А почему бы и нет?

Мощный молот размеренно опускался на раскаленный кусок железа со всей доступной мне силой. Мышцы рук уже ныли, прося о пощаде, едкий дым плавильни резал так и не привыкшие к нему глаза. Жар горна горячими волнами обжигал нежную, светлую кожу рук даже сквозь рукава плотной рубахи, подпоясанной простой веревкой. Пара грубых рубашек, юбка пыльно-синего цвета до щиколоток и простые, заношенные кожаные башмаки – это вся моя одежда. Какие уж тут туалеты, когда денег хватает только на оплату налогов, на кузню и с трудом – на еду. Я никогда не брала в руки тяжелый кузнечный молот до того страшного дня три года назад. Знала все: и как правильно раскалить металл, и как ударить, и как довести до ума хороший меч – такой нужный товар сейчас, в военное время – но делать не пыталась. До того, пока еще был жив отец. Отец... огромный, смуглый, всегда пахнущий железом и раскаленным воздухом великан, с радостью раскрывающий восторженной дочурке все секреты тяжелого искусства. К пятнадцати годам я знала все виды оружия от маленького изящного кинжала, умещающегося в ладони, до почти двухметрового двуручника в десять килограмм весом. И могла в теории выковать их все по высшему разряду за рекордно короткие сроки. Пригодилось, мать его! Это была стрела. Шальная стрела, ни в кого конкретно не летевшая, но попавшая прямо в сердце молодого еще мужчины. Так мне сказали охотники. Они, конечно, очень извинялись, и до сих пор каждый месяц оборванный парнишка приносит мне тушку кролика или крупную перепелку, но убитого человека уже ничем не вернешь. А потом были слезы. Много слез – целое море. И постепенное понимание того, что больше мне никто помочь не сможет. Только я сама. И двадцатилетняя девушка взялась за тяжелый, кузнечный молот. Уф, кажется, готово. Я, забывшись, протерла черной от копоти рукавицей мокрый от пота лоб. Полюбовавшись своей работой, окунула раскаленный металл в столитровую бочку с холодной водой. Лицо обожгло паром. Положив теплый меч на наковальню, я повесила клещи на настенный крюк, кинула рукавицы на колченогий стул в углу, потушила горн и вышла во двор. Солнце после темной кузни резало глаза, прохладный ветерок овевал разгоряченную голову и руки, лес, начинающийся прямо от дороги, проходящей мимо крыльца, шелестел яркой, летней листвой… красота! Я обошла дом и с довольным фырканьем умылась над бадьей, не боясь намочить почти черную от копоти рубаху. Все равно стирать. Вернувшись в комнатку за кузней, которая была и спальней, и кухней, и столовой за одно, переоделась и полезла в печь за чугунком с кашей. – Тук-тук-тук! Хозяйка! – раздался сильный голос от двери кузни. Наверное, Салид. Он давно положил на меня глаз, но никак не мог найти способ подобраться. Предложить девушке выполнить заказ на меч особой ковки, пообещав за него двойную цену, показалось ему самым лучшим выходом. К тому же, он знал, что я точно не смогу отказаться. Да и эта работа для меня теперь плевая, что уж говорить. – Я здесь! Уже иду! – стараясь придать голосу больше приветливости, крикнула я. Быстро поставила чугунок на стол, обтерла руки полотенцем и через внутреннюю дверь вышла в кузню. Да, это, и правда, был Салид. Черноволосый, черноглазый, статный мужчина с орлиным профилем и страстным взглядом, он считался лучшим в округе воином. Все молоденькие девушки слетались на него, как пчелы на оставленную во дворе банку меда. Но, во-первых, я уже давно не считала себя молоденькой, хоть и была в некотором роде девушкой, и, во-вторых, мне не было до него никакого дела. – Как там мой меч поживает? – пытаясь разглядеть за моей широкой спиной наковальню, обеспокоенно спросил мужчина. Работала на него я давно, но доверять моему мастерству он так и не научился. – Готов, – сухо ответила я. – Рукоять, извини, сделаешь сам. По руке отладишь и... – Дария... Он, наконец, обратил на меня внимание. Что-то в его взгляде изменилось, и мне это не понравилось. Так смотрят на тарелку, доверху наполненную ароматным, тушеным мясом после долгого, вынужденного голодания. – Дария... Салид двинулся ко мне, а его голос приобрел слащавые, бархатистые нотки. По спине прокатилось липкое стадо мурашек. Я поежилась и отступила на шаг. Это не помогло. Мужчина длинным прыжком преодолел разделяющее нас пространство и обнял меня одной рукой за талию. – Дария… Мои губы невольно растянулись в улыбке. – Ианке Салид, вы забыли, что хотели мне сказать, и поэтому повторяете мое имя? Кажется, он немного стушевался. Но ненадолго. – Звук вашего имени навеки поселился в моем сердце! Я готов повторять его вечно! – серьезно глядя на меня, сдержано страстно сказал он. Улыбка медленно сползла с моего лица. Неожиданно стало страшно. Я попыталась вырваться, но сильные руки с жесткими пальцами меня не пустили. – Не уходите. Я не смогу сегодня вас покинуть, – он погладил меня по щеке. – Видеть тебя и не иметь никакой возможности подойти, прикоснуться – это жутчайшая пытка, которую я больше не в силах терпеть! Его сухие губы мягко уткнулись мне в шею, длинные волосы, собранные в хвост, пощекотали ключицу в не до конца зашнурованном вороте рубахи. Отстраниться или отвернуть голову не было никакой возможности. Пришлось терпеть. Губы нагло переместились на висок, походя прикусив мочку уха. – Ианке Салид, что вы себе позволяете? Голос непозволительно дрожал от сковавшего меня страха и неприязни. Салид снова переключился на мою шею, легонько ее покусывая. Одна рука с талии попыталась переместиться выше, но тут я не выдержала: – Прекратите уже, наконец! Я попыталась его оттолкнуть, но мои руки тут же попали в плен его сильных пальцев. – Звук твоего голоса ласкает слух мой, как пение райской птицы, а намерения твои никогда не заставят меня отступить, какими бы они ни были! Не прекращая вырываться, я невольно слушала весь тот бред, что Салид шептал мне на ухо. – Я хочу сорвать тебя, как прекрасный полевой цветок... Рука, держащая талию, придвинула меня еще ближе, хотя казалось, что уже некуда. – ... целовать твои губы, открывающиеся, как ворота рая... Я безуспешно попыталась высвободить руку. Салид недовольно поморщился, сжав мои запястья еще крепче. – ... ласкать твое тело в безудержной... Я дернулась назад со всей возможной силой. Это было моей ошибкой, так как он дернулся следом, вдавив меня в неожиданно оказавшуюся сзади столитровую бочку с водой. Теперь бежать было некуда, и пришлось слушать дальше, внутренне сжимаясь от неприятных прикосновений. – … твои волосы похожи на желтый шелк под лучами закатного солнца... – ... глаза – синие омуты, в которых я могу тонуть вечно... – … твой тонкий стан... Мне стало смешно. Что во мне нашел знаменитый воин, на которого любуются все окрестные девушки? Волосы у меня, и правда, рыжие, но глаза не синие, а карие! А широкая кость не позволяет назвать мою фигуру «тонким станом», ни при каких обстоятельствах. – Чего ты хрюкаешь? – ворчливо поинтересовался Салид, на мгновение оторвавшись от «нежного» обслюнявнивания моей шеи. Смеяться сразу расхотелось. Мужчина отчаялся соблазнить меня сладкими речами и перешел к решительным действиям: еще сильнее прижал к бочке и впился мне в губы «страстным» поцелуем, попутно обшаривая руками и сжимая в самых болезненных местах. Я вскрикнула, высвободила правую руку и со всей силы врезала ему в висок крепко сжатым кулаком.

