Верба

В Е Р Б А

quia defecerunt sicut fumus dies mei et ossa mea sicut gremium aruerunt percussum est ut faenum et aruit cor meum quia oblitus sum comedere panem Meum (1) Ps 101:4-5

------------------------------------------------------ (1) ибо исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня; сердце мое поражено, и иссохло, как трава, так что я забываю есть хлеб мой пс 101: 4-5.(Лат.) ------------------------------------------------------

      Калитка старого перекошенного забора со скрипом отворилась. Мужчина медленно и робко вошел в неё. Казалось, каждый шаг приносил ему боль, хотя, идучи до калитки, он не испытывал ничего, было даже как-то свободно. Старый тенистый сад будто приветствовал пришельца: ветви клонились к человеку и весело покачивали набухающими бутонами цветов. Но отчего-то человек не разделял их радости. Сине-лучезарное позднеапрельское небо выглядывало в прорехи между свеже-юными листьями. Солнце освещало ещё молодое лицо: распахнутые голубые глаза, прямой нос, слегка впалые щёки и прямые линии губ, а лучи ослепляли его и он, зажмуривая глаза, морщился, будто улыбаясь, обнаруживая белую улыбку и ямочки на щеках и подбородке. Каштановые волосы ровно обтекали голову и обрамляли лицо. Жемчужно-зелёная трава легко проминалась под его шагами. Свежий ветерок играл в сером пальто и проникал в расстёгнутую на одну пуговицу рубашку.       Старая яблоня встречала человека; на мгновение ему показалось, что она живая.       Вдруг ему вспомнилось, как, будучи ребёнком, играл здесь со своим младшим братом. - Костя! Ну где же ты?! - кричал маленький Вовка: ребята играли в прятки. Старший брат залез на яблоню и притаился. Вовка, загорелый, в одних шортах, бегал недалеко по тропинке, роясь в зарослях травы, и не мог найти брата. Раздался испуганный плач. - Да здесь я! Здесь. Что разревелся? - кричал старший брат с яблони. Он уже спускался, проворно ухватив зеленое яблоко с ветки. - Я... Я думал ты пропал, – хныкал Вова. - Не бойся, я всегда буду близко, – сказал Костя и откусил от яблока. - Ребята, бегите обедать! - послышался хрипловатый голос бабушки – Агафьи Николаевны. Сад давно полнился чарующей смесью запахов: недалеко цвел жасмин, и множество цветов роняли лепестки на клумбы, устроенные под окнами дома, откуда густо тянуло наваристым, мягким ароматом деревенских щей. - Идём! – крикнул Костя, но Вовка уже убежал...       Теперь оба брата выросли, и уже не было ни Кости, ни Вовки, но только Константин Сергеевич и Владимир Сергеевич, как их называли на работах. Костя вспомнил, что, наверное, два года не видел брата. И почему-то эта старая яблоня показалась ему ещё приветливее, роднее. И всё в саду ему нравилось теперь, почти необъяснимо: и буйство трав, и белые полежни прошлогоднего бурьяна, и старые, больные, полуиссохшие сливы, и невыразимо-певучий смех птиц, летающих между небом и ветвями сада. О, сколько бессонных ночей он просидел под ними в своей юности. Здесь он дал столько обещаний и все их оставил – здесь! Человек, отдаваясь воспоминаниям, счастливо улыбнулся.       Слово, данное маленькому ребёнку, нерушимо для него. Но сам ребёнок не даёт обещаний, которые исполнит. Дети так наивно забывчивы, прямо как взрослые. Братья несколько лет жили в разных городах. Константин жалел, что теперь они родственники только по крови. Такое случается: близкие люди забывают друг друга. Случаются и объединения семей: однажды общее горе собрало когда-то родных, а теперь слишком чужих братьев под одной крышей.        Константин был виноват в том, что они с Владимиром перестали быть единым целым. Он не поддерживал советом брата, когда требовали обстоятельства, не наставлял, не помогал ему. Старший брат был слишком слеп: мужчина смутно понимал свою вину, но он не мог принять её, он внутренне боролся, сопротивлялся и злился. Его щёки даже слегка заалели; в саду всё было так же безмятежно. Где-то заливался соловей. Теперь, когда рой неприятных мыслей пронёсся в голове мужчины, он не слышал птиц и шелеста листьев, ему казалось, что окружающее мстит безмолвием, но он все шёл и шёл, углубляясь в центр сада.       