***
Стрелка плавно переваливается за отметку в одиннадцать часов, и он беспокойно косится на молчащий телефон. Сегодня он готовил ужин на двоих, а она не пришла. Так долго томимая в духовке индейка почти потеряла тепло, а вместе с ним и вкус, а потушенные экономии ради свечи потеряли былой аккуратный вид, покрывшись каплями воска. Единственным целым и пока ещё не испорченным остались лишь лепестки роз, разбросанные дорожкой от дверей и до стола. Теперь лишь они и напоминали о том, что он готовил признание ей. Ещё спустя час индейка оказывается в целофане на кухне, а лепестки в мусорном ведре, чтобы не раздражать. Сам он заваливается вразвалку на диван и уставляется в потолок, на котором, порой, провожает взглядом свет от машинных фар. И не то, чтобы ему обидно за испорченный вечер, скорее обидно за испоганенную в целом жизнь. Влюбился, потратил на неё кучу нервов, признался; а теперь она не приходит в день их первой годовщины. Не идёт даже после того, как он отправил ей с десяток сообщений о том, что у него грандиозная новость. Кольцо, положенное прямо в карман, уже жжёт бедро, и он со злости, вскочив, кидает его в пустоту коридора. Тянется за отдыхающим на столе телефоном. Уже два. Ужин намечался в шесть вечера, но она не пришла, и он перенёсся на семь. С семи на восемь, а там вовсе отложился на неизвестное время. Нервозность берёт верх и он хватает какую-то лёгкую куртку, надевает подаренные ею на день рождение найки, и спешит выйти из злосчастной квартиры. Кажется, сейчас там скопилось всё зло мира и вся его обида.***
Шестой час утра и продрогшее тело. Телефон наконец разрушает утреннюю пустоту почти жалобной мелодией, и он поднимает трубку. Кашель. После слов «мы ничего не смогли сделать» он уже не слушает, вытирая рукой с зажатым мобильным слезу. Становится до чёртиков больно и отчего-то паршиво, потому что он, дурак такой, всю ночь напролёт винил её в предательстве, а вышло вон как. Потому что он всю жизнь её ждал, всю зиму добивался, а после весь год опекал и хранил. Но вчера почему-то не смог. Потому что теперь купленное на накопленные деньги кольцо — ничто. Оторванная часть души саднит где-то за пределами тела, и он словно чувствует, как внутри что-то надрывно плачет. Кажется, это та самая душа. Всё похоже на глупый сон, за пределами которого его мечта и его мир нерушимы. Как жаль, что этот сон, почему-то, не желает кончаться.***
«Вновь снятся погони, крики; снится, как за ним гонятся сорвавшиеся собаки, от которых он не может сбежать — все руки давно избиты в кровь, а ноги изодраны почти в лоскуты. И, кажется, сломана лодыжка. Во сне он пытается убегать всё шустрее, но собаки всё не хотят останавливаться. Он старается покрепче прижать к груди её найки, но они предательски выскальзывают от крови. И вновь он плачет. Как тогда, в том самом дне, в котором не стало её». Проснувшись в поту, он тянется к телефону. Семь. Несколько сбитых вздохов, и он набирает новый заученный номер. Гудки. — Да? — ЧонОп-а, мне плохо. Мне совсем плохо. Она никак не уйдёт из моей головы. — Снотворные пил? — несмотря на ранний час, доктор как всегда благодушен и готов слушать. — Пил. Тоннами пью их. Беда, ЧонОп. — Будь у меня через час, поговорим. В трубке уже вновь раздаются гудки, но он благодарно кивает в пустоту.***
