say days/years ago

Помнишь, как мы всегда мечтали сбежать куда-нибудь вдвоем? Эй, ты помнишь это? Как мы, в возрасте восьми лет, рисовали план побега; как мы думали, что будем ходить с походными рюкзаками за спиной, и плевать на непогоду, главное, что мы хотели сбежать вместе? Возможно, это последняя из наших поездок, Так что держись крепче и не оглядывайся. Тогда был, кажется, твой первый день рождения после ухода до боли близкого тебе человека (прости, что напоминаю все это). В тот день твои большие карие глаза были наполнены океаном грусти, но ты улыбался, когда мама внесла в комнату большой праздничный торт. Ты тогда сильно-сильно зажмурился над горящими шестью свечами (твое лицо в тот момент всегда будет заставлять меня улыбаться). Я представить не могу, о чем ты думал в тот момент, но я очень хочу надеяться, что твое желание исполнилось. Ведь оно исполнилось, скажи мне? Если нет, то я готов свернуть чертовы горы, чтобы твои мечты стали явью. Представляешь, я серьезно готов на это. Подожди, меня еще охватывают сомнения. Пожалуйста, Господи, мне нужно узнать. А помнишь, как на твое восьмилетие я подарил тебе белого кролика? Он был ужасно пушистый, и на правом боку красовалось черное пятнышко. Тогда мне было семь, но я стоял около твоей двери в шесть часов утра. Помнишь, вокруг было много-много разноцветных шариков? Джи, все это было для тебя. Это действительно так забавно выглядело: ты, еще совсем сонный (я разбудил тебя звонком), открываешь дверь, а тебя встречают воздушные шары. Ты так сильно радовался ушастому чуду, что на глаза наворачивались слезы. Тогда мы были маленькие, но таких крепких объятий не дарят друг другу даже взрослые. Теперь все эти чувства, все эти вчерашние чувства Будут полностью потеряны во времени. Знаешь, как приятно быть причиной твоей улыбки? Перед тем, как тебе исполнилось десять, мы могли часами сидеть в нашем шалаше и просто смеяться над разной ерундой. Это не было просто детской забавой для нас, ведь так? Это было для нас собственным домом/укрытием/миром. Только нашим миром. За неделю до твоего дня рождения ты был снова на иголках: мог ни с того ни с сего вскочить на ноги, при этом задевая головой крышу (ведь ты всегда был выше меня), которая держалась на прищепках, и закричать: «Эй, ты представляешь, мне скоро десять!». Я никогда не знал, как правильно отвечать на такое, поэтому просто широко улыбался, передавая тебе пластиковый стаканчик с вишней. Тогда мы впервые помогали твоей маме делать торт. Он был шоколадный; я никогда этого не забуду. Да не только торт, все вокруг было шоколадным, даже мы. Мы были вместе. Мы были детьми. Помнится, это было 7 апреля, и через два дня тебе должно было стукнуть тринадцать. Мы шли по тропинке мимо рощи – тогда было прохладно, и мы были в огромных кофтах, которые случайно отыскали у меня на чердаке (забавно, но мы до сих пор ходим в них). Какое-то молчание витало в воздухе. Не знаю, о чем думал ты, но у меня в голове не укладывалась мысль, что сначала тебе, а потом мне стукнет по тринадцать лет.

***

- Эй, Джи, ты можешь в это поверить? - Я надеялся, что ты хотя бы посмотришь на меня. - Скажи, что ты чувствуешь? - Это странно. Просто все очень странно, ладно? Не спрашивай ни о чем. Я понимал, что между нам что-то не так. Я понимал, что теряю тебя.

