Повествование

Воистину, ничто и никогда не сможет пугать человека сильнее того, чего он не в силах не только объяснить, но и хоть сколь-нибудь внятно описать увиденное, после пережитого ужаса. Неизвестность всегда страшила людей сильнее любых кровожадных хищников, еще начиная с доисторических времен, когда первобытный человек боялся покинуть жилище, освещенное огнем, украшенное примитивными рисунками и населенное другими, столь же боязливыми представителями вида. Быть может, это именно от наших обезьяноподобных предков достался нам страх перед неизвестностью, таящейся там, куда не достает свет очага… Во тьме ночи, откуда до ушей перепуганных обитателей пещер доносились чудовищные звуки, издаваемые тварями, одно лишь упоминание о которых — надругательство над Вселенной и сулит страшные несчастья. Но все же, во все времена находились смельчаки (или безумцы), которые стремились постичь весь запредельный ужас неведомого зла, прячущегося в темных переулках мрачных, заброшенных прибрежных районов, черных провалов высохших колодцев и под сводами затхлых подземелий, от которых, прорытые отродьями земли, еще глубже тянутся узкие норы. Вооружившись лишь своей безрассудностью и тягой к познанию непознанного, эти «исследователи» спускались в глубины неизведанных катакомб, возникших задолго до первых человеческих поселений, однако, те из них, кому повезло вернуться живым, навеки лишались рассудка, что спасло беспечных жителей поверхности, поскольку если бы они могли связно поведать о том, что увидели внизу, под оживленными улицами светлых городов, — весь мир погрузился бы в хаос безумия. И было время, к моему сожалению, когда и я имел глупость причислять себя к таким вот смельчакам, которые, подобно бабочкам-однодневкам летят на испепеляющий свет демонического знания, не ведая, к каким, воистину ужасным последствиям это приведет. Пользуясь известной фамилией, доставшейся мне от матери, а также немалым состоянием, которое я получил после смерти большей части моих родственников, я долгие годы собирал в своей домашней библиотеке бесценные труды самых отъявленных демонопоклонников. Был у меня даже перевод неимоверно древней книги, написанной в незапамятные времена неким безумным арабом, название которой я предпочту не называть, настолько оно связано с теми богохульными мерзостями, что таятся на ее страницах. А также достаточно редкий том, загадочными, туманными полунамеками повествующий о различных тварях, бесконечно враждебных и чуждых всему роду человеческому. Я отнюдь не случайно, и не из желания похвалиться упомянул об этой, второй, книге. Все дело в том, что, отчасти, именно благодаря тому, что в тот день, когда на мою голову обрушился кошмар, едва не лишивший меня жизни, я читал в каминном зале своего особняка именно этот, пожелтевший от времени, том. За окном тогда моросил крайне неприятный, типично ноябрьский дождь, а прохладный ветер изредка швырял в оконное стекло горсть подгнивающих, кленовых листьев, сорванных с деревьев, посаженных перед домом еще во времена моего деда. Некоторые из них уже давно засохли, и такими хмурыми вечерами их корявые, черные силуэты наводили на меня некий таинственный, первобытный ужас, знакомый всем тем, кто предпочитает жить в одиночестве и привык внимательно оглядываться по сторонам. Взгляд мой легко скользил по витиеватым, готическим буквам, а пламя свечи подрагивало на рассыпающихся страницах… «…И в темнейших подземельях живут Они, там, куда никогда не проникал свет солнца, и в них творят свои богомерзкие, вакхические деяния, беспрерывно корчась в дьявольской пляске. И нет пределов Их разнузданности, и отвратительности, однако же не ограничат Они себя лишь поклонению зловещим идолам минувших эпох, и порою поднимаются на поверхность, дабы вкусить плоти созданий земли, живущих под небесами. Как поднимается