Не в обычаях Первого Дома

Глава 1 (Белерианд) Деревья объяты пламенем. Нет, это дома. И почему я решил, что это деревья? Внезапно они снова превращаются в деревья и протягивают длинные колючие ветви, чтобы схватить меня и разорвать на части. Нет, это все-таки дома. Пламя стекает длинными языками по балкам, взбегает вверх по дверным косякам, струится вдоль подоконников. Дома перестали быть обиталищами живых – нынче там поселился огонь. Поднимающийся ветер гонит вдоль узких дорог горящий мусор и обломки, а на меня бегут плохо различимые в дыму и мареве фигуры. Я едва улавливаю проблеск мечей в их поднятых руках – и вдруг они исчезают. Огонь опаляет мою кожу чуть ли не до хрустящей корочки. Нет, это шипы – впиваются, рвут мою плоть. Я что-то искал. Ведь я что-то искал? Кажется, детей? На этой мысли я вдруг понимаю, что сплю и это не мой сон. Я узнаю его, потому что уже много раз попадал сюда. И я знаю, кому он снится. Я бегу по узким улицам, вдогонку за огнем, прочь от огня. Я ищу детей; я уверен, что ищу детей. Но деревья все вырастают у меня на пути. Нет, это воины, и они нападают на меня. Но разве это живые существа? Их руки – как шарящие ветви, их волосы – пламя. Они что-то кричат мне, но я не слышу их голосов. Он снова видит во сне Сирион. Снова видит Дориат. Я не в силах остановиться. Не в силах остановиться. Весь мир объят огнем. Я сам кричу, и изо ртов нападающих доносятся до меня мои собственные крики. Я убиваю каждого, кто встает у меня на пути, – и каждый раз убиваю сам себя. Где же, где же дети? Мысленно, безмолвно я зову его по имени – и стоит мне это сделать, он ощущает мое присутствие и тут же пытается вытолкнуть меня из своего сна. Вокруг нас ревет пожар. Мы бежим и бежим – вдоль узких, петляющих улиц, сквозь леса и густой подлесок, отбиваясь и нанося удары в ответ. Я знаю, что ни в одном плане сыновей Феанора не значился пожар в Гаванях Сириона. Они никого не хотели убивать, им был нужен только Сильмарил, и воспоследовавший хаос вряд ли был им на руку. План у них был весьма прост: как можно незаметнее взобраться по южной стене, расчистить дорогу ко дворцу, окружить его, взяв стражу врасплох, забрать Сильмарил и отступить, пока защитники не успели стянуть силы для атаки. Но они все видели, что случилось в Альквалондэ. Они видели, что случилось в Дориате. И когда все, буквально все в их простом, бесхитростном плане пошло наперекосяк, когда весь дворец скрылся в дыму, они совсем не удивились. У них не было никаких иллюзий насчет того, что они делают, они отдавали себе отчет в риске. И ни секунды не скрывали этого от нас. Но Маэдрос все равно старается вытолкнуть меня из своего сна, он не хочет, чтобы я увидел дальнейшее. И хотя я пытаюсь донести до него, что все это я уже видел, и не единожды, и таким образом он меня не защитит, он не желает слушать. И поскольку он пытается вытолкнуть меня из своего сна, поскольку он пытается уберечь меня от грядущего зрелища, я не могу коснуться его разума, не могу разбудить его, как ни стараюсь. Он толкает, я тяну – и оба без толку... ... и так, сцепившись, как борцы, мы продираемся сквозь терновник, сквозь пламя, а в ушах у нас звенит высокий, холодный смех – и я надеюсь, что это смеется Моргот, потому что другие предположения еще более ужасны. И внезапно пространство расступается вокруг нас, и оказывается, что мы выбрались из пылающего Сириона, из неприветливых лесов Дориата, в которых Маэдрос тщетно искал Элуреда и Элурина. Мы стоим в месте, где я никогда не был во сне или наяву, и я гадаю, не один ли это из великих городов северного Белерианда, о которых я только слышал. Правда, вокруг нас одни руины – по правде говоря, все города теперь лежат в руинах, – но эти руины не подходят ни под одно известное мне описание. Но сон заканчивается так же, как и всегда: он находит мальчиков в неглубокой яме около обгоревших остатков главной залы. Иногда их лица плохо различимы, иногда у них рыжие волосы. В своих снах ему не всегда удается отделить нас от наших дядей или от Амрода и Амраса. Но на этот раз их лица видны ясно. Это Элрос и я, им ровно столько лет, сколько мне сейчас. Конечно же, мы мертвы; оно всегда так. У обоих перерезано горло, и я в очередной раз ощущаю беспросветное горе Маэдроса, когда он понимает, что он убил нас своей