***

Нашего шалаша уже не было. Мы думали, что стали слишком взрослыми для таких развлечений. Мне кажется, это был самый напряженный год для нас, для нашей дружбы. В этот год мы практически не общались. И так трудно сказать, как я чувствую себя сегодня, После всех этих лет; и я плачу. Эта ссора (я даже не помню, из-за чего она была) дала какую-то трещину. Конечно, сейчас я уже не помню, кто был прав, а кто виноват, но все равно, прости меня, ладно? Просто за все прости, хоть это уже и не имеет значения. Наверное, я никогда не перестану усердно цепляться за тебя. А смог бы ты отпустить весь свой мир? Ночь 1992 года. Я точно помню, тогда мои наручные часы показывали 2:24. Тебе уже пятнадцать. Я сижу перед твоим домом и пишу на асфальте поздравление красной и синей краской (оно до сих пор не стерлось). У меня ужасно затекли ноги; руки по локоть были в краске, кажется, я даже не слабо тогда ей надышался, но это стоило того. Утром, если верить твоему рассказу, ты не мог долго понять, почему все останавливаются около твоего дома и что-то бурно обсуждают, показывая пальцем куда-то на дорогу. Ты не мог понять, пока не вышел сам. Я даже представляю твою широкую улыбку в тот момент (точнее, я хочу верить в это). 9 апреля 1992 года мы обнимались, наверное, минут 10. От твоих волос исходил медовый запах. Они всегда у тебя пахнут медом. Тогда я думал, что мои ребра треснут, но мне было все равно на эти «потом». Я просто смеялся и улыбался, Умоляя и закатывая глаза, Даже плача И скрывая правду от тебя. Я уже тогда понял, что никогда не смогу отпустить тебя. Я был привязан всевозможными нитями к тебе. Уже тогда я не мог сказать, как мне больно с каждым днем видеть твою ускользающую от меня тень. Слышишь ли ты меня? Рядом ли ты со мной? Сможем ли мы притвориться, чтобы остаться. Этой ночью было очень много звезд. Это была ночь 1993 года. Я и двое наших общих друзей лежали на крыше моего дома, уставившись в усыпанное, будто блестками, небо. Нас было трое. Это был первый твой день рождения (тебе уже исполнилось шестнадцать), когда меня не было рядом. Я смотрел на небо, а на глаза наворачивались слезы. Я всегда привык быть рядом. Быть рядом, пусть тебе это уже и не было нужно.

***

- Фрэнки, как насчет ночи фильмов? - не терял надежду Сэм. - Эй, чувак, он был вынужден уехать, понима... - Я в порядке. - Ты слишком силь... - Я в порядке, ладно? Просто поверь.

***

Должно быть, в моем сердце живет Бог, Потому что я жду того, чтобы ты спасла меня. Двое наших общих друзей пытались отвлечь меня, но разве это возможно? "Брось, Фрэнк, ты чересчур близко принимаешь все к сердцу", - говорил ты. "Господи, Фрэнк, в тебе развивается паранойя, не замечаешь?" - повторял ты. Незадолго до твоего отъезда мы решили сделать торт, как в детстве, шоколадный. Тогда я пытался с помощью медицинского шприца и сметаны написать на нем «С Днем Рождения :)», но все расплылось. Смайлик не выглядел улыбающимся, как задумывалось. Уже тогда все пошло наперекосяк. Ты лишь снова тяжело выдохнул, когда увидел, как мои глаза заблестели от слез. Почувствуй, как мир начал рушиться. Я не чувствую, что внутри меня что-то осталось. Нет, я полностью потерял себя. Сегодня 9 апреля 1994 года. Нашего шалаша нет уже 8 лет. Кофты, которые мы нашли на моем чердаке, изношены до дыр. Мы больше не едим вишню из пластиковых стаканчиков и не рисуем цветными карандашами планы побега. Мы больше ничего не делаем вместе. Мы - это теперь просто две буквы и один слог, который ничего не значит. И, знаешь, я сейчас сижу на диване, давясь слезами, потому что все это ужасно тяжело вспоминать. Я не могу поверить, что мы уже не дети, и мы не можем спрятаться от всего мира, просто накрывшись большой шторой в цветочек, которую нам восемь лет назад отдала твоя соседка. Я не могу поверить, что тебе уже восемнадцать. Я не могу поверить (или просто отказываюсь), что прошло три года, как ты перестал нуждаться во мне. А ведь ты обещал, помнишь?

***

- Джи, как думаешь, что будет через десять лет? - Восьмилетний Фрэнки поджал губы, но так и не мог отвести глаз от заходящего солнца и посмотреть на друга. - О чем ты? - Джерард всегда знал, что сидящий рядом мальчик слишком всегда был слишком серьезным для своего возраста, что он всегда слишком много думал. - Я не хочу тебя терять, наверное, об этом. Я хочу дружить с тобой вечно, такое возможно? - Фрэ-э-энки! - Темноволосый мальчик быстро сел напротив Айеро, положив руки себе на бедра, и попытался заглянуть в глаза второму. - Да посмотри же ты на меня, ну! - М-м? - Его глаза были полны грусти и задумчивости. - Никогда, слышишь, никогда не думай, что мы перестанем дружить! - Джерард взял его лицо в ладони. - Пожалуйста? - Я... я думаю, что... - Все-все! Я больше ничего не хочу слышать! Ты слишком много думаешь, знаешь? - он хитро улыбнулся. - А теперь повторяй за мной: "Кто сказал, что белый мишка не умеет улыбаться?". - Джи начал сжимать его щеки в своих ладонях. - Ну, эй, Фрэнки, улыбайся!

