Я сгорю с ушедшими листьями ноября.

Размытый нечеткий восход заполнял собой ее комнату. Лучи томно восходящего солнца неловко расположились на полупрозрачной занавеске, висевшей здесь, видимо для того, чтобы не будили по утрам эти самые солнечные напористые лучи. Полностью прогнившие от надоедливой сырости половицы скрипели, исполняя какую-то неизвестную грустную мелодию. Треснутое окно было чуть приоткрыто и неохотно впускало и в без того окончательно прогнившую от сырости и мокроты квартиру холодный воздух. На полу валялись пожелтевшие от старости бумаги, на которых размашистыми серыми, уже почти полностью выцветшими буквами были небрежно набросаны бесполезно выжатые слова песен. Комната была обставлена довольно просто: железная кровать, небольшой стеклянный столик, лампа и сплетенный стул, на котором, поджав колени и накрыв их широким дырчатым пледом, дремала нервно посапывая бледная и забытая всеми очень хрупкая девушка. Ее маленькая головка облокачивалась на спинку плетенного стула, а костлявые, бледные и в то же время синие от большого количества вен руки, крепко сжимающие очень старую фотографию, лежали на прижавшихся, длинных ногах. Ее пятки, стыдливо виднеющиеся из-под широкого пледа, были грязными - до потемнения в глазах она не любила ходить в тапочках и это было хорошо заметно. Хоть они у нее и были, тапочки занимались исключительно тем, что занимали один из углов комнаты, а в дополнение, они служили пристанищем для небольшого семейства пауков. На тонкой шее девушки висела цепочка, которая падала на слишком четко выделяющиеся ключицы. На цепочке весело что-то вроде кулона. Видимо, она его никогда не снимает потому, что он уже немного покрылся ржавчиной. Хотя раньше она его чистила и мыла, но потом... потом пришло время, когда на нем оказалась ржавчина и теперь она за ним не следит, хотя все еще носит. Просто она не в силах его снять: столько раз она пыталась его выкинуть, но руки начинали трястись и она уходила в ванну, чтобы достать из пузырька валерьянку. Ах, сколько у нее пузырьков с валерьянкой! Рыжие, зеленые, желтые,даже в каплях. Не то, чтобы она ее обожала, просто она здорово ей помогает и немного облегчает жизнь. Она не смыкала глаз уже достаточно долго, встречая рассвет и закат она сидела на стуле, поджав колени, и делала вид, что читает книгу. Хотя она и перелистывала страницы глаза ее никогда не бегали по строчкам.А раньше... раньше она боготворила книги. Но то время, когда стены ее комнаты еще не покрылись мхом и половицы еще не были насквозь прогнившими, когда она любила книги, любила Францию и осень, когда она еще пила черный чай с лимоном... ее характер тогда был еще другим, тогда... тогда она была похожа на человека, а сейчас... сейчас она просто пустая оболочка. Ей следовало бы обратится к врачу, ведь она стала хуже видеть, а иногда вообще не видит ничего, только белый свет и больше ничего. Ее сердце уже давно поменяло свой ритм и руки стали еще более синими. Иногда жар сковывает ее маленькое тело и она часами не может сдвинуть руку с колен, чтобы взять чашку с водой. Она мало ест и почти не пьет, как она платит за еду и жилье? Даже не знаю как!Она оборвала все связи с внешним миром - никто и ничто не знает где она и что с ней. А никому это и не нужно. Ее туманные глаза уже не блестят как раньше. Гитара, которую она не выпускала из рук теперь стоит на балконе и гниет под частыми осенними дождями. Ее балкон - просто прелестное место! Но туда уже невозможно попасть из-за заржавевшего замка. Листья заполнили его донельзя и уже давно разложившись, стали домом для многих обитателей ее квартиры, а именно: пауков, сороконожек, и разных-разных других многоногих друзей. Она продолжала дремать, нервно сопя, но тут ее разбудил настойчивый стук в тонкую дверь из красного дерева, которую уже почти полностью сгрызли термиты. Несколько раз к ней в квартиру залезали воры через дыру в двери, но, увидев это "кладбище", убегали, пораженные такому существованию. А однажды к ней пробрались в один из дней, когда у нее был сильный жар. Один вор даже подал ей стакан воды, ибо она была не в состоянии даже пошевельнуть пальцем. Она нехотя и с заметным трудом подняла тяжелые веки и, осторожно зевнув, спустила с плетенного кресла длинные, почти не функционирующие ноги и, с трудом поднявшись, медленно пошла к двери. Она открыла уже вставленным в замочную скважину ключом красную дверь и чуть не упала, увидев перед собой его, того, кто убил ее, кто сломал всю ее жизнь, того, кто довел ее половицы до состояния гниения. Она быстро привела свои воспоминания в порядок и, убрав ненависть куда-то за горизонт, туда, где не видно даже неба, оглядела его совершенно бесполезным