полная луна, так и Они поднимаются из чрева смрадных нор, хватаясь своими демоническими когтями за корни и камни, и выйдя ночами на поверхность, богохульствуют, похищая людей, и утаскивая их в свои черные ходы, где несчастных ожидает участь во много раз худшая, нежели смерть от яда либо кинжала. И нет пределов нечестивому голоду отвратных тварей, и само Их упоминание сулит неразумным страшное несчастье. Но даже судьба тех, кому посчастливилось выжить после набегов этих чудищ, поистине незавидна, ибо всех, кто вырвался из цепких когтей, настигли острые зубы, покрытые страшнейшим из ядов. Яд этот, название которого не под силу передать человеческим языком, отравляет не только кровь жертвы, но и обволакивает мглой ее разум. И тогда тело начинает претерпевать метаморфозы воистину ужасные в своем богопротивном обличье. И в скорости сама жертва, обратившись в тварь, подобную отравителю, начинает сеять смерть и ужас на поверхности, после чего, ведомая неведомыми демонами уходит к собратьям своим, в затхлое чрево проклятых подземелий. И нет оружия ни в мире лунном ни подлунном, способном поразить этот кошмар, однако же создания, сотворившие века назад Небо и Землю, в безмерной мудрости своей даровали людям свет Солнца. И этот меч златой разит тварей ночи, обращая их в пепел и прах, которые ветер развевает над землею…» Я все читал, пока за окном сгущалась темнота, и уже понемногу начал поддаваться некоторой вялости окружающей обстановки. Строчки на ветхих страницах старинной книги стали медленно, но упорно расползаться от моего взгляда, и смысл написанного старался ускользнуть из засыпающего мозга, как вдруг из легкой дремоты меня вырвал требовательный стук в дверь. Замерев от неожиданности (слава обо мне, как о человеке, ведущем образ жизни затворника и обладающем пристрастиями, более чем необычными, давно распространилась по окрестностям, вынуждая местных жителей держаться подальше от моего жилища), я встал с кресла, лишь когда стук повторился, тем самым подтвердив, что не является игрой моего сонного воображения. К тому моменту, как я добрался до массивной, двустворчатой двери красного дерева, незваный гость успел постучать не менее чем еще трижды, что наводило на мысль, что ему не терпится, чтобы ему открыли. Взглянув наружу через окно, на пропитанные осенней сыростью, холодные сумерки, тонущие в дожде, я с пониманием вздохнул и отпер дверь, мысленно приготовившись спровадить незваного гостя. Незнакомец уже начал стучать в очередной раз, когда я приоткрыл дверь и, не скрывая недовольства столь неожиданным визитом, выглянул в промозглую, сырую мглу ноябрьского вечера. На пороге стоял высокий, худощавый мужчина, облаченный в черный плащ. Он был сутул, на голове его, насквозь мокрая, и со стекающими с нее ручейками воды, красовалась старомодная шляпа с широкими полями, а на руках — кожаные перчатки. Лицо незнакомца почти до самой переносицы скрывал плотный бежевый шарф, а на тонком носу, закрывая еще и глаза, матово поблескивали темные очки. Более мелкие детали его внешности рассмотреть было невозможно, ввиду крайне скудного освещения, но одно бросилось мне в глаза — странные, непропорциональные и какие-то расплывчатые контуры посетителя. — Я имею честь видеть перед собой мистера Говарда Гринсмитта? — не тратя времени на приветствия, произнес незваный гость, и голос его звучал до того необычно, что на несколько секунд я лишился дара речи. Сиплый, тихий и какой-то гортанный, казалось, он был самым невероятным образом изменен неким заболеванием. Не в силах произнести ни слова, я молча кивнул, про себя отметив, что перчатки на руках неизвестного посетителя несоразмерно ему велики, в особенности, касательно длинны пальцев. — До меня дошли слухи, — продолжал мой визитер, и мне почудилось в его, и без того странном голосе, еще и необычное