собственной рукой... Глава 2 (Эрегион) Я много раз ездил в Ост-ин-Эдиль - или с поручениями Гил-галада или по своим собственным делам, но ни разу у меня не возникало даже смутного ощущения, что я уже видел столицу Эрегиона гораздо раньше, и ни разу не проводил параллели между ней – и лежащим в руинах городом из кошмара Маэдроса, который мы переживали с ним вместе. И вот теперь я смотрю на него воочию, но что-то делать и исправлять уже поздно. Конечно, когда я приезжал в Ост-ин-Эдиль последний раз, он процветал. Он далеко выплеснулся за скромные границы изначального поселка на пороге Казад-Дума и стал настоящим городом, близнецом старшего брата у подножия горы. Теперь, спустя два года, город пережил ужасную перемену, и, даже не особо вглядываясь, я видел, что он стремительно превращается в те руины, что я видел во сне Маэдроса. Стены, которые Келебримбор не так давно добавил к облику города, такие крепкие, какими только могли их сложить нолдорские умельцы при помощи гномов, во многих местах раскрошились в мелкий щебень. Огонь пронесся яростным валом по мастерским и домам, и черный дым все еще курился здесь и там. Крыша огромного Чертога Гвайт-и-Мирдайн, что высился в сердце города, нынче печально просела. Несомненно, что у ее подножия, у левого угла, скрывался огромный зловещий провал. Я и не знал о существовании этого подземелья, но даже если бы знал, вряд ли он привлек бы мое внимание. Расстояние между мной и городом милосердно скрывало детали, и я не мог разглядеть, как много тел усеивает улицы, оставалось только гадать. Ост-ин-Эдиль постигла участь Гондолина и Нарготронда. Со своей позиции на гребне холма к северу от города я видел расположившиеся вокруг войска Гортхаура, и в самом городе наверняка было полно солдат. Тьма снова овладела разумом орков и варгов, выгнала их из рассеяных тут и там укреплений и построила в военном порядке. Подчиняясь приказу, из своих одиночных берлог вылезли пещерные тролли. Из далеких восточных краев пришли Люди; отделенные от привычных устоев многими лигами пути, теперь они могли дать волю своей жестокости. Все то, что мы надеялись больше никогда не увидеть, стояло передо мной во плоти. Согласно нашим расчетам, я ехал сюда, чтобы усилить оборону города, но никак не нападать на армию Гортхаура одной своей дружиной. Более того, я не имел ни малейшего представления о размерах его армии, но известные мне слухи отнюдь не преувеличили, а преуменьшили количество вражеских войск. По мере того, как я продвигался на восток и у меня начал вырисовываться какой-то план действий, я посылал Гил-галаду все более срочные донесения, и последнее было примерно такого же панического содержания, как и рассказы беженцев, на которые он опирался. И я не был уверен, что последний вестник проскочит опасную территорию, а если сумеет – что Гил-галад успеет собрать достаточно сил, чтобы защитить Линдон, уж не говоря об Эрегионе. Возможно, мне стоило повернуть обратно. Вероятно, мне стоило повернуть обратно. Но до вчерашнего вечера я не имел ни малейшего понятия, что уже давно опоздал. По пути мы встретили разведчика из войска Келеборна, который отбился от своих. Он уже много дней ничего о них не слышал, и где Келеборн находился сейчас – и жив ли он вообще, – можно было только гадать. Но разведчик, по крайней мере, твердо знал, что Келеборн оставил город, когда стало понятно, что дальнейшая оборона бессмысленна, а Келебримбор погиб. Они видели его изувеченное тело, воздетое на древко вместо знамени, когда вражеское войско едва не перехватило их отступление. Стоя на гребне холма и отчаянно пытаясь сообразить, что делать дальше, я все же почтил минутой молчания Ост-ин-Эдиль – еще не его жителей, ведь сначала надо было понять, сколько погибло, а сколько выжило и скольким еще можно было помочь, и это была очень важная часть моих нынешних забот, – но сам город. Я слышал разговоры о том, что жители Ост-ин-Эдиля слишком глубоко погрузились в честолюбивые замыслы и тоску по прошлому, что втайне они жалеют, что не вняли призыву вернуться в Валинор, и теперь пытаются воссоздать Благословленный Край в Средиземье. Скорее всего, доля правды в этом была, но я не мог не отметить, что громче всего об этом говорили самые твердолобые приверженцы традиций и старины в Линдоне – из тех, о ком