Девушка из фортепьяно

Когда мои родители купили фортепьяно, я какое-то время к нему не подходил. Бастовал против своего зачисления в музыкальную школу, принципиально отказывался прикасаться даже к лакированной поверхности крышки, не то, что к скользким клавишам. Но, как водится, переубедить предков было не суждено. Приходилось капитулировать и смиренно шуршать листами с нотами, собираясь на занятия. Потом шелестеть ими, приходя домой и усаживаясь перед инструментом. Если я не занимался минимум час, скандал начинался по новой, поэтому я честно, но намеренно неточно бил по клавишам, смотря больше в окно, чем на пестревшие точками и хвостами ноты перед моим лицом. Закрывая клавиши крышкой, я намеренно резко отпускал ее, каждый раз говоря, что не удержал, потому что лак слишком скользкий, или что пальцы слишком устали бегать по клавишам, или не отвечал ничего - порой молчание принималось за достойный ответ. Временами маме не нужно было получать мои оправдания или объяснения, чтобы заливаться в монологе на благие темы. Я не слушал. Никогда. Понятия не имею, о чем можно говорить каждый день по двадцать минут, не прерываясь. Когда она замолкала, я принимался за уроки, потом убегал во двор - гулять, чтобы вернуться только поздним вечером. Так, чтобы как можно меньше времени до сна провести между стенами квартиры. И так, чтобы не нарваться на очередной громкий монолог. С годами я научился отмерять время вечерних прогулок безупречно. Когда из-за проблем с учебой меня перестали отпускать на улицу, я коротал вечера за книгами. Когда родителям надоело и это, вечер стал посвящен музыке. Сидеть столько времени около инструмента было выше моих сил. Я почти не играл, халтурил. Зато прилежно извлекал из фортепиано какие-то звуки, чтобы никто не приходил проверить, почему я бездельничаю. За несколько таких вечеров пейзаж за окном я изучил досконально. Угол соседней многоэтажки, серый и рельефный под лучами заходящего солнца. Дорога, уходящая в соседний район. Парк, заросший деревьями, который скрывал от моих глаз далекие дома. Люди-муравьиным около забора парка, игрушечные машинки на игрушечной дороге. Когда фантазий по этому поводу больше не осталось, я даже подумал, что можно действительно заняться ненавистной музыкой. Но когда я повернул лицо к фортепиано, сразу стало не до занятий. Я автоматически нажимал на клавиши. И смотрел на девушку. Она была едва ли не напротив меня... но там, в отражении. Я оглянулся - за спиной никого не было. Но она сидела на отраженном стуле, впритык к моему собственному отражению. Его она, видимо, не замечала. А на меня смотрела задумчиво и с интересом. Она была... призраком, что ли? Откуда вдруг девушке взяться в моем фортепиано? По ее губам я прочитал: «Привет». Больше ничего прочитать не удалось - этим мастерством я не владел. Намеренно активно работая своими губами, я беззвучно сказал, что не понимаю ее. Она нахмурилась, и я понял, что теперь не понимает и она. Оглянувшись на дверь, я схватил с соседнего стола ручку и написал на обороной стороне одного из нотных листов: «Я не понимаю, что ты говоришь». И она откуда-то достала бумагу с ручкой и быстро набросала несколько слов, потом показала мне. Я прочитал: «Не оглядывайся, за твоей спиной меня точно нет». Что ж, это объяснило хотя бы что-то. За час я потратил всю чистую бумагу, царапая ей ответы. Почерк у меня был так себе, но она понимала. А я понимал, что пишет она; ее буквы были понятными и красивыми. Как и она сама. Рассмотреть ее я смог только через несколько минут, когда глаза приноровились. Я ведь смотрел на нее через призму лакированного дерева и его узор. Ей было лет 15 или 16. Русоволосая, зеленоглазая, стройная. Она почти не улыбалась, выглядела мечтательной. Несмотря ни на что, в ее взгляде мне всегда чудилась улыбка. На ней было какое-то зеленое платье, но ноги были босыми. Правая рука была