посвистывание, как если бы горло его было чем-то забито, — что вы являетесь человеком, искушенным в сборе знаний, к которым отношение в цивилизованном обществе весьма… однозначное. Я, прекрасно понимая, что хотел сказать незнакомец этим словом, подтвердил правдивость слухов еще одним кивком. Гость испустил удовлетворенный вздох и, едва заметно поддавшись вперед, просипел: — В таком случае, у меня есть, что вам рассказать, мистер Гринсмитт… Обещаю, моя история не оставит вас равнодушным. Очки его сверкнули. Скажу откровенно: мне этот тип не понравился сразу. С первого взгляда меня насторожил его наряд, голос, манера держаться, и, я полагаю, нет нужды говорить, что даже малой толики доверия к нему я не испытывал. С другой стороны, невзирая на отталкивающую внешность, незнакомец, судя по всему, не был человеком невежественным, и, быть может, даже сумел бы поведать мне нечто действительно любопытное, как и обещал. В конечном итоге, круг моего общения нередко составляли личности еще более сомнительные, а посему, не без колебаний приняв окончательное решение, я открыл дверь шире и отошел, пропуская загадочного незнакомца в свой дом. Пока я запирал входную дверь, гость снял свой плащ и шляпу. И тогда, отвернувшись от двери, я понял, почему фигура этого человека казалась мне такой неправильной. Все дело в том, что поношенный костюм, в который он был одет, был ему несоразмерно велик, как, наверняка, и плащ, и болтался, словно на вешалке. И складки, образуемые одеждой, как раз и формировали те смутные, неверные контуры. Что же касается прочих деталей внешнего вида, то незнакомец был абсолютно лыс, а лицо свое всячески старался (не без успеха) скрыть шарфом и очками, которые не пожелал снять даже в помещении. Предположив, что он скрывает некие дефекты, возможно, являвшиеся результатом того же заболевания, что поразило голосовые связки, я жестом пригласил посетителя в гостиную, и сам проследовал за ним. Кивнув ему на одно из двух свободных кресел, я предложил гостю бренди, чтобы согреться, однако он вежливо отказался. Взгляд его, хоть я и не мог видеть глаз, скользнул по комнате и остановился на книге, раскрытой на письменном столе. И тут, я готов поспорить, лицо его исказила кратковременная судорога, будто он увидел то, что его сильно испугало. Тогда я не счел это предупреждением, либо просто чем-то удивительным, поскольку практически все мои книги могли вызвать неприязнь и даже ужас у большинства людей своим откровенно богохульным содержанием. Поэтому сделав вид, будто ничего не заметил, я подбросил в камин, на тлеющие угли, крупное полено, после чего плеснул себе немного бренди и уселся в кресло, напротив гостя, приготовившись выслушать обещанный рассказ. Незнакомец не заставил себя ждать. — Я очень сомневаюсь, мистер Гринсмитт, что вам известно мое имя. Тому есть несколько причин, но главное, что, во-первых, наши с вами… сферы деятельности, никоим образом не пересекались ранее, и, во-вторых — я живу и работаю слишком далеко отсюда, чтобы вы могли что-то обо мне знать. Посему, позвольте мне представиться. Маркус Уилфорд Броди, архитектор и, в некотором роде, антиквар. Пожалуй, меня можно даже, в определенном смысле, отождествлять с вами, мистер Гринсмитт. Разница лишь в том, что вы собираете книги и знания минувших веков, таящие в себе, несомненно, не самые лицеприятные тайны. Я же, всего-навсего, ищу и описываю ярчайшие образцы старинной архитектуры, одновременно, когда предоставляется возможность, выкупаю старинные вещи у хозяев этих домов, чтобы потом продать их щедрым коллекционерам. Дождь усилился, и теперь к нему добавилась еще и довольно сильная гроза. Сполохи молний освещали мгновенными вспышками просторную гостиную, ветер бился в единственное огромное окно, а снаружи то и дело раздавались раскаты грома, похожие на звучание неких потусторонних