Потемнело: видимо, облако загородило солнце. Прямой девичий стан мимолетно и бесшумно скользнул справа от Кости, вдруг звонкий девичий смех, как громом, поразил Константина Сергеевича. Он начал озираться, искать источник звуков. Неужели она... Когда Костя заметил счастливое лицо, как призрак смотрящее на него из тени сада, он воскликнул: - Нинка! Это ты?! Ну и напугала же меня! - А ты что, от кого-то прятался? – таинственно улыбнулась девушка, вылезая из зарослей травы. – Мы же договорились здесь встретиться.       Она подбежала к Косте свежая и юная. Подол её светлого платья в мелкий цветочек слегка коснулся его ног. От девушки мягко пахло парным молоком и хлебом. Русые волосы были аккуратно уложены в косу, а голубые звездочки в глазах умирали на его щеках. Эти глаза ему никогда не забыть: две теплые, как Тихий океан в августе, бездны и томные ободки бархатных ресниц. О, да, эти глаза, наверное, самое теплое, что когда-либо обращалось к Косте. Он с жадностью украдкой рассматривал молодое лицо, вздымающуюся грудь и тонкую талию, длинные стройные ноги и не мог насмотреться! Они казались друг другу чем-то немыслимо высоким, недостижимым и одновременно таким близким. Девушка обняла юношу за шею, он держал её за талию. Костя игриво и неумело поцеловал Нину. - Что ты делаешь?! Нам нельзя, – прошептала Нина. Она посмотрела ещё раз в его глаза и ответила.       Так они простояли несколько минут, слитые воедино поцелуем. - Ты меня любишь? - спросила Нина и нахмурила тонкие бровки. - Конечно - не задумываясь ответил юноша и улыбнулся. - Но почему тогда ты уезжаешь так скоро? Почему ты не можешь остаться?!        Костя промолчал: он сам не знал, зачем ему покидать родное гнездо, не знал, зачем ему нужно уезжать... Но чем больше его уговаривали остаться, тем сильнее становилось желание уехать: он был слишком упрям.       Девушка крепко обняла его. - Останься, останься, прошу тебя... - Хватит! – отрезал Константин Сергеевич и тут же пожалел об этом: ему стало так холодно, промозгло, будто вылез из теплоты океана в холодность дождя, хотя солнце ещё было высоко, он будто осиротел без её объятий. Нина нежно коснулась его щеки, ещё раз поцеловала и, взлетев, постепенно отступая и не отводя нежного взгляда, скрылась в кронах деревьев.        Выступили знакомые яблони. Их вид смутил Константина Сергеевича: он боялся приходить сюда, но желание встретить кого-то пересилило.       Было около семи вечера. Костя снял фуражку и сжал в руке, походный рюкзак был прислонён к стене возле скамьи. Он нерешительно постучал в дверь. Через несколько мгновений её открыл постаревший за последние несколько лет человек. Мужчины сначала не узнали друг друга. Когда старик понял, кто пред ним, они молча обнялись. - Где ты был столько лет? – спросил отец. - Да знаешь, то тут, то там, мы с женой часто переезжали из-за моей службы: Камчатка, Астана, Владивосток, Мурманск... - Ты женат? – воскликнул старик. - Да, отец, её Катей зовут. Она ждет ребёнка, девочку. Катя долго меня просила приехать к тебе, забыть обиды, попросить прощения. И я подумал, что нельзя так жить, мы ведь родные люди. Я в первую увольнительную же приехал сюда. - Давно я не видел тебя, наконец на мужчину стал похож, - произнёс старик после недолгого молчания и закурил, – после смерти матери всё кувырком пошло... Вовка в Москву уехал, а хозяйство на мне осталось, – он говорил устало и спокойно, забыв и простив юношеские вздоры старшего сына, - да тут ещё Нина. Каждый день придёт что-нибудь приготовит, а я на огороде и со скотиной. Бывало, увидит твою фотографию и в слёзы: я заметил один раз, но она не хотела показывать. Потом прятал твои изображения, чтоб лишний раз не расстраивать, – здесь он слегка улыбнулся, - плохо ты обошелся с нею, любила тебя - страсть!.. Больно было смотреть на её мучения. Так и жили. Приходила она каждый день: отец присылал (семья Нины жила по-соседству). Хорошие они