увита кожаными браслетами-ремешками. Сказала, чтобы я звал ее Сапсанкой. Я попросил называть себя Львиное Сердце. Она беззвучно рассмеялась и написала: «Ты — Рогатый». Я смирился. Она не рассказала, кто она есть. Зато сказала, что из меня никудышный музыкант, и я согласился. Она попросила выучить что-нибудь для нее и сыграть. На мой вопрос о том, будет ли она слышать мою игру, ответила, что слышит все звуки, производимые фортепианными струнами. Я почему-то не отказал. Листы пришлось резко прятать, притворяться, что шарюсь в них, когда на пороге появилась грозная мама. Я боялся, что она увидит Сапсанку, пытался заслонить ее отражение нотами. Мог и не стараться - мама ничего не увидела, даже когда посмотрела в упор на то место, где должна была быть девушка. Я начал что-то пиликать, чтобы снова остаться в одиночестве. Стоило маме загреметь чем-то на кухне, как я осмелился снова написать записку - на последнем оставшемся незаполненным клочке бумаги. «Она тебя не видит?» - я показал ей лист. «Она не касалась клавиш», - сказал мне лист с почерком Сапсанки. «Увидела бы, если бы коснулась?» «Да» Место кончилось окончательно. Я показал это Сапсанке знаками. Она кивнула и жестами показала - играй. Наверное, у нее там всегда было очень тихо, если звуки с этой стороны туда не проникали. Что их останавливало, интересно? Тонкий слой лака? Дерево? Граница между мирами? Спросить не представлялось возможным. И я начал играть. Пьеса, заданная на дом, была сложна для того, кто не имеет абсолютно никакого желания заниматься. Вглядываясь в нотные значки, я иногда бросал косые взгляды на отражение Сапсанки. Она смотрела мимо меня, в свое окно отраженного мира. В девять мне нужно было уходить от инструмента. Сапсанка кивнула так, когда я стал демонстративно собираться, словно знала это. Неужто я просто не замечал ее все это время? Не мудрено. Фортепиано - последняя вещь в комнате, которая раньше удостаивалась моего внимания. Сапсанка помахала мне рукой, я отсалютовал ей. А когда убрал руку с клавишей, ее отражение действительно пропало. Полночи в своей комнате я гадал, что это за девушка. К двум часам мой разум устал настолько, что я начал сомневаться, существовала ли Сапсанка вообще. Тихо выбравшись из комнаты с фонариком наперевес, я вошел в комнату с фортепиано и коснулся пальцами клавиши фа. Посветил фонариком. В отражении было пусто, никаких девушек в зеленых платьях. Я потряс головой и ушел спать, чтобы на следующий день, сев за фортепиано и положив руки на клавиши, вновь ее увидеть. Она радостно помахала мне. Я сбегал за пустой тетрадкой. «Я приходил вчера ночью. Тебя не было» «Я не круглосуточно в этой комнате. Прихожу, когда ты играешь» «Есть другие комнаты?» «Дом» «В отражении?» «Это ты — отражение», - ответила она. Во взгляде скользило удивление. Я не ответил. Такой взгляд на ситуацию еще не приходил ко мне в голову. Выходит, там, в отражении, - другой мир? И для нее - я отражение? Никогда не думал, что увижу параллельный мир в собственном зале, в предмете, который недолюбливаю довольно крепко. От неожиданности я так и не нашел, что ответить. Уткнулся взглядом в ноты и начал сбивчиво пытаться играть что-то, что не имело для меня названия и автора, а было сейчас просто щитом. Несколько раз я замечал в отражении движение. Это Сапсанка ходила по комнате, трогая и переставляя отраженные вещи. Такие же, как у меня. Я невольно оглядывался, когда замечал, что она вертит в руках очередную безделушку. Почти ждал, что увижу парящий в воздухе стакан, который крутится точно так, как вертит его Сапсанка. Ничего такого. Когда пришла пора уходить, я просто махнул ей рукой. Она помахала в ответ и пропала, стоило мне прекратить свое касание к клавишам. Ночью я снова думал, что и как лучше у нее спросить, чтобы все достоверно узнать. И не заставлять ее писать слишком много. И посреди раздумий, не