литавр. Вспышки молний были настолько настойчивыми, что я, попросив у мистера Броди прощения, встал и задернул тяжелые портьеры, погрузив комнату в полумрак, нарушаемый лишь пламенем в камине. После того, как я занял свое место напротив рассказчика, и кивком показал, что он может продолжать, Броди заговорил снова своим присвистывающим голосом: — История, непосредственно представляющая интерес для вас, мистер Гринсмитт, произошла около месяца назад, начало же ее связанно напрямую с двадцать шестым сентября нынешнего года. Эта дата надежно отпечаталась в моем мозгу, поскольку именно в этот день, пребывая по своим делам в одном небольшом городке на севере Массачусетса, наткнулся на дом настолько древний, что ему просто не могло быть меньше трехсот лет! Разумеется, состояние его оставляло желать лучшего, но по внешней отделке, а также определенным архитектурным элементам (тонкости, недоступные любителям и дилетантам) я смог почти стразу определить, что здание это является одним из первых, построенных в городе, и относится к самому раннему колониальному стилю. То есть, для архитектуры середины и конца семнадцатого века. Само-собой, вы понимаете, мистер Гринсмитт, что я не мог упустить такой редкий шанс изучить и описать столь старое здание… И я, приметив этот дом, направился дальше, по своим делам. А на следующий день, закончив их, я вернулся на то самое место и постучал в дверь. Весь дом, казалось, откликнулся на мой стук, и заскрипел каждой дощечкой; задребезжал каждым стеклом в гнилой раме, однако ни одна живая душа на мой стук не отозвалась. Та же история повторилась и на следующий день, и через день. И по мере того, как дом оставался для меня загадкой, во мне все больше и больше говорило любопытство, и желание постичь тайны, скрывающиеся за его деревянными, изъеденными древоточцами, стенами. Тогда мне пришло в голову расспросить о доме у соседей, а заодно, быть может, и узнать, когда вернуться его хозяева. И практически сразу я осознал всю безнадежность этой затеи. В первом же доме старик, которому на вид было не меньше восьмидесяти лет, стоило мне начать справляться о доме, забился в истерике, и с трудом взяв себя в руки, захлопнул передо мной дверь. Во втором доме люди оказались более разговорчивые и старуха, лишь немного менее древняя, чем тот старик, боязливым шепотом сказала, что — «дом этот недобрый, и лучше вам не связываться с ним», после чего, не успел я и слова промолвить захлопнула дверь перед самым моим носом. Должен заметить, мистер Гринсмитт, что я — человек достаточно целеустремленный и не терплю, когда мое любопытство не находит удовлетворения. По этой причине, я, придя к выводу, что от местных жителей — этой суеверной деревенщины! — мне не удастся добиться сколь бы то ни было вразумительных слов, касательно интересующего меня строения, решил продолжить свои изыскания в месте, свободном от суеверий и глупых предрассудков. А именно — в библиотеке. Как я уже упоминал, город, в котором я тогда находился, был, несмотря на свой возраст, довольно небольшим, почти не превосходя размером простую крупную деревню. И библиотека в нем была соответствующая. Конечно же, найти в ней редкие и интересные книги можно было даже и не надеяться, однако, по счастью, меня куда больше интересовали подшивки газет за последние годы, которые могли бы пролить свет на историю старинного дома. Удача была на моей стороне, и мне было позволено использовать то немногое, что могла предложить эта, не побоюсь такого слова, убогая библиотека. Из газетных статей почти двухлетней давности, я узнал, что дом пустует с 1919 года. То есть, на тот момент, почти десять лет. Судьба прежнего владельца окутана мраком тайны, и никто, включая полицию, не горит желанием этот мрак развеять. Кроме того, мне стали известны некоторые факты, без сомнения, имеющие