Опьянение и радость охватывает меня, ночного жителя, в этой безграничной тьме. Я с отвращением дожидаюсь дня. Он нагоняет тоску и апатию. Каждое движение, каждый жест, каждая мысль для меня будто непреодолимая ноша.       Но вот этот отвратный красный шар закатился за горизонт, и необъяснимая радость овладевает мной. Я пробуждаюсь, оживаю. Опускается мрак — и я сильный, бодрый и счастливый. Я с удовольствием смотрю за тем, как сгущается сладостная тьма, окутывающая город тягучей, плотной волной небесной смолы, стирая все цвета и условности. В такие мгновенья хочется кричать от удовольствия и безграничной власти над миром, над этим городом и всем его содержимым. Хочется в неудержимой гонке носиться по крышам домов наперегонки с собственной тенью.       Я хожу по темным проулкам, захудалым предместьям, но все же меня тянет в окрестные леса, где рыщут мои братья и сёстры по жажде крови — волки.       Но то, что мы неистово любим, рано или поздно доводит до отчаяния, потом до сумасшествия и, в конце концов, убивает. Не знаю, стоит ли рассказывать вам об этом, объяснять, в чем причина, пока я ещё в силах и в состоянии вам это поведать. Я не знаю ничего больше того, что это было так давно, но прошло только шесть дней.       Каждый вечер я выхожу из своего дуплекса на бульваре Роз, с него открывается чудесный вид на залив, который при солнечных лучах имеет цвет аквамарина. Но я никогда не имел ни желания, ни возможности его созерцать. Тот очередной, похожий на тысячи таких же вечеров в моей долгой жизни, готовил мне сюрпризы, последствия которого до сих пор так мучают меня.       Я пройду всё сначала. Я буду там, где был в тот вечер. Итак…       Погода стояла на удивление прекрасная, несмотря на это время года. Как и сейчас, было тихо. Спускаюсь к бульвару. Над головой, посреди берегов каменных высоток струится черное, с миллионами мелких и крупных дырочек, полотно. Не смотрю под ноги, закинув высоко голову, смотрю на туалет небесного ателье.       Смотрю и слушаю. Слушаю монотонный стук своих лакированных туфель. Смотрю, как из многочисленных кафе вываливаются смеющиеся, в лёгком спиртном дурмане люди. Слушаю, как где-то в квартале отсюда плачет голодный ребенок, просящий молока у уставшей матери, пришедшей с непосильной работы. Смотрю, как бранится молодая строптивая парочка, никак не поделив заработанные копейки. Мелочные людишки. Обыватели. Прожигатели жизни.       Всё светится в задымленном, душном воздухе. Звёзды и масляные фонари, сливаясь в один сплошной поток, раздражают моё чувствительное зрение, и я опускаю глаза. В этом самом месте я заглянул в один захудалый трактир. Дотошно выбирая жертву, обвожу взглядом крохотный, заполненный сигарным едким дымом зал. Сплошь алкоголики, сбежавшие сюда от своих доставучих матрон за рюмкой дешёвой и тёмной на цвет бормотухи; наркоманы из портовых притонов, сами продавцы веселящих зелий и, конечно же, шлюхи. Компания, производящая на приличное общество самое пренеприятнейшее впечатление, вызвала у меня лишь презрение и что-то наподобие улыбки.       Поспешно выйдя оттуда наружу, в грязном городском воздухе я ощутил каплю свежести, естественности, чего-то живого, нового в этом старом мире.       Цветочница. Это была она.       На углу большого театра, пышущего неестественным, искусственным блеском стояла небольшая цветочная лавка. Ирисы, розы, фиалки, нарциссы, гиацинты и лилии привлекали своим цветом. Вульгарный, до неприличия густой аромат потревожил моё чувствительное обоняние.       Но её собственный аромат закрутил мне голову. Необъяснимое желание обладать ею завладело мною в одно мгновение, тотчас же чувство голода стало вдруг невыразимо сильным, сжигающим изнутри.       