***

Меня трясло. Я смотрела на осевшее тело и не понимала, как такое могло случиться. Я ни разу в жизни никого не ударила. Ни одно живое существо. А тут – человек… Обхватив себя руками, я по дуге обошла лежащего мужчину. Отстраненно вспомнила, что он, кажется, за мечом приходил… Жалко, конечно, но заказ есть заказ. Полюбовавшись серебряным вьюном, выгравированным на лезвии, осторожно опустила меч на пол перед лицом Салида. Вспомнила, что он обещал двойную цену, и выудила из-за пазухи мужчины приятно звякнувший мешочек. Прикрыв за собой дверь, я вышла на крыльцо, вдохнув полной грудью прохладный ветер, и, пересилив липкий страх, никак не хотевший покинуть душу, улыбнулась небу. Стало гораздо легче, будто мягкие руки-лучи клонящегося к закату солнца проникли внутрь и согрели сердце. Подумалось, что Салид, возможно, отойдет со временем – побесится и успокоится, но придут другие. Наверное, стоит выйти замуж за хорошего человека… Отстанут? Вряд ли. Яркие девушки здесь редки, а мужчины на редкость твердолобы. – Вотопятьвсталанапорогенепутеваядевка, волосрыжийглазюкиблещуть видатьсдьяволомделишкиводит… Я открыла глаза. Монотонно ворчала проходившая мимо бабка. Шла она медленно, и я смогла услышать про себя много «хорошего»: – Мужицкимделомзанимается стыдаисовестиунеенет, отжениховбегаетзнакомстванискемнежелает пропащаядушонка темныемыслишки… Бабка дошла, наконец, до поворота – кузня стояла на краю села в изгибе проселочной дороги – и, неожиданно резко обернувшись, четко бросила: – Ведьма! И исчезла. Я стояла, оторопело глядя на то место, где только что была бабка, а в голове навязчивым эхом вертелось: «Ведьма, ведьма, ведьма»... и одно это слово неожиданно освободило меня ото всех неприятностей сегодняшнего дня. – А почему бы и нет? – вслух сказала я, весело рассмеялась и, вприпрыжку сбежав с крыльца, припустила к лесу, норовившему через год-другой поглотить мою кузницу, превратив ее в избушку на курьих ножках. Темноволосый мужчина, пошатываясь, вышел из дома, одной рукой держась за голову, а другой сжимая меч. Он выглядел мрачнее тучи. Опершись о косяк двери, он горько сплюнул, посмотрев вслед убегающей девушке. «Дура! – думал он. – Бестия! Дьявола отродье! Не хочешь по-хорошему, так я и по-другому могу! Ты ответишь мне за этот позор». «Ведьма!» – эхом прозвучал в голове голос полоумной бабки. А почему бы и нет?