Элрос однажды язвительно сказал, что они большую часть времени проводят на берегу моря, одним глазом неустанно выискивая в глубине океана затонувшую славу Белерианда, а вторым глазом намертво приклеившись к западному горизонту. Чужую тоску по прошлому они замечали в мгновение ока – потому что сами были полны ею. Конечно же, я никогда не был в Валиноре, но если судить по тем описаниям городов Эльдар, что я слышал, Ост-ин-Эдиль напоминал скорее Нарготронд, а не Тирион, пусть он и находился над землей, а не под ней. И, если вспомнить историю Келебримбора и его соратников, ничего странного в этом не было. Маэдрос однажды сказал, когда мы странствовали в диких дебрях Оссирианда: – Нарготронд был и похож, и не похож на Менегрот. Менегрот был целиком воплощением мыслей Тингола: обратившийся в камень лес и камень, обратившийся лесом. Казад сделали свою работу, получив за нее оплату, они гордились, что воплотили желания короля в жизнь до мельчайших деталей, – но не более того. Но что касается Нарготронда, нолдор и казад работали в нем бок о бок и вместе слушали песнь камня. Нарготронд – дитя общих трудов, потому-то казад и прозвали моего кузена Вырубающим Пещеры, Фелагундом. Мы жадно слушали его слова о былых временах, о невиданных славных местах и деяниях, и тут Маэдрос бросил на нас острый взгляд. – Вы же понимаете, – веско заметил он, – что частично это предположения, а не факты? Мне показали Нарготронд вскоре после окончания работ, и я слышал, как Финрод обсуждал с казад Белегоста и северными синдар эту тему. Однако же, – в его лице появилось отсутствующее, непроницаемое выражение, – в тот единственный раз, когда я видел Менегрот, я не мог уделить так уж много внимания его архитектуре. Ост-ин-Эдиль, даже в большей степени, чем Нарготронд, не мог быть слепком с городов Валинора. С самого начала в его очертаниях слишком сильно проступало влияние мастеров Казад-Дума, а для меня Ост-ин-Эдиль был еще и знаком: знаком решимости оставить прошлое за спиной и начать с чистого листа. Временами ситуация казалась парадоксальной. Есть я, Элронд, который никогда не видел Валинора, который родился уже на излете Первой Эпохи, – и однако же меня, как никого другого, обременяет связь с прошлым. Для синдар я потомок Лютиэн, для эдайн – Берена и Туора, для нолдор – кровь от крови Идриль и приемный сын Маглора. И при всем этом именно Келебримбор, который принимал участие во всех событиях Первой Эпохи, начиная с Исхода нолдор, отказался оглядываться назад и решил начать с нуля... В общем, для феанориона, который более не желал называться феанорионом и который хотел забыть о прошлом, Валинор вряд ли представлялся прекрасной мечтой и образцом для подражания. Иногда, когда жить при дворе Гил-галада становилось совсем невыносимо, когда я уставал от чужих болезненных воспоминаний, которые неизменно оставались свежими и яркими, когда я отчаянно жалел, что не могу в самых крепких выражениях рассказать им, что, на мой взгляд, следует сделать с их так давно лелеемыми обидами, – я начинал мечтать о том, как здорово было бы все бросить и сбежать в Ост-ин-Эдиль. Я бы никогда, конечно, не поддался подобному порыву и прекрасно это сознавал. Я уже сделал свой выбор. Если бы я хотел порвать с прошлым, я бы уплыл вместе с Элросом. – Я больше так не могу, – сказал мне тогда Элрос, и голос у него в самом деле был донельзя усталый. – Мой отец – звезда, моя мать – птица, а мой дядя – призрак, скитающийся по берегу моря. И ощущение такое, что этому суждено продолжаться вечно. Элронд, я не наделен терпением Эльдар. Я хочу, чтобы у всего было начало и конец. Чтобы всему, рано или поздно, так или иначе, можно было подвести итог... – Я понимаю, – ответил я, – но не могу отправиться с тобой. Он взглянул на меня несчастными глазами: – Что ж, тогда если он вдруг однажды снова появится на этом берегу, сжимая свои обожженные пальцы, хотя бы один из нас встретит его. – Ты думаешь, его следует встречать? – спросил я. Элрос в свое время сказал много жестоких и горьких слов о Маглоре, и, по большому счету, многие бы с ним согласились. – Элронд, – продолжал брат, – если бы я думал, что он появится на моем пороге сейчас, или даже через год или два, я бы хотел быть здесь, я бы рыдал, зная, что он пережил, а потом взял бы какой-нибудь тупой предмет