прямое отношение к стойкой неприязни, которую по отношению к дому, испытывали горожане, живущие от него в непосредственной близости. Одним из таких фактов была целая серия загадочных исчезновений, произошедших в 1921 году, в декабре. Все они были схожи между собой, и коснулись, как ни странно, только жителей того района, где расположен старинный дом. Если вкратце, то пропали семь человек, причем все — прямо из своих жилищ. Тогда же я заметил в газете фото отца одного из пропавших, некого Малколма Цвейга, в котором без труда смог опознать того самого старика, который оказал мне столь странный прием. Расследование федеральных структур ничего не дало, а свидетельские показания, всплывшие совершенно внезапно, лишь запутали картину, поскольку единственный свидетель, находившийся, к тому же, в невменяемом состоянии, утверждал, что видел «бледных, жутких упырей, в своих страшных когтях волокущих беднягу Генри в подвал ветхого дома». Само-собой, такое туманное дело очень скоро прикрыли, даже не предприняв попыток обыскать дом. И вот тогда-то мне и пришла в голову мысль сделать это самому… Прежде чем вы осудите меня, мистер Гринсмитт, позвольте напомнить вам, что я находился под глубочайшим впечатлением от множества факторов, в числе которых был и невероятный возраст дома, намного превосходивший возраст всех зданий, с которыми я сталкивался до этого. Я же, как архитектор и, тем более, как антиквар просто не мог проигнорировать подобное… Подготовившись, как мне казалось, ко всему, что может меня ожидать за старинной дверью, я, взяв с собой электрический фонарик, той же ночью отправился в район, где над старинными крышами возвышался Он. В лунном свете тот дом выглядел еще более таинственно со своими высокими окнами, мансардой под двускатной крышей и просторным крыльцом, доски которого сухо трещали под моими ногами. Замок на двери был невероятно стар, и я без труда сумел взломать его при помощи перочинного ножа и, не прошло и минуты, как я оказался внутри. И вот там-то меня и ждало настоящее изумление. Видите ли, мистер Гринсмитт, — обстановка в доме ясно указывала на то, что он до сих пор обитаем. Мебель была на своих местах, на столе в столовой стояли пустые тарелки, а на камине, в котором до сих пор лежал пепел, стояло несколько старинных, но недорогих безделушек. И только основательно приглядевшись, я увидел толстый слой пыли, покрывающий все предметы в доме. И все же, это не разрушило ореол таинственности, витавший вокруг. Скорее, наоборот, поскольку в таком случае, все говорило о том, что хозяин, кем бы он ни был, бросил свой дом в дикой поспешности, не успев, видимо, даже собрать вещи. Бегло осмотрев первый этаж, я поднялся на второй, и там меня ждало еще одно удивительное обстоятельство… Все двери, кроме одной, были не просто заперты, но еще и наглухо заколочены, как если бы владелец не желал, чтобы в эти помещения кто-либо заходил. Всего я насчитал семь закрытых комнат, и восьмая оставалась открытой. Туда я и вошел, освещая себе дорогу электрическим фонарем. И не смог сдержать изумленного вздоха, ибо взору моему открылась библиотека, равных которой я не видел никогда в жизни! На высоких полках в кощунственном беспорядке валялись книги, некоторый из которых я видел и у вас, — архитектор кивнул в сторону стеллажа, на котором аккуратно стояли тома, многократно превосходившие возрастом своего владельца, — а некоторые названия и вовсе повергли меня в ужас… Рассказчик ненадолго прервался, чтобы поправить сползающий шарф, а я, тем временем, не в силах сдержать волнения, плеснул себе еще бренди. Наконец, Броди продолжил свое повествование: — Не являясь специалистом в области старинных книг, я все же не сумел сдержать восхищения, настолько редкими были тома, лежащие на полках, однако то, что я увидел на столе, удивило меня еще в большей