Она

Его даже не думали винить. Напротив, все будто с цепи сорвались и постоянно твердили, какой он несчастный мальчик, как ему не повезло с семьей и вообще "он был таким милым малышом". Это порядком раздражало. Не важно, что сейчас ему было целых тринадцать лет, а не пять; не важно, что в его затравленных глазах почти всегда горела ненависть - этого никто не замечал. В ее головке эти мысли кружились постоянно. Она часто сталкивалась с ним на улице и украдкой глядела на грязную одежду, а иногда - совершенные лохмотья на его теле. Она неизменно морщилась и, стряхнув с себя невидимую пыль, цокала каблучками по тротуару, пряча руки в карманы нового брендового пальто персикового цвета. Он не ходил в школу. Когда она случайно слышала, как он говорит что-то, строит предложения с изобилием ошибок, она непременно охала от метафизической оскомины, набившейся на красивые речи, что обычно лились сладким потоком из ее ротика, очерченного красной-не-по-возрасту помадой от Диор. Он был грязен и неряшлив - если поставить его рядом с ней, то казался совершеннейшим отбросом, жалким и отвратительным. Но все же она продолжала тайком наблюдать за ним и подслушивать, что он говорит. Она сама не понимала, почему, в очередной раз, выбралась посреди ночи из дома и прокралась на Северное кладбище.       На Северном кладбище часто находят трупы изуродованных животных, но она не боялась - знала, кто это делает. Она обычно пряталась за кустом, так удачно раскинувшим свои ветви, или забиралась на дерево и наблюдала, как он оскверняет могилы, привязывая к ним очередную жертву. Он обходится с ними более чем жестоко - ломает кости, раздирает кожу, - ему это нравится. А она всегда - или почти всегда, - завороженно следит за каждым его движением, пока от жертвы не останется почти ничего - ни единого живого места, - а глубокая темная ночь не превратится в предрассветную дымку. Потом они оба расходятся по своим делам. Он - заметает следы, смывает с себя кровь в холодной речке и, кашляя, возвращается в убогую нору, где спит в одном из углов на полу, в куче тряпья, а ноги в истрепанных ботинках шуршат по кускам штукатурки и недавно использованному шприцу. Она - в свою шикарную комнату, размером чуть ли не с однушку в спальном районе; принимает контрастный душ, перебирая в памяти увиденное, и ложится спать в кружевной пижаме по последнему писку моды. И она знает, что пойдет на старое кладбище еще не раз, пока ее кровожадный зверь не пресытится.

***

      Она вновь прячется. Повезло, сегодня - тот день. Она ждала его около месяца, но теперь можно быть уверенной - не напрасно. Но в этот раз на "алтаре" она видит вовсе не животное. Какое-то странное чувство комкает и сжимает внутренности. Там лежит заплаканная, испуганная и, можно поклясться, пребольно связанная девчонка с кляпом во рту. Она узнает заносчивую соседскую дочку и в предвкушении ерзает, закусывая губу. Она неотрывно следит. Он делает все как обычно, в наркотическом тумане. Она изредка отвлекается, чтобы сильнее укутаться от пробирающихся за воротник заморозков. Она находится почти в том же трансе, пока он не падает на пожухлую траву. Она удивленно наблюдает за танцем легких хлопьев снега, посыпавших сверху, за едва вздрагивающей грудью залитой кровью девчонки, за неподвижным телом палача. Не выдержав, она выбирается из своего убежища. Он еще жив - смотрит в небо закатывающимися глазами. Она падает на колени и с сожалением наблюдает, как двигаются его губы, пытаясь выдавить звук. Она хватает его и трясет, не веря в происходящее. Кажется, он умирает, здесь в воздухе только и пахнет, что смертью. Она едва слышит его последнюю фразу "Снег! Я люблю..." По бледной щечке скатывается обжигающая капля и она снова трясет его. - Я тоже! Тоже люблю снег! Она впивается своими пальчиками в его плечи и судорожно следит за беззвучно двигающимися губами. На его лицо капают слезы.       Она приходит в себя, когда ужасно замерзает. Пальцы почти не слушаются. На руках - холодный труп, рядом тоже. Все покрыто белым, чистым слоем снега. Она оставляет его и бредет домой, растирая руки, изо рта валит пар. Холодно. Без единой мысли пробравшись домой, она забирается на кровать и засыпает, спрятавшись под теплым одеялом.       Будит ее голос матери в коридоре. Она, наконец, чувствует приятный жар. Как-то отрешенно поднявшись, не снимая грязной одежды и не задумываясь о том, чтобы привести себя в более приятный вид, она направляется к матери шаркающей походкой. Ее мать одна, сидит у окна в кресле. Она оборачивается на шаги и глаза расширяются от удивления, а рот открывается и закрывается без слов. Ее дочь - потрепанная, грязная, - требует, чтобы та и молчала. - Я видела, как папа убил ее, - говорит она, глядя в пол, - почему ты солгала? Я видела, как он ее насиловал, а потом задушил в кровати. Она набрала побольше воздуха. Руки предательски дрожали, а в глазах скопились слезы. - Почему ты никому не сказала? Ведь ты знала правду! - ее голос переходил на крик, - Почему ты помогла ему, а теперь сидишь тут вся из себя бедная, плача по якобы-исчезнувшей дочери, долбанная ты сука?! Она вся тряслась, но продолжала. - Какое право ты имеешь корчить из себя чертову жертву, когда тебе надо было сдохнуть там, вместо Сюзи! В доме воцарилась болезненная тишина. На ее полупрозрачном бледном личике играл нездоровый румянец. Она не видит, как мать падает перед ней на колени, разразившись рыданиями, как сменяется день и ночь, она просто смотрит куда-то в пол или в окно.       Когда санитарка ласково спрашивает, пытаясь подружиться, любит ли она снег, то она медленно и безжизненно рассказывает одно и то же, строчку за строчкой: Я люблю белый снег декабря, Утомленное солнце полудня И холодные краски заката По заброшенным улочкам будней. Я люблю полумертвые тени, Серебристые окна от инея И предсмертный саван небес На промерзшую землю накинутый. Я люблю сумрак после семи, В нем усталые голые веточки Бьются в окна. И нету грязи Там, в душе моего человечества. А потом вспоминает, но уже молча, кудрявые каштановые волосы, выбивающиеся из-под бело-голубой шапки с помпоном, россыпь веснушек на носу, широкую счастливую улыбку и летящие россыпью блестящие снежинки, нарочно подброшенные вверх. Заливистый смех и самого красивого снежного ангела, которого они вместе лепили. Сюзи больше всех любила зиму.