и постарался как следует отдубасить его по голове, ну или что-то в этом роде. Но он феанорион, и если я что-то в них и понимаю, так это что они не умеют забывать и смиряться. Если они во что-то вцепляются, то уже не отпустят. А у меня просто нет времени для этого. И вот Элрос уплыл в Нуменор, Келебримбор уехал в Ост-ин-Эдиль, а я остался в Линдоне. А прошлое отказалось оставаться прошлым и настигло нас в виде Гортхаура, которого другие звали Сауроном. Келебримбор, весь поглощенный своими начинаниями и новой жизнью, проглядел приближение тени, и я вместе с ним, хотя и не доверял Аннатару. Вот так оно все и произошло, и теперь Келебримбору и Ост-ин-Эдилю пришел конец. И дело идет к тому, что я скоро смогу разделить их судьбу. А теперь пора принять какое-то решение. Следует ли мне с боем прорываться обратно в Линдон? В таком случае я опоздал минимум на два дня, но уж лучше поздно, чем никогда. Или попробовать разыскать Келеборна? Но я знаю, где он находился четыре дня назад, а не куда он направился потом – если, конечно, он сам это представлял. Если я буду искать его наугад, то окажусь совершенно открытым для нападения и, более того, могу привести к нему погоню, от которой он, возможно, успешно оторвался, и тем самым только испорчу все окончательно. Что еще я могу предпринять? Неужели для жителей Эрегиона больше ничего нельзя сделать? Я остро ощутил собственную неопытность в военном деле. Война Гнева коснулась нас самым краешком, и с тех пор я принимал участие лишь в небольших стычках, которые, конечно, бледнели на фоне нынешнего столкновения. Маэдрос и Маглор, а после них и прочие, пытались обучить меня стратегии и тактике, но сейчас мне на ум приходил только один из полученных от них уроков: на войне любой, самый тщательно продуманный и подготовленный план может пойти прахом. Ситуация, в которой я оказался, являла блестящее тому подтверждение. Я решил потихоньку отступить на север и гадал, правда ли я следую какому-то плану или просто пытаюсь скрыть замешательство. Но, видимо, я достаточно уверенно держался со своими капитанами, потому что никто и не подумал возражать. На ночлег мы остановились уже далеко заполночь, но я лег отдыхать в полной уверенности, что все равно не смогу расслабиться, не говоря уже о том, чтобы заснуть. Я искренне собирался полежать минутку и пойти еще раз проверить лагерь – но вместо этого сон подхватил меня и унес прочь... Я обнаружил, что нахожусь дальше на юге, на поле перед воротами Ост-ин-Эдиля. И если до этого расстояние сглаживало все ужасные детали побоища, то теперь я оказался в самой его гуще – то есть не самого побоища, а его последствий, во всеохватной мешанине смерти. Вокруг стояли лужи крови, валялись трупы, горы трупов; некогда они были мужчинами и женщинами, жителями Ост-ин-Эдиля, а теперь превратились в груды мяса. Несколько тел громоздилось поперек моего туловища и бедер, прижимая к земле, они были такими тяжелыми, что я не смог выбраться из-под них, как ни старался. Кажется, я предчувствовал что-то такое. Я оставил непродолжительные попытки освободиться и снова распластался на земле, устремив взгляд в небо, залитое огнем и кровью. И когда мгновение спустя я услышал голос Маэдроса, зовущего меня, я, похоже, предчувствовал и это. – Элронд! Элронд! Пусть мы и находились в центре кошмара, но в его голосе не было и тени паники, даже ни тени тревоги, словно дело происходило обычным утром где-то на юге Белерианда и он просто пришел разбудить меня, чтобы собираться в дорогу. Я попытался ответить, но обнаружил, что во рту сухо, как в пустыне, и я могу издать разве только скрипучий звук, который сам едва в состоянии уловить. Но, видимо, Маэдрос умудрился услышать меня, потому что снова позвал меня, и на этот раз ближе. Я по-прежнему не мог произнести ни слова, но снова попытался вывернуться из-под наваленных на меня тел, и по этому движению, полагаю, он меня и нашел, потому что внезапно оказался прямо передо мной, одетый в коричневое и зеленое, как все мы, беглецы, живущие в Белерианде. Единственным его оружием был кинжал на поясе. Я заглянул в его лицо и увидел привычного Маэдроса, каким он бывал в реальности, спокойного, уравновешенного, иногда слишком здравомыслящего Маэдроса. И хотя как целитель, да еще один из лучших, я уже давно пришел