***

На рыночной площади собралась огромная толпа. Теснились мужики, сновали ушлые торговки с лотками остывших пирогов, шныряли дети, крепко держались за своих мужей женщины. Кое-где даже мелькнуло цветное платье какого-то важного господина. В центре площади стоял высокий столб. Обычно он использовался для объявлений – на него лепились королевские указы – но сегодня вокруг него была навалена огромная куча хвороста, почти в человеческий рост, а за ней… Симпатичная рыжеволосая женщина. Ее руки и ноги туго стянуты толстой веревкой, талию опутывает еще одна, намертво привязавшая ее к столбу. На нее показывают пальцами, шепчутся. Но чаще всего, как ветер над пшеничным полем, шуршит в воздухе одно слово – проклятие и призвание, жизнь и смерть: «Ведьма!». Высокий, статный мужчина с черными волосами и пронзительными черными глазами стоит у столба спиной к девушке. Губы его крепко сжаты, глаза горят дерзким огнем, руки скрещены на груди. Он старается казаться спокойным, но кого это может обмануть? Ианке Салид. Справедливый, мудрый, гордый и хитрый, отличный командир, он ни о чем не жалел, никому не подчинялся, служил верно и по совести. Дарию, когда-то жестоко его оттолкнувшую, он не видел уже десять лет. Сначала хотел мстить, яростно представляя, как она молит его о пощаде, но потом пришло новое назначение, началась война. Вернувшись домой с наградами, он получил должность градоправителя, а про девушку и думать забыл. А потом в его городе объявилась ведьма. Он узнал об этом от секретаря, громко нахваливавшего знахарку, исцелившую его от зубной гнили. Этим же вечером воин отправился в лес, где жила колдунья. Добравшись до ее дома, он с удивлением и ужасом обнаружил… – Дария? – Ианке Салид? Они стояли и смотрели друг на друга. Он с удивлением и почти забытой злостью, она – со спокойным ожиданием. Годы мало изменили ее. Только в глазах появились усталость и мудрость взрослой женщины, побывавшей не в одной западне судьбы. – Значит, ты ведьма, – с непонятной горечью сказал он. – Ведьма, – согласилась она. – Почему?! - крикнул Салид, ударив кулаком по стене. Краем сознания удивился: что на него нашло? – Судьба, – также спокойно и безразлично ответила женщина. Мужчина, отдышавшись, поднял голову и долго и пристально вглядывался в такие знакомые и в то же время чужие карие глаза. Салид не увидел в них ни страха, ни ненависти – вообще ничего, только безграничную, мудрую, всезнающую усталость. Что-то дрогнуло глубоко в его душе, кольнув на прощание сердце, и ушло. Умерло. Градоправитель выпрямился, зачем-то одернул куртку и официально бесстрастным голосом сообщил: – Вы обвиняетесь в творении небогоугодных дел на подведомственной мне территории. Я вынужден арестовать вас за причастность к Дьяволу и колдовство. Схватить ее! Несколько дюжих стражников выступили из темноты. Двое связали ведьме руки и поволокли в сторону города, а еще двое опечатали дверь. Командир приказал в доме ничего не трогать. В последний раз взглянув на знакомую кузню – а это была именно она – мужчина чиркнул кресалом, подпалив ссохшиеся перила, и долго стоял, с каким-то болезненным удовольствием наблюдая, как огонь пожирает обитель когда-то дорогого ему человека… нет! Ведьмы, ведьмы, ведьмы! – Градоправитель Салид! Градоправитель Салид! – Что?! Резкий ответ очнувшегося мужчины нимало не смутил оборванного мальчишку, дергавшего важного господина за рукав и требующего внимания. – Градоправитель Салид, а эта тетя и правда ведьма? Столько наивности в глазах, уважения к большому, взрослому мужчине, да к тому же и градоправителю! Салид горько покачал головой. – Да, эта тетя – ведьма. Я сам видел, как она вчера ночью колдовала в