люди, добрые. Я долго наблюдал за ней, переболела Нинка твоя. Откипел от сердца ты ей, хоть и очень долго любила. И стала Нина какой-то... пустой, что ли. Потом вышла замуж… До сих пор с ней видимся – она здравствуется, а мне, как и всегда, неудобно из-за тебя. - Да... - Костя вытер рукой лоб. Наступила неловкая пауза. Отец молча смотрел в окно, сын перебирал пальцами по столу. - Как служба? - поинтересовался отец. - Пошла на пользу - ответил сын. - А в каком звании? - Майор... - Ну ты загнул!.. Никто у нас до того не служил, сам понимаешь. Пьёшь теперь? – спросил отец. - По праздникам, - отозвался Костя.       Какой-то огонёк блеснул в седых глазах. - А чем сегодня не праздник? – улыбнулся отец.       Старик исчез за дверью в соседней комнате. Послышался стекольный лязг, и вскоре на столе стояла бутылка с рябиновой настойкой, две рюмки и немного закуски. Они выпили за упокой усопших и за здравие живых и ещё долго рассказывали друг другу о своих разных жизнях. В какой-то момент взгляд Кости упал на часы, он встрепенулся. - Прости, пап, мы засиделись. Мне пора идти. - Куда ж ты пойдёшь? Вон какая темень на улице! – воскликнул отец.       Косте было неудобно слышать этот вопрос, ему не хотелось оправдываться, не хотелось уговоров, но и уходить не хотелось, он решил, что если отец не станет его отговаривать, то поедет домой, поэтому сказал: - Отец, я обещал Кате вернуться к вечеру, а уже ночь, увидимся ведь еще!       Глаза старика, до этого горевшие, потухли вдруг, но он улыбнулся: - Да, сынок, я понимаю, - в этих словах Константин услышал какую-то просьбу, но проигнорировал её, - только приезжай! - Хорошо, пап, я буду через неделю.       Они выпили ещё раз и обнялись. Отец прижал сына к груди так крепко, что тот чуть не задохнулся, и потрепал по волосам.       Они попрощались. Костя медленно, нехотя вышел из теплоты родительского дома, из дома, где было столько знакомых запахов и шорохов, столько благоговейной тишины. Он погрузился в отвратительный вечер. На улице было холодно, вдалеке давно не было розовости облаков, только лёгкий румянец небесного лица. Недавно прошел дождь, и ветви мокро били в лицо Косте.       Он сделал пятнадцать шагов от калитки и, будто не выдержав, бросился обратно; мужчина бежал, несмотря на хлесткие удары листьев. Наконец показалось крыльцо. Он рывком схватил дверную ручку...        Но она рассыпалась в его руках! Затем, всполохнув, рассыпались и рухнули стены, и всё погасло. Было около шести вечера. Теперь Константин снова стоял в умирающих руинах дома, в котором родился, которые ждали его сегодня здесь. Он стоял ошарашенный и разбитый: тогда сын не побежал назад к отцу, не обернулся даже. Тогда... В последний раз. Но сын не знал, что отец в тот вечер долго стоял у двери и не решился выйти за порог. - Теперь у вас своя жизнь! – сказал отец и горько улыбнулся, покачав головой.        И вот Константин стоял среди развалин. Кое-где из-под пола пробивалась молодая травка. Пять лет прошло. Пять лет! А он помнил всё, будто это случилось вчера. Он осторожно ступал по чёрному полу - нет, он не боялся провалиться, скорее опасался кого-то побеспокоить. Ведь Константин ещё почтительнее относился к этому месту, чем раньше. Он провёл здесь свои юношеские годы – лучшие годы. Ныне же только обвалившиеся внутрь стены да чёрные кучи пепла напоминали о прошлом, которое сгорело.       Пепел не пылился, из чего выходило, что накануне прошёл дождик. Константин случайно наткнулся на стопку обугленных вещей, они были влажными и сплавленными, но пока из единого целого можно было различить части. Множество побитой посуды лежало на полу, черепки громко хрустели и лопались, когда на них наступали, валялись лампы накаливания, которыми не успели воспользоваться. Ветер гулко завывал в щелях, делая обстановку ещё печальнее.        