к выводу, что спокойствие Маэдроса-настоящего в каком-то отношении было менее здоровым, чем растерянность и ужас Маэдроса из его снов, но я обнаружил, что Элронд-ребенок внутри меня плевать хотел на эти соображения, и мне сразу же стало много легче на душе. – Ты чувствуешь себя в безопасности рядом с ним? – однажды спросил меня Элрос тоном, который ясно говорил, что в этом случае я всего лишь чуть менее безумен, чем сам Маэдрос. Но именно ощущение безопасности я и испытывал. Конечно, ни при каких обстоятельствах я не обмолвился бы об этом ни Келеборну, ни кому-то еще из родичей со стороны матери, но, несмотря на сны, для меня присутствие Маэдроса всегда сулило чувство защищенности. И когда я заглянул в эти спокойные серые глаза, я понял, что каким-то образом испытываю это чувство до сих пор. Возможно, я всегда боялся не того, чего следовало бы? Мгновение он изучал меня, а потом спросил на характерном для него синдарине, без капли квэнийского акцента, но преувеличенно четко выговаривая слова: – Элронд, тебе дать платок? Я вскинул на него брови: – Я лежу на поле боя, полураздавленный горой трупов, а ты предлагаешь мне платок? Он еще несколько мгновений внимательно смотрел на меня. – Хочешь, я попробую тебя вытащить? – предложил он. – Да, пожалуйста, – ответил я как можно терпеливее. Он опустился на колени рядом со мной, я приподнялся на локтях, он пропустил руки под моей спиной, обхватил обрубок запястья здоровой рукой и потянул изо всех сил. Я увидел, как взбугрились мышцы на его предплечьях, прижатые к моей груди, ощутил еле уловимое тепло и легкое нажатие – и больше ничего не случилось. – Этого я и боялся, – сказал он где-то за моим левым ухом. – Видимо, мертвым такое не под силу. Он отпустил меня, и я снова лег на землю. Он опустился на колени около меня, явно не замечая, что стал прямо в лужу крови. И наверняка найдутся такие, что начнут уверять, что для сына Феанора подобные поступки были самым привычным делом на свете. – Так значит я умру здесь? – спросил я у него. – Как ты и предсказал в своем сне? – Я такое предсказывал? Насколько я помню, мне снилось, что я нашел Элроса и тебя, с перерезанными глотками, в провале рядом с Чертогом Гвайт-и-Мирдайн. Элрос, наверно, уже давно умер, но явно не где-то в Эрегионе и тем более не насильственной смертью. И ты не в провале рядом с Чертогом, и я сомневаюсь, что ты туда вообще доберешься. Предсказатель, тоже мне! Элронд, да ты больше узнаешь, гадая на чайных листьях, право слово. Я нахмурился озадаченно. – Есть ли какая-то другая причина собираться умереть, кроме как из-за нескольких кратких видений живописных руин в одном из моих запутанных снов? – продолжал он. – Я подвел тебя, – признался я. – Подвел. Сказав это вслух, да еще и дважды, я ощутил облегчение. Но, похоже, он не разделял моих чувств. – Да нет, конечно. Эарендилион, каким образом ты мог меня подвести? – Мне не нравился Келебримбор. Он, судя по всему, задумался. – Что ж, полагаю, у вас было не так уж много общего, так что ничего удивительного. – А как же вы? – возразил я. – А разве мы скорее не стояли между вами? Тьелперинквару было не так-то просто отречься от нас. Наверняка он боялся услышать дурные вести – но с большой вероятностью также сильно не желал слышать о нас и ничего хорошего. – Если бы я взял и поговорил с ним о тебе... если бы помог ему увидеть... может быть, он бы послушал мои предостережения насчет Аннатара. – Возможно. Элронд, вокруг так много «если бы» и «возможно». Но Тьелпо очень нужно было верить Аннатару. – И все равно, я потерпел неудачу. Я не сумел предупредить Келебримбора. Я не поспел вовремя, чтобы защитить его, – и еще один город, выстроенный руками твоего народа, теперь разрушен. – Моего народа? Вряд ли они были бы рады услышать, что их считают моим народом. – Возможно и нет. В любом случае, ты все равно бы не перестал считать их своим народом. – Не перестал бы...? Элронд, только не говори, что я в твоих глазах – образец государя?! – Конечно же образец. – Элронд, а ты ничего не упускаешь из виду? Я убивал своих родичей. Я утратил рассудок. Я совершил самоубийство. Уверяю тебя, ни один из этих пунктов не приличествует государю. – Тем не менее, что я мог поделать? Пока мы росли, именно вы все время были у нас перед глазами, ты и Маглор, каждый