Искупление

В плохо освещаемой гостиной, похожей на обставленный со вкусом подвал, было холодно, поэтому прежде, чем раздеться, Венгрия попросила Гилберта закрыть окно. Когда он пришел к ней, стрелки часов показывали три часа дня; сейчас же время замерло на отрезке между десятью и одиннадцатью часами вечера. Байлшмидт не торопясь выполнил просьбу, а затем обернувшись, увидел, что Эржбет уже сняла верх одежды и сидела на диване в одном бюстгальтере, под которым мерно вздымалась и опускалась грудная клетка, туго перетянутая широкими бинтами. Словно змеи, они обвивали её исхудавшее тело и опускались прямо до пояса. Рядом с ней лежал открытый и готовый к использованию чемоданчик с аптечкой. Неожиданно для себя Пруссия едва заметно улыбнулся, вспомнив былые времена, и это не ускользнуло от внимания Элизабет, которая горько улыбнулась в ответ: - Мило, не правда ли? Иван так сильно меня любит, что решил оставить мне несколько переломов на память. - Вот как, а мне он всего лишь нос сломал, - он сел рядом с ней так, что чемоданчик теперь лежал между ними. – В большой семье всегда так: кого-то любят больше, кого-то меньше…. - Надеюсь, вскоре ему надоест с нами носиться, - она, насколько было терпимо, приподняла руки, чтобы Гилберт снял бинты. Её и без того бледное лицо, приняло болезненно зелёный оттенок, а дыхание стало рваным. Пруссия заметил эту перемену и постарался справиться со всем как можно быстрее, не причинив сильной боли. Несмотря на то, что Элизабет была практически без одежды и Гилберт имел возможность прикасаться к её коже, мысли его были обращены не к ней, а к совершенно другому человеку. Глядя на это бледное, истощенное голодом и жестокими побоями тело, он вспоминал Брагинского, который совсем недавно, три года назад, точно также поиздевался и над ним самим. Он говорил: «Ты болен, Гилберт. В тебе ещё осталась эта фашистская зараза, и я собираюсь её искоренить. Я сделаю из тебя правильную социалистическую страну. Тебе совсем не нужно искать поддержки у этих мерзких капиталистов и лгунов из Западного Мира, потому что я – тот, кто действительно способен тебе помочь». Пруссия помнил эти слова наизусть, потому что то, что последовало за ними, уже никак нельзя было выкинуть из головы. Сердце болезненно сжалось, как тогда в 1953-м, когда его дети снова должны были мучиться и умирать только за то, что выступили против нового эгоистичного правительства. Хедервари молчала, погрузившись в себя, и Гилберту не нужно было быть телепатом, чтобы понять, что Венгрия думала о том же, что и он.

***

Они сидели на крыльце её дома, распивали вайнбранд и изливали друг другу душу, словно старые закадычные друзья. Сначала были разговоры о минувших славных деньках, затем полным ходом пошло обсуждение пережитых ими, Элизабет и Гилбертом, недавних событий. - Они предали нас, Гилберт, - глухим голосом констатировала Венгрия, пряча мерзнувшие руки и нос в карманах и вороте своей шубейки. На уточняющий вопрос «Кто именно?» она тут же ответила: «Все». Байлшмидт, не особо задумываясь, кивнул и снова приложился к бутылке. Перед глазами по-прежнему стоял высокий и угрожающий силуэт России, который в этот раз поучительно говорил: «Ничто не остаётся без последствий, Калининград». Какое противное имя, подумал Гилберт, поморщившись и прогоняя на задворки своего помутневшего сознания неприятное видение. Он почувствовал, как Эржбет ёрзает на месте, а затем прижимается к его руке, тихим голосом, так, словно не хотела, чтобы её услышали, говоря: - Завтра я уеду на какое-то время к Родериху. Он безучастно пожал плечами и произнёс: - Что ж, езжай, - а потом задумчиво добавил: - Хотел бы я вот так просто поехать к своему младшему. - А в чём проблема? – немного удивившись, спросила она. - Разве Брагинский запретил тебе его навещать? Пруссия с досадой прищёлкнул языком, отставил пустую бутылку в сторону и начал шарить по своим карманам, ища пачку сигарет. - Официально – нет, но после того, как его руководство вбило ему в голову, что именно благодаря подстрекательствам с «прогнившего капиталистического Запада» мои люди подняли восстание три года назад, он теперь чуть ли не бесится, когда узнает, что я хочу поехать к брату, - он предложил сигарету Элизабет и та согласилась. Чиркнула зажигалка – и оба закурили. Хедервари снова начала: - Страшно представить, на что он готов пойти, лишь бы доказать Америке и остальным свою силу и потенциал. Гилберт в очередной раз молча кивнул. Что он, по сути, может сказать в ответ? Что будущее видится ему ещё более мрачным, чем сейчас? Что вскоре - он практически в этом уверен – мир расколется пополам, и они с братом будут по разные стороны баррикад? Гилберт был не из тех, кто склонен впадать в преждевременную истерику, однако на душе было так гадко, что хотелось уснуть и больше не просыпаться, чтобы не видеть вечно улыбающееся лицо Ивана, который однажды взял и перечеркнул всю его жизнь. «Ничто не остаётся без последствий, Калининград». Гилберт вдруг вспомнил, что эти слова ознаменовали конец его прошлой жизни и начало новой. «Смерть – слишком мягкое наказание за то, что ты сотворил. Ты должен осознать всю тяжесть своего проступка и искупить вину». Пруссия выкурил сигарету и потушил её о землю, после чего поднялся и помог встать Венгрии, которая также докурила и выбросила окурок куда-то в темноту. «Интересно, - внезапно подумал Байлшмидт, - когда Россия сможет осознать свои ошибки и расплатиться за них по счетам?» Он знал, что не получит ответ на этот вопрос даже через много лет, потому что такие, как Брагинский, своих ошибок не замечают. Гилберт зашел в дом следом за Венгрией и прежде, чем запереть дверь на все запоры, убедился, что поблизости никого нет.