степени. Прекрасно видные в лунном свете, проникающем через окно, там лежали несколько небольших, исписанных неровным почерком страниц, выпавших, как я понял позже, из дневника. Поразило меня непосредственно их содержание, поэтому я забрал их с собой, и обязательно покажу вам, как только закончу свой рассказ, вместе с другими, не менее интересными записями. Не найдя в библиотеке ничего более интересного, или могущего прояснить загадочную историю, паутина которой опутала весь дом, я спустился обратно на превый этаж. И там, после недолгого «обыска» я обнаружил низкую дверь под лестницей, ведущую в подвал. Повернув ручку, я толкнул ее, однако нечто массивное, находящееся с той стороны, мешало мне. Тогда я отошел на полшага, и со всей силы ударился в дверь плечом, причем удар вышел такой силы, что весь дом затрясся, словно от страха. А в следующую секунду до моих ушей донесся глухой грохот и хруст, идущий снизу, зато дверь в подвал теперь открывалась совершенно свободно. Заглянув за нее, я увидел длинную лестницу, уходящую вниз, у подножья которой громоздилась какая-то жуткая, бесформенная куча. С трудом преодолевая желание уйти, я стал спускаться по крутым, разрушающимся каменным ступенькам, и когда до самого низа оставалось ступеней пять, сумел узнать в груде досок, соломы и тряпок остатки старинного кресла, которым, вероятно, и подпирался вход в подвал. Осторожно обойдя обломки, я открыл еще одну дверь и сразу за ней обнаружил комнату с потолком настолько низким, что мне пришлось наклонить голову, чтобы войти. Каменные стены были покрыты плесенью, источавшей запах воистину отвратительный. Во всем подвале витал дух гнили и разложения, однако в этой комнате он был так силен, что заставлял слезиться глаза. И все же, за исключением груды мусора в дальнем углу, помещение было абсолютно пустым. К ней, к этой куче, я и направился. В ней смутно угадывались куски мебели, грязные тряпки, газеты и журналы, а также прочий хлам, который только может храниться в подвале такого старого дома. Всего несколько движений ногой, и взору моему открылось то, что этот хлам должен был скрыть от посторонних глаз. Дыру… В углу, прорытая прямо сквозь каменную кладку, зиял круглый, черный провал, около двух – трех футов, под углом уходящий вниз. Из дыры тянуло чем-то смутно знакомым, но я не мог тогда сказать, чем именно. А еще, примерно в футе от входа в дыру, в свете фонаря я различил небольшую книжку в кожаном переплете, с выпадающими страницами, в которой сразу, как взял ее в руки, узнал дневник, которому принадлежали две страницы, найденные мной в библиотеке, наверху. Этот дневник я также предоставлю вам, мистер Гринсмитт, по окончании всей истории. И в тот самый миг, когда я вытащил руку из вонючей норы, из черноты тоннеля до меня донеслась какофония звуков столь омерзительных, что даже сейчас, вспоминая их, я содрогаюсь от отвращения. В них было шипение, свист, улюлюканье и какой-то жуткий, замогильный вой, по сравнению с которым, наверное, меркнет даже баньши с их леденящими душу песнями! И самое страшное было то, что звук этот приближался с поистине пугающей скоростью! Слишком поздно я обратил внимание на то, как именно был вырыт тоннель. Его рыли не из подвала, нет… Его вырыли жуткие твари, живущие под землей, и жадные до человеческой плоти и крови! И эти твари приближались ко мне по своему дьявольскому ходу, привлеченные, видимо, грохотом упавшего кресла! Голос Маркуса Броди задрожал, от чего стал звучать еще более противоестественно, а пальцы в кожаных перчатках переплелись, накрепко сцепившись друг с другом. И все же, он продолжал говорить, а я слушал его, затаив дыхание: — Развернувшись, я кинулся было к лестнице, но поскользнулся на влажной тряпке и упал, выронив фонарик. Единственный источник света ударился об пол и погас, оставив меня в полной темноте