день, и вы всеми силами старались сохранить жизнь своим соратникам. И кроме того... – Да? – И кроме того, мы любили тебя, а ты любил нас. Пока он был жив, эта тема была настолько запретной, что, произнеся эти слова, я весь напрягся, ожидая, что он сейчас издаст какой-нибудь пронзительный вопль и исчезнет, как призрак в лучах рассвета. Ничего подобного. Он наклонился ко мне, внезапно растеряв свое спокойствие, и вперил в меня яростный и пронзительный взгляд. – Да. Любили. И я любил. Но ответь мне, Элронд, разве этим я не причинил вам больше вреда, чем случившимся в Сирионе и всем, что я, по слухам, совершил позже? Разве не искалечил вас, внушив любовь к убийце и безумцу, в итоге наложившему на себя руки? – Да нет же! – воскликнул я в ярости и сел. И замер на миг в растерянности, поняв, что вообще-то никак не мог этого сделать, но, наплевав на эту мысль, гневно продолжил: – Ничего ты не покалечил и... Я с трудом мог подобрать слова, чтобы описать, как все происходило на самом деле, обо всех тех годах, что мы прожили под опекой двух оставшихся сыновей Феанора. Мы находились в безопасности, под защитой – и одновременно были лишены их, словно укутаны в большой, очень теплый плащ, в котором, однако, зияли огромные прорехи, пропускавшие холодное дыхание зимы. В отличие от Элроса, у меня было мало шансов не заметить, как искалечены оба феанориона своими потерями, но остаться даже без воспоминаний о том тепле...! – Элрос, а ты в курсе, что Маглор целых два раза собирался расстаться с нами и отослать к Гил-галаду? – Нет. – А ты бы хотел этого? И я видел, как усердно он старается ответить «да», но в конце концов сказал «нет». До моего сознания наконец-то ясно дошло, что придавившая меня гора трупов куда-то исчезла, равно как и поле битвы вокруг нас. В глазах наблюдавшего за мной Маэдроса мелькнул довольный огонек. Я решил, что если это не какой-то странный обман моей памяти, то феанорион в самом деле непривычно коварен. – Докажи, – сказал он. – Доказать что?! – Докажи, что я не причинил тебе серьезного вреда: поступай как должно и сделай все, что в твоих силах. Элронд, тебе не нужна моя помощь. И мой совет тебе тоже без надобности, потому что я вижу, что у тебя уже есть план. И уж наверняка ты обойдешься без моего прощения за то, что не разделил судьбу бедного Тьелпо, и моего дозволения жить дальше после этого. Так что вот тебе от меня задача: поступи иначе, чем мы, сыновья Феанора, и продолжай жить! Он улыбнулся. За всю свою жизнь я не видел на его лице подобной улыбки. Может быть, так он улыбался, пока еще питал надежды победить, до Нирнаэт, до своего сокрушительного поражения, в котором он почти все потерял. Utulie'n aure! Нет, это слова Фингона... Лицо Маэдроса становилось все ярче и ярче, пока не стало казаться, что свет льется сквозь него. И наконец я понял, что проснулся и гляжу на солнце, восходящее из расщелины в Мглистых Горах, из-за Карадраса. Я поднялся и несколько мгновений стоял, собираясь с мыслями. Потом я созвал своих капитанов и очертил им план действий. Мы проскачем сквозь Эрегион, собирая под свою защиту всех его запуганных беженцев, а когда на нас начнут наседать слишком сильно, мы отступим на север. В дальнейшем я основал Имладрис и выжил. И когда пришла пора Последнего Союза, и погибли Гил-галад и Элендил, Орофер и Амдир, я продолжал сражаться – и выжил. И когда меня оставила Келебриан, а за ней и Арвен, я пережил и это тоже. Но я ни за что не соглашусь, что поступал иначе, чем на моем месте поступили бы сыновья Феанора. Глава 3 Бывший Верховный Король Фингон начинал действовать мне на нервы. Я мог поклясться, что он уже битый час разъясняет, как тяжело пришлось Маэдросу в последние дни Белерианда. А то я не знаю. Я там был, вообще-то. В отличие от него. И я знаю, что Маэдрос покончил с собой. Фингон что, действительно думает, что для меня это открытие? Да, я понимаю, что Маэдроса совсем недавно выпустили из Мандоса. Да, я встречался с теми, кого тоже выпустили из Чертогов, и я в курсе, что я могу разъяснить им, а чего не стоит. Да конечно я знаю, что суд Намо уже свершен! Ну в самом деле, за кого себя принимает Фингон Финголфинион? А точнее, за кого он принимает меня? Он шарит по мне глазами так, словно я где-то на себе припрятал лук и стрелы или какой-то не подвластный