***

Вероятно, ты уже не помнишь этого. В принципе, оно тебе уже и не нужно. Но, в любом случае, я никогда не перестану мечтать о нашей с тобой жизни на Юпитере (помнишь, как мы хотели отправиться на другую планету?). Я никогда не перестану мечтать о том, что у нас будет большая собака и кошка (ведь ты так любишь этих маленьких дьяволов). Я никогда не перестану говорить, что за твою улыбку я сделаю все, что угодно (которую не видел уже три чертовых года). Я никогда не перестану говорить, что за твое счастье я разрушу это чертову планету. Ты веришь мне? Ничего не говори, я знаю ответ. P.S. Знаешь, белые мишки так и не научились улыбаться. И ангелы изливаются дождем, Потому что я люблю тебя бесконечностью времени. О, я люблю тебя бесконечностью времени. - И что ты собираешься с этим делать? - Сэм посмотрел на меня укоризненным взглядом. - Не знаю. - Я каждый год пишу тебе подобные письма и каждое из них так и не доходит до адресата. - Наверное, я все-таки решусь в этом году подложить его... Я надеюсь. - Чувак, ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь, ведь так? - Парень поджал под себя ногу. - Но мне порядком надоели твои сопли, прости, конечно, но оно не стоит того. Я так часто слышу эти слова от своего друга, но так и не придумал на них ответ. Сомневаюсь, что тут вообще можно что-то сказать в свое оправдание, ведь он прав. И Джерард был прав. "Брось, Фрэнк, ты чересчур близко принимаешь все к сердцу". - Я отдам его Джерарду, - как бы в знак самоутверждения я кивнул головой, - и будь, что будет. Я не знал точно, будешь ли ты дома, но я знал одно - без вечеринки не обойдется. Ведь ты - Джерард Уэй. Решив не медлить, я уже в 10:43 стоял перед твои домом.

***

- Черт, Фрэнки! Дверь закрыта! - Тогда нам было по четырнадцать, и нам хотелось погулять подольше. - И что теперь делать? Если я не окажусь утром в своей кровати, то мне явно влетит по полной! - Думаю, остается только лезть в окно, ты же оставил его открытым? - Но это же второй этаж! Фрэнк, я упаду и сломаю себе что-нибудь! О, господи, я обречен!

***

Простояв, наверное, минут пять около двери, вспоминая эту историю, я не заметил, как твоя мама уже открыла ее, заметив меня еще в окне. - Ф-фрэнки? Фрэнки! - Кажется, она тоже не видела меня около трех лет. - Как ты? Как твои дела? Ой, проходи! Правда, Джерард отправился в магазин, но должен скоро должен вернуться, подождешь? Он будет рад! Не будет. - Здравствуйте, миссис Уэй, - я не мог не улыбнуться этой женщине, - но на самом деле, у меня, эм, у меня совсем нет времени и... Вы можете просто передать это Джи? - Он буквально сейчас должен подойти, Фрэнк, и ты можешь ему передать сам, - она настаивала на своем. - Нет-нет, правда, мне пора бежать, - я сунул ей конверт в руки, - был рад Вас увидеть! Я не выходил из своей комнаты с момента, как вернулся домой. Воспоминания накатывали каждый раз новой волной, словно пытаясь утащить меня в эту бездну. Бездну, из которой, кажется, я никогда не смогу выбраться. "Брось, Фрэнк, ты чересчур близко принимаешь все к сердцу". Эти слова эхом отдавались во мне каждый раз, когда я пытался снова начать жалеть себя. Они еще больше разрушали меня. Но кого это волнует, верно? За самоутешением я даже не сразу услышал звонок в дверь. Вытирая рукавом растянутого свитера слезы, которые я так и не смог сдержать, я медленно спускался по лестнице, когда заметил под входной дверью белый конверт. В тот момент легкие сдавила неведомая сила, которая не давала мне спокойно вздохнуть. Все еще находясь в таком состоянии, я аккуратно достал сложенный вдвое листок. "Никогда не поздно снова научиться улыбаться. Даже белым мишкам. Ведь они слишком прекрасны для слез. xoxg". Я резко распахнул входную дверь, все также не веря в происходящее, и увидел его, сидящего на ступеньках в той самой теплой кофте, которую мы когда-то нашли у меня на чердаке. - Им просто надо снова попытаться поверить, понимаешь, Фрэнки?

А в конце, ты никогда бы не подумал О том, какое невероятное это чувство - просто жить вновь. Это то самое чувство, которого тебе не избежать, Ведь оно прожигает дыру в каждом, кто его ощущает.