затхлого подвала. Не помня себя от страха, я подскочил, бросился, как мне показалось, к лестнице, но наткнулся на холодную, сырую стену. Затем, я рванул в противоположную сторону, но и там меня встретил лишь камень. И тогда я, уже не слыша ничего, настолько силен был ужас, заполнивший каждую клетку моего тела, метнулся в третий раз и споткнулся обо что-то мягкое. И это что-то, — о, боги! — отпрянуло от меня, испустив омерзительный, но уже слышимый мной звук! А еще через секунду ногу мою пронзила боль, равной которой я не испытывал никогда в жизни. Откровенно говоря, в первую секунду я подумал, что вовсе лишился ноги… Я стал брыкаться, а затем, не помня себя от боли и страха, метнулся ощупью по лестнице наверх. Тварь шипела и визжала позади, издавая звуки, от которых кровь стыла у меня в жилах… Я смутно помню, как зацепился за обломки кресла и едва не упал, но, устояв лишь каким-то чудом, вылетел из подвала и со всех ног побежал прочь от того проклятого дома. Тварь меня не преследовала. Думаю, она не хотела меня убивать, в противном случае — сделать это не составило бы для нее труда. Очнулся я только через несколько часов, в сточной канаве, куда, по всей видимости, упал в беспамятстве. Домой я приехал в состоянии шока, из которого полностью выйти не могу до сих пор. Несколько минут царила тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов, а затем я, с трудом подбирая нужные слова, первым прервал молчание: — Вы были правы, мистер Броди… Ваша история не оставила меня равнодушным. Я тем более не могу проигнорировать поскольку, как раз перед вашим приходом, читал одну книгу, в которой… — Знаете, мистер Гринсмитт, — довольно бесцеремонно прервал меня гость, — я обратился к вам с этой историей не только, как к специалисту в области демонологии и оккультизма… Я удивленно слушал, а меж тем в памяти моей всплыли строки из проклятой книги — «Всех, кто вырвался из цепких когтей, настигли острые зубы, покрытые страшнейшим из ядов. Яд этот, название которого не под силу передать человеческим языком, отравляет не только кровь жертвы, но и обволакивает мглой ее разум. И тогда тело начинает претерпевать метаморфозы воистину ужасные в своем богопротивном обличье. И в скорости сама жертва, обратившись в тварь, подобную отравителю, начинает сеять смерть и ужас на поверхности, после чего, ведомая неведомыми демонами уходит к собратьям своим, в затхлое чрево проклятых подземелий». И при воспоминании об этих словах, объединенных в моем мозгу с рассказом Маркуса Броди, по спине моей пробежал холодок, а сердце стало биться учащенно. А меж тем, мой гость еще не кончил повествование и своим мертвенным, сиплым голосом продолжал говорить: — Вы заинтересовали меня еще и как человек, обладающий своеобразной известностью. Слава о вас, мистер Гринсмитт, хоть и доходит далеко, но все же не позволяет вам заводить близкие знакомства. А кроме всего прочего, у вас нет ни одного живого родственника… Говоря, Броди медленно разматывал шарф, открывая моему взору омерзительное, нечеловеческое лицо с отсутствующим подбородком, и жуткими клыками, торчащими из под верхней губы. После того, как он избавился от шарфа, мой гость неловкими движениями стащил кожаные перчатки, продемонстрировав когти, каждый из которых был почти три дюйма в длину. Я сидел, боясь пошевелиться, хотя мозг, всецело находящийся во власти безотчетного ужаса и призывал меня бежать. — Именно такого человека я искал. Человека одинокого, которого никто не хватится, если он внезапно исчезнет, — докончил Броди, снимая очки и вперив в меня немигающий взгляд, горящих алым огнем, глаз. А последующие события, произошедшие всего за несколько секунд, растянулись для меня в бесконечность, и по сей день так же ярки, как в ту самую минуту. Броди кинулся на меня, перепрыгнув через журнальный столик, разделявший наши