взглядом. Подняв тяжелую голову томно моргнула и сухо спросила: -И зачем же вы пожаловали ко мне в столь ранний час? - она все-таки безумно полюбила валерьянку, с тех пор как ее насильно заставляли глотать эти цветные таблетки. Конечно, вкус был никаким, но они всегда делали свое дело и нельзя было больше думать о ней, как о той сумасшедшей девочке, которой она была раньше. -Я пришел сюда за тем, чтобы поговорить. - с довольно большим удивлением в глазах пробормотал ненавистный ей губитель жизней. Человек был достаточно высок, его телосложение было весьма приемлемым: его широкие плечи нависали над болезненным телом девушки, его узкие бедра прятались за толстым плащом, ботинки были облепленные кусками грязи, а кисти рук лежали в карманах-кораблях и не хотели показываться ей. Она чуть пошатнулась,казалось, она сейчас рухнет, "...как слой подмытой глины, как бабочка с намокшими крыльями..." именно так подумал он тогда. Она оперлась обессиленными руками о дверной проем и уткнувшись слабыми ногами в гнилой пол, задала свой второй вопрос: -О чем же вы хотите поговорить? Это что-то срочное? У меня множество дел,я даже не думаю, управлюсь ли к вечеру, а мне нужно до трех часов дня. - она бесполезно лгала, а он все понимал и, дав ей знать это, минул ее и вошел в квартиру-кладбище. Он был поражен ее существованию, но промолчал и прошел в кухню. Готье сел на порванный диван и, вытащив кисти рук из карманов-кораблей, скрестил их и положил на колени. Она с трудом закрыла дверь и, закончив судорожно кашлять, прошла за ним на кухню. Он сидел и незаметно оглядывал комнату: во всех углах была паутина или две, промокший после дождливых дней линолеум отдавал запахом гноя. Она легко опустилась на стул и с какой-то немыслимой тяжестью, горем подняла голову и устремила свои беспомощные глаза на него: -О чем... вы хотели поговорить? - ее голос был тих, она так сильно изменилась с их последней встречи. Тогда она, казалось, умерла бы на месте, если бы не слезы-камни, что катились с ее щек и разбивались об мокрый от проливного дождя асфальт. Тогда она закрыла рот рукой, чтобы не закричать от боли и горя и,повернувшись, ушла, ушла навсегда... Я бы мог ее остановить и сказать то, что должен был сказать, но я оставил ее, оставил и ушел. А она... она так себя убивала все это время и убивает даже сейчас, сидя на стуле, полумертвая, еле двигая конечностями и открывая рот, она убивает себя даже сейчас. А все из-за меня, если бы я тогда не появился в ее, нет, в их жизни, может быть тогда бы, тогда бы она точно жила как прежде, но сейчас... сейчас я точно должен что-то сделать, иначе она навсегда убьет себя и больше не вернется. Я посмотрел на нее и сказал самое бессердечное и глупое, что только мог сказать: -Она бы никогда тебя не полюбила, зачем так себя убивать? Прошло только пол года, а ты только взгляни на то, как ты живешь! Как ты еще не умерла в этом склепе? - вот тогда я точно возненавидел себя больше, чем когда либо. Я сказал то, что на самом деле думал?! Она раскрыла глаза настолько широко, что я даже вздрогнул. Ее глаза прожигали насквозь. Она поднялась со стула с таким трудом, что я думал она упадет и рассыплется. Я хотел ее удержать, чтобы она не упала, но она как-то отгораживала от себя своей убийственно-больной аурой и я не мог прикоснуться к ней. Она пошатнулась и облокотилась о столешницу, что находилась сзади нее. Прикрыв глаза рукой она спустилась вниз, на пол и тонкие слезы прошлись по ее щекам. Она плакала и я не мог подойти к ней, я просто извинился и ушел - мне нельзя было больше оставаться, мне казалось, она умерла... снова. Она сидела на полу, облокотившись спиной о дверцу шкафа, в котором держала сковородки и кастрюли. Она чуть поднялась и открыла дрожащими руками ящик, который находился к ней ближе всего. Достав оттуда нож, она было пырнула им себя в шею, как ногу резко свело судорогой. Рука дернулась и нож прошелся по шее, порвав кожу и несколько вен, но каким-то чудом сонную артерию он не задел. А может зря? Она упала и, истекая кровью, нервно закашляла. Линда попыталась встать, но боль в ноге держала ее под полным контролем не давая пошевелиться. Она прикусила от всей этой боли нижнюю губу и закрыла глаза. Рука отпустила нож и прижалась к порезу. Превозмогая боль, Линда все же встала и, пройдя в ванну, достала баночку с зеленкой. Открыв крышку зубами, она вылила все содержимое пузырька на порез. Жуткая боль сводила ее с ума,но она пыталась держаться. Линда вышла из ванной и дрожащими от боли и болезни пальцами набрала номер "скорой". Через минут восемь приехала "Скорая Помощь" и, приведя ее в норму, обработав рану и наложив несколько швов, они обернули вокруг ее тонкой шеи толстые бинты. Врачи посоветовали ей переехать в какой-нибудь другой город с другим климатом и начать жизнь с начала, причем, желательно, не такую убогую, как сейчас.