выдержав, перешел в комнату с фортепиано. Открыл крышку, коснулся клавиш, посветил фонариком прямо в панель, покрытую лаком. Часть света отразилась, заставив меня щуриться. Другая часть лучом проникла в зазеркалье и упала на пол, покрытый таким же ковром, что и у нас. Я шарил фонариком по стенам, выхватывая знакомые детали интерьера, которые выглядели, будто чужие. Я успокоился только тогда, когда нашел разницу между моим и тем миром. Словно разгадал огромную загадку. На фото там была Сапсанка, другая женщина и другой мужчина - не я, мой отец и моя мать. Сухие цветы в вазе на полке были хризантемами, а не розами. Кресло стояло чуть правее. Мир точно не был отражением. В нем не было ничего зеркального, все было иным. Когда на следующий день я снова увидел Сапсанку, которая выглядела немного виноватой, мгновенно спросил: «Мы из параллельных миров?» Она пожала плечами. Мол, мне-то откуда знать, я просто девушка. «Я хочу побывать в твоем», - написал я, показал и улыбнулся. Сапсанка пожала плечами. Я начал играть. С тех пор мы общались каждый день на протяжении целого года. Мне было до ужаса приятно осознавать, что у спр. часть личный, тайный друг из параллельного мира. Я носил этот факт в своих мыслях, словно талисман. И Сапсанка была чем-то вроде моего амулета. Мы рассказывали друг другу о наших школах, о наших жизнях. Я научился сносно играть, хоть это дело и не любил все так же, как и раньше. Сапсанка смеялась, видя мое кислое лицо, когда просила сыграть что-то еще раз, и еще, и еще... Все также называла меня Рогатым. Имен у нас не было, как не было и голосов. Нас связывала только нить музыки. Я подозревал, что это не единственный звук, который мы слышим вместе, но все равно было приятно думать, что между рами есть вот такая связь. Мы выработали серию жестов, чтобы меньше писать и по возможности заменять слова движениями. Потом стали вместе учить язык жестов. Сапсанка явно продвинулась дальше меня. Мы говорили о нас, об увлечениях, о друзьях. Даже показали их друг другу в выбранное время. И я понимал, что неотвратимо влюбляюсь. Она была абсолютно недосягаема, но поразительно обаятельна и мила, даже красива. Мне нравился ее юмор, ее интеллигентность и интеллект завораживали. Она говорила, что я смешной и ей очень нравится говорить со мной. Мы вместе сдавали экзамены, радовались победам и подбадривали друг друга в дни поражений. Я то и дело шутил по поводу того, что неплохо было бы попасть в ее мир. Сапсанка вежливо улыбалась. Ничего такого она мне не говорила. А я стал почти одержим идеей проникновения в другой мир. Пачками читал статьи о параллельных мирах, вникал в магические книги. Поначалу ничего не попадалось — только хлам и чепуха. Но спустя года полтора после нашего знакомства я нашел ритуал, который дал бы мне возможность пройти в тот мир. Сапсанка не выказала бурных протестов, и я начал действовать. Я шагнул сквозь панель на фортепиано и оказался в своей отраженной гостиной. Оглянулся. Сзади стояло зеркало, в котором был виден намек на клавиатуру фортепиано, которого здесь не было. В комнату вошла Сапсанка. — Рогатый! — воскликнула она. Голос оказался некрасивым — низковатым и надтреснутым. — Привет, — просто сказал я. А потом мы разговорились, как это всегда с нами бывало. Очнулся я только после того, как часы на стене пропищали начало десятого часа. Собрался уходить. И лишь ткнулся рукой в холодное зеркало. Оглянулся на нее. Взгляд немного виноватый. Когда она сказала, что путь назад закрылся, я прекратил ход мыслей, который почти привел меня к тому, чтобы признаться Сапсанке в любви. — Ты знала? Кивок. — Почему ты не сказала? Как я теперь вернусь домой? Молчание. — Хотела обмануть меня? Она отводит глаза. — Ты ведь хотел побывать в моем мире… эта комната - не весь мир. Я могу показать его тебе там, — она указывает на дверь. Отлично. Я застрял в собственном фортепиано.