— Доброе утро, ЁнДжэ-я. Заходи. Только куртку сними, у нас жарко. ЧонОп, как всегда, немногословен, но добродушно мил. — Может, чайку? — называется Мун. — Остатки ужина предлагать не буду, тебе не понравится, сам знаешь. Он благодарен ЧонОпу за помощь, благодарен за то, что тот вовремя оказался рядом и подставил плечо. Благодарен даже за то, что он не предложил ужин, потому что они оба знают — там кусочки индейки, а он её ой как не любит теперь. Равно как белые розы, свечи и романтические вечера. Завтракая в тишине ЧонОповской квартиры, он пытается осмыслить свои дурацкие сны и придать им хоть какой-то смысл, но тщетно. Ему снится, что он тонет, падает со скалы, или вовсе прощается с головой, когда над той заносят топор. Но всегда там, во сне, он крепко прижимает к себе самый первый её подарок, и не важно, избиты ли руки в кровь, или закованы в кандалы. Словно они — часть её самой и так, вместе с её отголосками, он пытается убежать в иную реальность, но непременно встречается с наказанием за неумение отдавать судьбе должное. — Как насчёт групповой терапии? — Мун заваривает один чайный пакет на двоих и непринуждённо нарезает сыр. — Разве поможет? — Я устрою тебя в группу людей с аналогичной проблемой. Ты сможешь понаблюдать за ними. Это должно тебя отвлечь. — Не ты ли говорил, что такие практики мало помогают? Доктор Мун хмыкает, кладя на тарелку очередной ломтик. — Я. Но что тебе мешает не согласиться со мной? Это лишь моё мнение специалиста. Но если бы они были полностью бесполезны, давно бы исчезли из практики, — ЧонОп завершает с сыром и ставит тарелку перед ЁнДжэ, отдавая в руки чашку, — Ты можешь просто посетить пару сеансов и сам решить, помогает ли тебе это. Возможно, общение с подобными тебе, поможет, потому как у меня уже просто нет идей. Он театрально разводит руками, и Ю решает, что стоит согласиться. ЧонОп всегда бесконечно добр и внимателен, он не станет предлагать заведомо бесполезных идей.***
Он готовится к сеансу. Надевает рубашку, крепит на ней запонки, которые, в общем-то, никогда не любил, накидывает сверху пиджак цвета асфальта. Смотрит с надеждой в зеркало, приглаживая тёмные брюки, и, наконец, подходит к обувному шкафу. В глаза сразу бросаются любимые найки, но сегодня он решает, что их брать нельзя, и останавливает свой выбор на чёрных туфлях. Полностью собравшись, он выбегает из квартиры. Дежавю. Правда тогда он спешил покинуть дом, чтобы подумать, как она могла избавиться от него в один день, а теперь приходилось идти, чтобы избавиться от неё. От мыслей о ней и от бесконечной скорби в сердце. На маршрутке до проспекта, там пересесть на 307 автобус, а после проехать три остановки до психологического центра. Того самого, где работает ЧонОп и лечится сам ЁнДжэ.***
Его встречают ещё на входе и провожают до нужного помещения, подталкивая внутрь, а после мягко прикрывая дверь. Пусто. Так же, как и в душе, пусто. Открывается дверь и в комнату проходит брюнет, пугливо озирающийся по сторонам и теребящий тонкими пальцами края кофты. Ю всегда подмечал такие детали. — Новенький? — он замечает в пустоте одинокого ЁнДжэ и заинтересованно оглядывает с ног до головы. Кивок. — Будем это, знакомы, — не представившись, вежливо замечает брюнет и проходит чуть вглубь, где по кругу стоят стулья. Выбирает самый дальний, у стены. — А где все? — Они придут к самому началу. Никто не хочет сидеть здесь дольше положенного времени, — немного заикаясь, сообщает парень. — Тогда почему ты здесь? — Боюсь оставаться дома. Особенно один, — уста собеседника трогает печальная полу-улыбка, и ЁнДжэ, предаваясь той же необъяснимой пугливости «товарища по несчастью», улыбается в ответ уголками губ.***