Заметив на себе мой пристальный взгляд, девушка вздрогнула. Её в этом винить нельзя, я представляю свои безумные глаза! Первая волна удивления и испуга прошла. Мадонна Милосердия, улыбнувшись своими голубыми глазами, предложила купить цветы.       — Не они мне нужны.       Слова остановились на её маленьких пухлых губках. Вскинув изогнутую бровь, Мадонна вопросительно на меня посмотрела.       — Ты, — ответил я на немой вопрос.       Девушка отшатнулась, испуганно на меня посмотрев, она зашла за прилавок и, потупив глаза, тихо сказала:       — Господин шутить изволил…       Злобно стиснув кулаки, и быстро разжав пальцы, я громко расхохотался ей в лицо и поспешно ушёл. Хотя то неестественное, нестерпимое желание гнало меня назад, к ней. Остановился я на длинной кленовой аллее. Пронизанные желтым светом уличных фонарей, деревья напоминали раскрашенные, фосфоресцирующие чучела. В воздухе витал божественный запах. Её запах — Мадонны. А в ушах до сих пор звучал приглушенный обиженный голос.       Электрические гирлянды из круглых цветных стекляшек тянулись от столба к столбу, таинственно и царственно окрашивая прохожих. Я помню, в этом самом месте, под светом этого фонарика мои руки, поднятые к лицу, окрасил красный свет. На мгновенье мне показалось, что они в крови. Я поднёс ладони к губам и с наслаждением облизнул пальцы. Не ощутив желаемого, с раздражением и с силой ударил ногой в гранитную урну, которая тут же разломилась пополам. Проходящий мимо горожанин кинул негодующий взгляд, и открыл было рот, чтобы возмутиться, но его переубедили мои красные глаза, которые становятся таковыми, когда я голоден. Безусловно, он будет себя убеждать в подлой игре света, но мне какая разница, пусть проваливает подальше, пока ещё жив.       Отвернувшись, я устало облокотился об ствол клёна. Но тут ощутил руку у себя на плече:       — Вам плохо?       — Нет. Сейчас мне будет хорошо.       Молниеносным движением острые как кинжалы клыки впились в мягкую тёплую плоть, наполняя мой рот горячей, немного солоноватой, с металлическим вкусом жидкостью. Парень не успел даже издать ни звука, крик застрял у него в горле, в которое я вцепился неистовой хваткой, выпивая всё до капли.       Насытившись, я вышел на длинный, великолепный проспект, идущий между двух цепочек огней и небесного светила. Я бродил долго, бесконечно долго. Несколько раз поворачивая то вправо, то влево. Необъяснимая дрожь пронзила меня, внезапно я ощутил сильное волнение. Всеми своими сверхчувствами я ощущал, что должно было что-то произойти. Вдруг на этом самом месте произошло что-то странное, неожиданное — воздух сгустился, потяжелел и я ощутил сильный запах моей Мадонны.       Новая безудержная сила заполонила мой, казалось, уже прояснившейся разум. Не голод, а уже что-то иное… то, что я тогда не мог объяснить, теперь четко вырисовывается в моей голове — это просто бессильное желание обладать ею, заполучить её, быть её нечаянным судьёй, вершителем её судьбы.       Эта сила и толкала меня, заставляла идти. Не различая дороги, я несся проулками, временами задевая плечом редких прохожих, которых с каждым часом становилось всё меньше. В таком бредовом беспамятстве я добежал до главной реки, протекающей сквозь город. И только сейчас заметил, насколько темна ночь. Нависший свод туч, необъятный и плотный, поглотил свет звёзд и весь город. На часовой башне пробило равно полночь, вокруг никого не было. Будто чувствуя гнев, желание и мрак моей души, все разбежались по своим норам, которые так любят называть домами.       Исчезло всё. Но не запахи. Они усилились вдвое, делая всё вокруг острым, пряным, кислым, сладким, зловонным или наоборот свежим и благоуханным. Среди моря этих запахов неизменным оставался только один её. Свежий, живой, настоящий, как глоток чистого воздуха, он мне не давал покоя. Она мой наркотик.       