лесу. – Градоправитель Салид, а что вы с ней сделаете? Мужчина вздрогнул, мельком глянул на столб, но все же выдавил из себя улыбку. – Не стоит тебе это видеть, малыш. Пойди к маме и скажи, чтобы она увела тебя отсюда. – Ну, раз вы так говорите… Мальчишка снова затерялся в толпе, а Ианке Салид долго смотрел ему в след. Потом помотал головой, отгоняя наваждение и, быстрым взглядом обежав толпу, поднялся на помост рядом с местом казни. – Сегодня мы собрались здесь… Толпа затихла, ожидая, что скажет градоправитель. – … чтобы стать свидетелями позорной казни самого гнусного, греховного и низко падшего существа на земле. Салид сделал многозначительную паузу. – Ведьмы! Толпа исторгла пораженный вздох. – Эта девушка была замечена за колдовскими деяниями и наказание для нее на этом свете одно – смерть! Внемлите, люди! Так будет с каждым, кто продаст свою душу дьяволу! Не позволяйте ему искушать ваши души и души ваших детей! Толпа заворчала, матери обняли своих чад, заплакал ребенок. Салид сделал над собой невероятное усилие, чтобы не оглянуться на ведьму. – Мы предадим ее огню! – Огонь! Огонь! Огонь! Огонь! Огонь! Огонь! Люди в едином порыве начали хором повторять священное слово. Мужчины переступали с ноги на ногу, задавая ритм. Вскоре к ним присоединились женщины, затянув протяжную грустную песню. Ианке Салид спустился с помоста, принял у помощника горящий факел и, наконец, обратил свой взор на связанную ведьму. – Хочешь ли ты что-нибудь сказать напоследок, дьяволово отродье? Его голос перекрывал нарастающий гул толпы, служившей ему только фоном. Женщина отрицательно мотнула головой. – Дария… – мягче и тише повторил мужчина. Ей стоило только попросить, сказать одно слово: «Пожалуйста», и он бы сделал все, чтобы спасти ее. Она вздрогнула, но не обернулась. Все мосты сожжены. – Прости, – с болью в голосе произнес он и громко крикнул: – Ну что ж, тогда ГОРИ! – Гори! Гори! Гори! Гори! Гори! Гори! – подхватила толпа. Свистящий, зловещий шепот заклинания шелестел, переливался, то усиляясь почти до голоса, то сходя на нет к шелесту листьев. В одном ритме, единым целым, шорохом, проникающим в самую душу, сводящим с ума: – Закрой глаза. Закрой свои уши. Забудь обо всем, что снаружи. Забудь обо всем, что внутри. Гори, ведьма, гори! Закрой глаза. Закрой свои уши. Забудь обо всем, что снаружи. Забудь обо всем, что внутри. Гори, ведьма, гори! Гори, ведьма, гори! Гори, ведьма, гори! Гори, ведьма, гори! Гори, ведьма, гори! Гори, ведьма, гори! Гори, ведьма, гори! Гори, ведьма, гори! Гори, ведьма, гори! Медленно, следуя темпу странной песни, пылающий факел коснулся сухих веток, вспыхнувших, будто они давно ждали этого, давно хотели сгореть, забрав с собой ничтожную жизнь проклятой ведьмы. Салид отвернулся и, расталкивая завороженных людей, отбросив факел далеко в сторону, широкими шагами покинул площадь. По щекам бывалого воина двумя едва заметными дорожками катились бессильные слезы. Долг оказался жесток, а месть оказалась горькой. На его поясе в ножнах сиротливо висел меч с серебряным вьюном, выгравированным на лезвии.

***

Разными дорогами – быстрые шаги. Инеем не трогала седина виски. И забрызган плащ его – ржавый кровосток. Он по-настоящему одинок. Кубки недопитые. Струны под рукой Звонкими копытами за ночной рекой. Песни не исправлены, дни не сочтены. Перепутье травами свило сны. Синей птицы перьями щерится стрела. Песнями измерена ненависть была; Кровью непролитою – брошенный клинок. Только не пройти тебе всех дорог. Странствовал в молчании пленник немоты. Стон во сне – нечаянный, робкие следы - Пыль их заметала ли, прорастала рожь… Только нераскаянным не умрешь. Канцлер Ги – Разными дорогами.