Сеанс проходит удивительно быстро и ЁнДжэ, поправив запонки, косится на стоящего в нерешительности ЁнГука — того самого брюнета. Тот терпеливо ждёт, когда разойдутся последние люди, и он сможет уйти в ставший таким чужим дом. Минута проходит в сомнениях, а после он всё же неуверенно зовёт пугливого парня: — ЁнГук-а, может, на следующий сеанс придём вместе? И мне будет не так неловко, как сегодня, и ты сможешь пораньше выйти из дома. — Да, — быстро кивает молодой человек, и Ю спешит выбежать из помещения, встречаясь в коридоре с ЧонОпом. — Как прошло? Повторишь? — Одно за одним спрашивает врач, кладя ладонь на его плечо и заглядывая в глаза, чтобы проверить реакцию. — Они все какие-то… неизлечимые. Но, мне кажется, что я видел там ещё более несчастного человека, нежели я. Он рассказывал, как сегодня гулял с соседским малышом, а в глазах такая печаль, — наверное, ЁнДжэ впервые за год жаль не себя. — Как его, говоришь, звали? — Бан ЁнГук. Мун одобрительно кивает головой, доставая из кармана халата очки и цепляя их на нос. — Ты знаешь, он действительно хороший, но несчастный. Если ты вздумал с ним подружиться, то тебе стоит позаботиться о нём, — видя вопрос в глаза напротив, он поясняет: — он тоже был моим пациентом, и я знаю, как ему тяжело: жил жизнью такой, как все, а потом лишился мамы и брата в один день. — Как это случилось? — ЁнДжэ на редкость любопытен и жив сегодня. — Э-э, нет, друг. Подружись с ним, и, быть может, он расскажет тебе о своей проблеме. Как и ты рассказал когда-то мне. — Ты хитёр, Мун ЧонОп. Слишком хитёр. — Я просто пытаюсь тебе помочь. Не только как врач, но как друг. И ему помочь пытаюсь, — ободряюще улыбнувшись, он хлопает по плечу парня и поправляет халат. — Можешь возвращаться, уже довольно поздно.***
Сеансы проходят раз в неделю и он исправно посещает каждый. Сегодня шестой. Он поправляет ворот велюрового пальто и приглаживает растрепавшуюся чёлку. Кидает почти осуждающий взгляд в зеркало и кивает. Похлопав по карманам в поисках ключей, привычно выбегает из квартиры, слыша, как хлопает дверь за ним. Галопом выбегает из подъезда и почти нос к носу сталкивается с заждавшимся Баном, который потирает друг о друга замёрзшие ладошки. — Долго ждал? — Да нормально. Ты же знаешь, я пораньше вышел, — ободряюще улыбнувшись, заверяет всё ещё «нового знакомого» парень. ЁнДжэ на это «знакомый» ничуть не обижается и даже радуется в тайне, потому что доверие такого недоверчивого человека ему льстит, а то, что тот даже дарит ему улыбку, вообще заставляет прыгать до небес от счастья. Просто потому, что он чувствует искреннее доверие в ней. — Тогда идём, — Ю замечает, как ЁнГук вновь боязливо оглядывается по сторонам, вздрагивая от визжания сирены из соседнего двора, — если поторопимся, успеем пройти через парк. В ответ активно кивают головой, и ЁнДжэ, решительно набрав в лёгкие промёрзшего воздуха, хватает Бана за руку, ведя в центр.***
— Хён? — ни с того ни с сего зовёт Ю, когда они идут по полупустой тропинке. — А давай не пойдём никуда сегодня? Погуляем там, развеемся? Итак холодно, а там ещё и люди холодные… — И что предлагаешь делать? Я в мерзлоту гулять ни-ни. Хотя и дома сидеть не могу, — показательно кутаясь в серый пушистый шарф, отнекивается брюнет. — Ко мне пошли. У меня есть немного тёплого молока в термосе и песочное печенье. — Вообще не могу сидеть дома. Ни у кого. Мне не важно, чья квартира, важно лишь то, что в ней я чувствую себя небезопасно, — ЁнГук, как может, старается быть спокойным, но, будучи и без того нервным, лишь ловит себя на мысли, что затравленно озирается на прохожих, заламывая собственные пальцы от волнения. — Почему? Расскажи? Мы с тобой уже не первый день знакомы, даже на одни сеансы терапии ходим, а я не знаю, почему ты такой, — язык не поворачивается сказать «трусливый», но мысленно оба парня и без того завершают фразу. — Мы раньше с семьёй на первом этаже жили. Район неспокойный, часто драки по ночам слышны были. А как-то раз в соседнем подъезде молодая пара поссорилась. Муж вспыльчивый — сразу за топор разделочный схватился. Его жена, ясное дело, на улицу побежала, помощи просить стала. Забежала в наш подъезд и начала к нам проситься. Её как