с ним кресла, и растопырив кошмарные когти. Из его рта вырывались звуки, к воспроизведению которых не приспособлены голосовые связки человека, в том же, что мой гость — никакой не человек, я уже не мог сомневаться. Кроме того, его слова, касательно меня, не оставляли сомнений также и относительно его намерений. Я метнулся в сторону, зацепившись за подлокотник и опрокинув кресло. Упырь, промахнувшись, завыл так, что кровь застыла у меня в жилах, и все же я, ведомый некими высшими силами, бросился к окну и, молясь мысленно, чтобы моя догадка оказалась верной, изо всех сил дернул вниз тяжелую портьеру. И в ту же секунду смутное, предрассветное свечение залило комнату, дав мне возможность рассмотреть более детально существо, напавшее на меня за секунду до того, как первые лучи восходящего солнца попали на него. И это воспоминание, клянусь, никогда не изгладится из моей памяти, ибо ничего подобного я не видел до того момента. Если бы не костюм, мешком висящий на твари, и стесняющий ее движения, ее невозможно было бы принять за нечто человекоподобное. Стоя на четвереньках, она глядела не меня глазами-углями, а с острых зубов, похожих на иглы, капала мутная, ядовитая слюна, прожигавшая дыры в ковре. Белая кожа лоснилась, как мокрый ремень, а длинные, заостренные уши торчали над лысым черепом. Однако, как только золото и янтарь рассвета попали на безобразное создание, оно взвыло так жутко и душераздирающе, что мой разум, и без того напряженный до предела, не выдержал, и я лишился чувств. Пришел в себя я через час с небольшим, судя по большим напольным часам, и первой моей мыслью была надежда, что все происшедшее — не более чем дурное виденье, посетившее меня из-за той демонической книги. Однако, увидев сорванную портьеру, я понял, что все случилось со мной на самом деле, а ворох одежды у опрокинутого кресла, посыпанный серым, похожим на пепел, порошком, и вовсе ставил окончательную точку. С трудом заставив себя убрать то, что осталось от Маркуса Броди, я сжег его одежду в камине, вместе с небольшой книжкой в кожаном переплете с выпадающими страницами, обнаружившейся во внутреннем кармане поношенного сюртука. После чего, выпив сразу три порции бренди, позвонил в город и вызвал мастера, чтобы тот починил мне сорванный карниз и заново повесил тяжеленную портьеру. Я совершал, на первый взгляд, осмысленные действия, однако, поверьте, таковыми они не являлись, и я ни на йоту не осознавал причин и следствий своих поступков. Только после нескольких часов отдыха и размышлений, я, наконец, понял, что именно со мной произошло, и сразу после этого, налил себе еще бренди. В общей сложности я тогда прикончил около десяти стаканов, при этом треть из налитого я расплескал, поскольку руки мои тряслись, как у паралитика. Сердце все никак не желало успокаиваться, а в крови настойчиво пульсировал страх. В конечном счете, я, дождавшись, пока мастер починит мне карниз и уйдет, получив деньги, выпил еще стакан и лег спать. С того дня, и до сегодня меня все еще мучают жуткие кошмары, в которых неведомая тварь из подземелья раз за разом вонзает в мое тело свои ядовитые клыки, после чего громадные когти раздирают меня на куски, а на небе не горит ни солнце ни луна, и лишь кошмарный, призрачный свет выхватывает из мрака кошмарного, в своем гротескном человекоподобии, упыря. Даже теперь, когда прошло столько лет с того вечера, когда ко мне наведался Маркус Уилфорд Броди, я не могу спокойно думать о подвалах, не говоря уж о том, чтобы спускаться в них, и этот страх надежно закрепился в моем сознании после того, как я, спустившись однажды к себе в погреб за бутылью вина, заметил между полками круглую дыру, уходящую вниз под углом, и испускавшую ни на что не похожее зловоние проклятых подземелий, откуда каждое полнолуние слышатся отвратные вопли омерзительнейших тварей.