вычислению яд, от которого Маэдрос скончается в страшных мучениях, стоит мне хотя бы коснуться его руки. Да, я знаю, что это Финдекано, кузен Маэдроса, который спас его с Тангородрима, но неужели Маэдрос ему ничего не рассказывал обо мне? Хотя, зная Маэдроса, скорее всего, так и есть... Ага, наконец-то на него снисходит просветление. Он милостиво дозволяет мне увидеть Маэдроса с глазу на глаз и не будет стоять у нас над душой во время разговора! Но как же неохотно он соглашается проводить меня в сад и оставить там наедине с Маэдросом, как же не в силах удержаться от пары-другой напутственных увещеваний! Да, конечно, я сразу позову его, если возникнет нужда. Но нам совершенно определенно не понадобится ваше присутствие, Ваше Королевское Высочество. Все еще кипя от раздражения, я открываю дверь и выхожу в сад. Напротив меня, в глубине, среди деревьев и кустов я вижу знакомую фигуру; он поднимает голову, и, когда по рыжим волосам скользит солнечный блик, я напрочь забываю и то, что я величайший целитель в Среднеземье, и свое профессиональное достоинство. Маэдрос неспешно поднимается со скамьи у садовой стены, а я уже бегу к нему, едва не навернувшись о чью-то драгоценную клумбу с петуниями, и бросаюсь ему на шею… ...и мгновенно осознаю, что натворил. Он вздрагивает, как олень, вспугнутый в густой чаще опутавших его стыда и вины, и весь каменеет от потрясения. Я слишком поздно понимаю, что, скорее всего, Маэдрос никогда не переживал той нашей ночной беседы на руинах Эрегиона. Последнее его воспоминание обо мне – если оно вообще сохранилось – это мой голос, зовущий его в тот миг, когда он падал в пропасть... Вот идиот, идиот! И я еще называю себя целителем? Ну почему я не послушал Фингона? Я ладонями ощущаю, как Маэдроса охватывает паника, как учащается пульс, словно он готов стряхнуть меня на гравий дорожки и умчаться прочь. На миг в моей голове возникает картина, как мы с Фингоном, стоя на коленях, улещиваем Маэдроса вылезти из-под кровати, и Фингон то и дело бросает на меня полные укора взгляды – и все это из-за моего безрассудства и дурацкой ревности. Я отдергиваю руки, словно обжегшись, и неловко отступаю назад. И в тот миг, когда я теряю равновесие и присутствие духа, Маэдрос возвращает их себе, и его иные, более глубокие инстинкты, берут верх. Потому что не в привычках Маэдроса, сына Феанора, позволить кому-то рядом упасть. Левой рукой он быстро и крепко хватает меня за локоть и ставит на ноги. Я заглядываю в его полные призраков, воспоминаний и растерянности глаза и вспоминаю, как мы встретились в первый раз... *** Маглор подхватил меня под мышки и поднял в воздух, бесцеремонно протягивая сидевшему в седле высокому незнакомцу. Тот посмотрел на меня с высоты своего роста с таким ужасом, словно боялся, что я его укушу. – Макалаурэ! – воскликнул он и разразился взволнованной речью на квэнья. Из всей квэнья я понимал лишь несколько слов и пару простых предложений; единственное слово, которое я уловил, потому что он повторил его несколько раз с большим чувством, было: «Дети! Дети!» Очевидно, в понимании высокого рыжеволосого незнакомца дети являлись чем-то чрезвычайно нехорошим. Предыдущая ночь, полная ужаса и пламени, тянулась очень долго. Маглор впоследствии уверял меня, что я держался очень храбро, как настоящий маленький герой. Но к тому моменту силы уже оставили меня. Я висел в холодном утреннем воздухе и чувствовал, как заледеневают руки и ноги. Лицо незнакомца передо мной словно отодвигалось вдаль, а зрение по краям затягивало мглой. Где-то надо мной раздался крик тревоги. Внезапно меня схватили и посадили в седло, крепко обняв и прижав к себе. У меня в виске отдавалось биение сердца незнакомца. Как и от Маглора, от него исходил неправильный запах – крови, дыма и пота, и чего-то еще, что я не мог распознать, по крайней мере, не тогда, – но оказалось, что этот незнакомец, который возражал против присутствия детей, лучше Маглора знал о том, как обращаться с детьми. – Принесите чего-нибудь сладкого, – произнес он на синдарине поверх моей головы голосом, привычным командовать. – Какого-нибудь питья. Сомневаюсь, что он сейчас в состоянии что-то жевать. – Вина с медом? – нерешительно предложил другой голос. – Не совсем то, но сейчас придется обойтись и этим, – а потом Маэдрос