Человек поднял глаза вверх, по привычке ожидая увидеть крышу, но взгляд наткнулся на голубую твердь, под которой с ослепительной скоростью проносились облака, с рыжими верхушками и седыми низами и боками: свирепствовали ветра. Вокруг дома стояло несколько иссушенных деревьев, обвитых прошлогодним плющом; тот, впрочем, уже вновь набирал силу. Чуть поодаль шумели высокие тополя и низенькие ветвистые яблони, увитые молодой мягко-зеленой листвой. Становилось прохладно, и Константин невольно теплее укутался в пальто; ему становилось все неуютнее здесь: стыд и сожаление переполняли человека. - Здорово! – крикнул улыбающийся Вова, перебирающий ногами сквозь молодую траву, – осматриваешься? - Здравствуй, нет... Не знал, что ты здесь, – тихо ответил Костя. Братья пожали друг другу руки. - Не хочешь? – Вова протянул пачку сигарет брату, но увидев, что тот отрицательно покачал головой, закурил один. Дым успокаивал обоих.       Они молча стояли и озирались по сторонам, Константин много о чём думал сейчас. Место, которое было для него воплощением счастья, теперь заставляло его ненавидеть и скорбить. Да, Костя ненавидел отца, за то, что он умер здесь! Он ненавидел этот чертов сад! Весь свет! Или только себя?! - Прости меня, - сказал Константин непонятно кому. - За что же? – улыбнулся брат, будто угадав многое, и хотя Косте эта улыбка показалась чудовищно неуместной, он все же ответил: - Да за всё... За те обещания, которые я так и не сдержал, помнишь? - А, это... Мы были детьми, не переживай. Все это пустяки теперь. Успокойся уже... Я вижу, как ты оглядываешься, вижу, как рассматриваешь все вокруг. Ты невиновен в произошедшем! - Да! Но я виновен в другом... - И чего же ты хочешь?! По крайней мере, я рад, что у тебя есть совесть. Я рад, что перед сам знаешь... вы повидались и помирились. А виновен ты только в том, что порвал с семьёй, что бросил нас. За пару дней, – тут он опять запнулся, – сам знаешь... Я приезжал сюда. Я и так часто здесь бывал, уговаривал отца переехать ко мне. А он не слушал... Говорил только о тебе. Всё вспоминал. Говорил, гордится, что смог вырастить таких сыновей. Отец любит тебя, но он так и не смог понять, почему ты нас тогда оставил. - Я и сам теперь не знаю, молод был, наверное, слишком упрям. Я никому никогда не говорил, что всю жизнь жалею о том поступке, а ведь не должен: у меня жена и дочь! Отец никогда их не видел, не держал на руках свою внучку. Порой просыпаюсь среди ночи, весь в поту, и думаю, почему он ушёл. Почему он никогда не будет спорить с ней об интересных книгах, не будет учить её всяким мелочам и огромной жизни, не отведёт в школу, не будет ворчать по-старчески и так же, по-старчески, любить?! - Об этом можешь не беспокоиться: он всех любит – там! - ответил Владимир и бросил свой взгляд вверх, но Константин стоял к нему спиной и не увидел, а когда повернулся, чтобы что-то ответить, брата уже не было.       От злости Костя пнул какую-то ржавую жестянку, и она очень метко пролетела между стволов вишни. - Боже, верни их всех! Верни! У меня больше ничего нет! – вскричал человек и упал на колени. Слёзы густо застилали глаза, и он не мог видеть всех тех, кто стоял вокруг и смотрел на него. Он злился, ненавидел и благоговейно жалел. Жалел больше всего на свете о времени, которое упустил! Человек ждал ответа, но ответа не было!       Константин долго потом стоял там, на коленях, как перед алтарём.       А между тем синие небо было все также безмятежно. Розовые облака с густо-серыми боками на умопомрачительной скорости низко проносились над Землёй: свирепствовали ветра! Кричали птицы, сад рделся и багрился зелёным бархатом и изумрудом. Окутанная золотым туманом и искушенная розовым серебром, где-то на горизонте роняла лёгкие серёжки цветущая верба.

Dilegua, o notte! Tramontate, stelle! Tramontate, stelle! All’alba vincerò! Vincerò! Vincerò! (2) Nessun dorma opera "Turandot" Giacomo Puccini

-----------------------------------------------------------------

(2) Исчезни, о ночь! Меркните, звезды! Меркните, звезды! На рассвете я одержу победу! Я одержу победу! Я одержу победу! Опера "Турандот" Джакомо Пуччини (Ит.) -----------------------------------------------------------------

К О Н Е Ц