Она обречена. Я понимал это четко и ясно. Я спрашивал у себя ещё тогда, в ту ночь, когда было уже всё кончено, почему я не забрал её жизнь ещё там, возле театра? Он пришёл ко мне позже, когда, не находя покоя ни днём ни ночью, я раз за разом прокручивал события той ночи. Всё оказалось намного проще — я хотел, чтобы она жила. Чтобы она прожила хотя бы ещё немного, те пару часов от нашей встречи возле театра до моего нового визита… и её конца.       Что же, я отыскал мою Мадонну быстро, легко. Уставшая после долгого рабочего дня, подвязав повыше своё голубое платье, она перебирала цветы, доливала воду, готовила повозку к следующему дню, который, увы, для неё не наступит никогда. Подкравшись тихо и незаметно сзади, я вдыхал её будоражащий меня аромат. Дуновение ветра отбросило медовую прядь мне на пиджак, девушка машинально потянулась за ней, зацепив мою холодную, бледную щеку. Мгновение ступора перешло в ужас и крик. Круглыми от удивления глазами Мадонна смотрела на меня со страхом и смятением.       Последнее слово:       — Вы?..       Вспышка боли пронзила горло. Вцепившись длинными тонкими пальцами в мою руку, она сделала два отчаянных сильных рывка. Но моя стальная хватка не оставила ни единого шанса. Всё было кончено. Её потухшие голубые глаза смотрели во вновь чистое ночное небо, отражая цепочки огней небесных светил.       Необъяснимая радость охватила меня, сила, про которую говорят только шепотом, казалось, тогда текла в моих жилах. Она открыла мне секрет Вселенной, который земля так бережно хранила до сих пор лишь для меня.       Но эйфория спала слишком быстро, и на смену восторженным чувствам пришла боль, пустота, горечь утраты. Всё это у меня, ночного существа, было невозможным, несовместимым, как масло и вода. Я осознал, что убил её, забрал у этого грешного, бренного мира её — луч чего-то светлого, доброго и неземного. Мадонна… В мире лжи, страха, гнева, смерти, лицемерия она была единственным цветком, ещё не испорченным мирскими деяниями. Этот мир погибнет. Он уже загибается. Лживым ценностям как на алтаре приносят кровавые жертвы. Подлые, марионеточные правители губят свой народ, преподнося свои страны на золотом блюде отвратным толстосумам, так называемым «сильным мира сего», масонам и предателям человечества, лелеющие в своих извращённых мозгах идею-фикс «золотого миллиарда».       Миру сложно тянуть на себе ношу жизни. Миру не хватает воздуха, чистого глотка. С каждым днём его становится все меньше. И сегодня, одним из немногих я перекрыл путь, наивно веруя в свою всесильность и право решать судьбы.       Я положил её тело на ложе из цветов, таких же юных, прекрасных, девственных и невинных, как и она.       Сейчас, созерцая этот пустынный двор, меня одолевает тоска. Тогда я стремительно кинулся в свой дом, желая больше ничего не вспоминать из того вечера. Но это мне не удалось. Вкус её крови я ощущал у себя во рту, во всём теле. Её я чувствую и теперь, даже ещё четче.       Небесные светила, разбросанные наугад в безграничных просторах, мало по малу шли почивать, чтобы после жаркого и шумного дня снова пролить свой свет на землю.       Небо светлеет.       Я вошёл в лес. Серая пелена до сих пор накрывала собой всё вокруг, пожирая цвета природы. Чистый лесной воздух, лишённый городской суеты опьянял, заставлял его буквально глотать.       Небо посветлело совсем. Горизонт раскрасило в тёплые тона.       — Как красиво. Я так давно не видел неба цвета глаз моей Мадонны.       Первый солнечный луч ярко озарял открытый холм леса, возвращая краски жизни, так бессовестно украденные ночью.       Повеял легкий южный ветерок, лаская сочные, жирные травы, развевая по земле тёплый серый пепел.