Они осмотрели ее и, выписав около четырех листков с диагнозами и таблетками, положили их на стол и ушли, закрыв за собой тонкую, почти съеденную дверь. Линда дотронулась до бинтов и ужаснулась, что была готова умереть, ради того, что бы больше никогда не вспоминать. Как это было глупо с ее стороны, она такая идиотка. Ничего не изменится от того, что умрет,: даже там,в Аду или Раю, быть может, даже в Бездне, она будет любить ее. Будет любить Адель, ведь она была тем единственным, что есть в этом мире. Она была целым миром для Линды и всегда будет им. Линда лежала на кровати и смотрела в потолок, а с него прямо ей на лицо падали куски белой штукатурки - потолок словно плевал ей в лицо, на ее мысли, чувства. Плевал совершенно бесстыдно, а ей было все равно, она лежала и вспоминала. Когда она думала о ней, представляла ее образ, вспоминала запах. Когда закрывала веки, перед ней возникали глаза Адель и она тонула, тонула в ее взгляде. Вот тогда, именно тогда сердцебиение незаметно учащалось и она ощущала его всем телом. Случайные касания, обнадеживающие слова, все это убивало, сжигало изнутри и превращало в пепел. Когда она смотрела на нее, или неожиданно брала за руку...она тонула, умирала и горела одновременно. Засыпать, представляя ее образ,уже вошло в привычку. Она кусала себя за руку, лишь бы только не забывать этих глаз, губ, рук. Такая жизнь изо дня в день, очень выматывала, но... но она не могла перестать. Не могла перестать представлять то, как они целуются. Просто не могла...все это убивало. Но сейчас все по-другому, все это было еще пол года назад. А сейчас все кончено и Линда уже не представляет то, как они целуются. Потому, что в тот туманный день,когда даже мысли ее от сильного тумана стали испарятся,она рассказала о своих чувствах и была отвергнута. Это был пасмурный день и ничто не предвещало появления солнечных лучей, а они и не появлялись до конца дня. Линда вышла тогда из дома очень рано и ждала Адель на "их месте". Это место было скамьей у фонаря в парке, где они познакомились и проводили большую часть времени.Толстые слои тумана окутывали собой весь парк. Когда они встретились, Линда сразу призналась, четко и даже не запинаясь. Та долго молчала, а потом сказала: "Ты же знаешь, что я люблю другого и я не могу любить тебя по той простой причине, что у меня уже есть человек, которого я люблю. Прости, но я бы не встречалась с тобой. Ты не такая, как девушки в которых я обычно влюбляюсь. Они не такие как ты." Тогда весь мир стал для нее не более чем клубком мха. Мысли об отказе посещали ее голову,но она вовсе не ожидала взаимных чувств,она просто хотела рассказать о своих.Она долго думала,но все же приняла правильное решение,она лишь хотела рассказать о своих чувствах и тем самым отпустить безнадежные мечты и желания.В глубине души Линда все таки желала ответного признания в чувствах,желала,но..Адель отвергла ее,так и не поняв что именно Линда пыталась донести до нее.Линда просто стояла и смотрела куда-то сквозь. Сквозь всего существующего, куда-то в Бездну, в другой мир. Она ничего не видела и не слышала. Начался дождь. Она заметила краем глаза проходящего мимо Готье, того, кто убил ее, разрушил ее жизнь. Она ненавидела его до боли, до скрипа и хрипа в голосе. Линда закрыла глаза и широко улыбнувшись сказала: "Ясно, я понимаю. Я рада за тебя, надеюсь, он полюбит тебя так же, как и ты его!" В ее речи не было ничего ненужного, все было искренним и Адель это понимала. Ей было безумно больно, но она улыбалась, улыбалась и совсем не плакала. Когда Адель ушла, Линда опустилась на скамью и слезы камнями стали падать из ее глаз. Но никто не видел, не заметил. Пошел дождь, к ней подошел Готье. Он все слышал, и он уже давно знал, что Адель влюблена в него, но скрывал это ото всех. Он молча стоял и смотрел на Линду. Она поднялась и пошатнувшись повернулась и, спотыкаясь, побрела по улице домой. Она даже упала и порвала колготы, разбила колени, но Готье не подошел к ней и ничего не сказал. А может зря? Зря. И она ушла, ушла ,а слезы-камни падали из ее глаз,оставляя за ней водяную дорожку. Она вернулась домой промокшая до нитки и, не раздеваясь легла на кровать. Она даже не посмотрела на свою гитару, не заварила как обычно чай. Линда была полностью опустошена и в ее голове было совершенно пусто,зато сердце было переполнено, оно пыталось освободиться от мраморной клетки ребер,ломая кости, разрывая мышцы с сосудами, венами и кожей изнутри. Линда не спала всю ночь и следующую, следующую, следующую...