наклонился и впервые обратился ко мне: – Малыш, боюсь, что питье на вкус – приличная гадость, но если ты выпьешь хотя бы глоток, тебе полегчает, вот увидишь. На вкус питье и правда оказалось гадостью, как он и предупреждал, но я покорно проглотил немного. – Вот молодец, – он сжал меня на крепче на миг. – Помогите мне закутать его в плащ, – сказал он одному из сопровождающих. – Спасибо... нет, не сейчас, Макалаурэ! Мы выдвигаемся, обсудим все позже, когда Кирдан не будет дышать нам в затылок. Так я и уехал из Сириона, в седле Маэдроса. Вслушиваясь в поступь лошади под нами, я ощущал, как тепло начинает разливаться по моему телу, но испытывал такую слабость, что совершенно не мог думать связно. Я даже больше не пытался разобраться, что произошло и куда мы направляемся. Я мог только вслушиваться в ровный стук его сердца. Он снова заговорил на квэнья, на этот раз очень мягко, словно делился со мной секретами. Теперь я вообще не понимал ни слова, но голос его звучал так ласково, что я позволил музыке его слов литься вокруг меня, омывать меня серебряным потоком - и не гадать о смысле. Нежность его голоса, забота, с которой он баюкал меня на своей груди, казалось, делали понятной его речь. Конечно, я все понял неправильно. На первом же привале, не сказав больше ни слова, он сдал меня на руки одному из своих спутников. *** – Видишь ли, – сказал я Келебриан, – его спасли из плена в Ангбанде. Ты знаешь, как долго он пробыл там, сначала в темнице, потом на той скале? И после меньших горестей эльдар проводят в Лориэне многие yeni. Но поскольку он был тем, кем был, поскольку так сложились обстоятельства, с момента, как он вернулся в Митрим, ему пришлось управляться с междоусобицей в Доме Финвэ. И еще были Клятва, Война и Проклятие, и все они поджидали его, и он не мог закрыть на них глаза. К тому времени, как мы встретились, он сражался с ними всеми уже не одно столетие, и даже его сила обернулась против него. Но я не могу не думать о том, как все сложилось бы, встреть я его раньше! Если бы я только был старше и опытнее, когда это случилось! В моих жилах текла кровь Мэлиан, а он на моих глазах понемногу умирал каждый день. Ну да, он был Маэдросом Братоубийцей. Но я не ожидаю, что ты поймешь. Я развивал свой дар. К тому времени он уже умер, и ничего нельзя было поделать, но я не останавливался. Я нашел лучших учителей, я поглощал все знания, опробовал все практики, какие только попадали в поле моего зрения. Я феанорион по воспитанию, любовь моя, а мы всегда стремились к совершенству. С тех пор не было такой раны или болезни, которых я не мог бы исцелить. А теперь мое искусство бессильно; похоже, мы всегда бессильны помочь именно тем, кого любим более всего. Келебриан, любовь моя, я этого не вынесу. Не смогу быть рядом и видеть, как все, что должно поддерживать и питать твою радость, превращается в звенья цепи, опутывающей тебя болью и мукой. Маэдрос не мог уйти, но ты можешь. Поэтому от тех уз, что связывают нас двоих, я освобождаю тебя. Уходи же, пока для тебя не стало слишком поздно, как стало для него! *** Как давно это было, много веков и эпох назад – но теперь, в тирионском саду, Маэдрос Феанорион вдруг обнимает меня обеими руками. Его правая кисть осторожно сжимает мое плечо, лицо проясняется и последняя тень беспричинной паники уносится, как дым. – Элронд, – произносит он с удивлением, словно только что узнал меня. – Ну надо же, Элронд! Глава 4. Колыбельная Как вышло так, что в землях, полных тьмы, родятся снова дети и к свету тянутся? Ах звездочка, в злосчастном небе ты взошла. Белерианд вокруг, где все надежды лгут, В безумие отчаянье ввергает, И ненависть рядится под любовь. Баюкаю тебя, о звездочка моя, как раньше Турко, Курво, Морьо я баюкал. Потом и Тельво с Питьо – и в смертный час держал. Но что с того? Их прокляли – и больше всех меня. Не лучше б было, если б в колыбели Я задушил их всех и этим спас? Но нет – пусть дни твои прах, прах и прах, Сын Феанора, пусть путь назад закрыт, Ты хочешь звездам запретить сиять, цветам – цвести? В других и светлых небесах, о звездочка моя, взойдешь однажды ты. Не здесь, не здесь! О Маэдросе память пусть исчезнет. Забудь же. Кто-то безымянный держал тебя в руках. И если спросят у тебя, скажи: на Сирион напали орки, мы орочьих не ведаем имен.