раз тогда муж нагнал. В итоге мама успела эту жену впустить, а дверь перед мужем закрыть — нет. Так что он её, за то, что пыталась жену спрятать, обухом ударил, — не заикаясь, как это обычно бывало, рассказывал Бан, до кровоточащих ранок раскусывая губы и сжимая всё сильнее кулаки в карманах пальто. — Тогда жена побежала в кухню, где брат сидел. Тоже спрятался, как звуки услышал. Но когда этот, с топором, и туда забежал, за собой женщину поставил. Попытался выхватить за острие его, а не вышло. Взрослый мужик всяко сильнее подростка будет. Ему плечо перерубило. Второй раз вовсе куда-то в грудь пришёлся, потому что муж тот остановиться не смог. Бан затихает, смотря сквозь землю, и набирается сил рассказать до конца. Ю наверняка интересно узнать, чем закончилось. — Он остановился только когда на крики его жены и моего брата из спальни я вышел. Испугался. Выходит же, что только что человека топором зарубил, а он целёхонький из спальни выходит. Только рубашку сменил. Поначалу головой от меня к брату мотал, а потом топор отбросил и закричал. Все вчетвером кричали, пока брат не затих. — А полиция? — позволяет себе тихий-тихий шёпот ЁнДжэ. — После приехали, как соседям крик из квартиры надоел и они вызвали их. То ли боль ЁнГука действительно оказывается такой сильной, что Ю слышит её даже несмотря на надетые на обоих тёплые пальто, то ли сам Ю просто очень восприимчив к его проблемам, как и думал ЧонОп, но он как-то и впрямь забывает, что сам вот ещё пару минут назад до трепета в душе жалел себя родимого. — Тогда в мультибан? ****
«С ЁнГуком тепло», — понимает он, наблюдая за героями фильма и прижимаясь к Бану в поиске удобного положения. «С ЁнГуком спокойно», — замечая, как брюнет нервно листает страницы комикса, думает он, улыбаясь. «С ЁнГуком уютно», — решает он, когда они продлевают прибывание в бане ещё на час. — Хён, может, всё же, сходишь как-нибудь ко мне в гости? Я, если что, тебя защищу. Тебя уж точно защищу, — надув щёки, спрашивает ЁнДжэ, даже не ожидая положительного ответа, но, на удивление, получая кивок. — Давай завтра. Приду к десяти, если ты не против. Пойдёт? — энергичное «да-да-да» в ответ, и младшему дарят очередную тревожную улыбку.***
В этот раз у него не горит свечей, не томится птицы в духовке. В этот раз нет ни роз, ни обручального кольца, но волнуется он почти так же, потому что ему очень важно, чтобы Бану понравилось в его квартире, ведь тогда он сможет заглянуть в неё ещё разок, и ещё, скрашивая ставшую бесцветной обстановку. Он прячет её фотографию и закидывает на нижнюю полку обувницы найки. Всё, что угодно, ради одного спокойного дня.***
ЁнГук приходит в десять часов семь минут, и, разувшись, заходит на кухню, где ЁнДжэ, так же, как ему Мун, сделал чая, заварив один пакетик на двоих. — Не спросил, что ты пьёшь, поэтому вот. В этот раз время движется достаточно плавно, чтобы успеть насладиться моментом, но довольно быстро, чтобы не успеть заскучать. Пакетики кончаются раньше, чем темы для разговоров, и парни перемещаются в зал, устраиваясь на диване с тарелкой того самого песочного печенья. Говорят о наркотиках, о любви (секс звучит как-то грубо) и о рок-н-ролле.***
В третьем часу ЁнГук начинает собираться, потому что ему на работу во вторую смену, и ЁнДжэ осторожно хватает его за ладонь. Он долго ищет, что сказать о том, что хочет повторить эту встречу, но никак не находится со словами. Зато приходит на ум что-то «повзрослее» и он, встав на цыпочки, чтобы дотянуться до брюнета, прикасается к краешку его губ. ЁнГук оказывается в замешательстве, выдавая своё волнение частым подрагиванием ресниц. — Может, придёшь ещё? — насладившись касанием, решается Ю. — Может, приду, — робко улыбнувшись, соглашается Бан.