Первый раз

День. Стоянка. Двое. Гибкий красавец-блондин с тонкими чертами лица, одетый небрежно, но с таким естественным изяществом себя держащий, что даже эта небрежность казалась лишь дополнением к образу, неземному и яркому. И второй, одетый подчеркнуто просто, светловолосый, немного напоминающий хищную птицу, скогтившую добычу. Они смотрелись со стороны очень странно, но… не отвести взгляда, нет. Это тоже ласка: когда взгляд прослеживает линию скул, очерчивает губы и замирает на них, целуя… не губами целуя. Глазами. И взгляд этот чувствуется, как легкое давление, стоит прикрыть глаза и кажется, будто этот лишь намеченный поцелуй реален. Размыкаются губы, встречаются в танце языки и рвется дыхание, а под опущенными веками расходятся огненные круги. Сказать хочется многое. Но молчать… Молчать во сто крат лучше. Стоять вместе, дышать вместе, смотреть вот так, не жарко, горячо. - Куда?.. Или просто так? Просто бездумно кататься по городу, лишь бы только вместе. Вместе, чувствуя рядом тепло ЕГО руки, слыша ЕГО дыхание. «Туда, где нас никто не увидит», - ответ пронесся в голове Мира , но до губ так и не добрался. - Покажи мне свою жизнь, - Мир вскинул голову, погружаясь в ярко сияющие глаза, тихо тая от жаркого, ласкающего взгляда. – Любимый парк, дорогу – что угодно. То, где есть ты. Только ты. - Ну, тогда поехали... – Макс кивнул на переднее сидение и сел за руль. Он больше не боялся. Присутствие Мира удивительным образом окрыляло. И он летел. Так, как никогда не летал. Никогда и ни с кем. По дорогам, проскакивая на перекрестках в «зеленой волне», и летел, летел, летел, мчался вперед, за МКАД, прочь из душного города, дальше, дальше, дальше… ...Он улыбался легко и светло, шало, и когда авомобиль свернул в перелесок полутора часами позже, едва дождался пока, утробно взрыкнув, умолкнет двигатель. Щелкнул ремень безопасности, и водитель медленно выбрался из салона. Не торопясь, обогнул авто и вытянулся на капоте, сквозь лобовое стекло глядя на пассажира. Любимого до слез, до дрожи в коленях, до головокружения. Тихо шелестели листья. Сквозь кроны на землю падали солнечные лучи, а Макс просто лежал и смотрел. И улыбался. - Вот он я. Видишь? Вот такой… Мир на миг прикрыл глаза. Не верилось. Просто не верилось, что это не сон. Не мечта, которая растворится, как только он поднимет ресницы. И этот теплый взгляд… Мир открыл глаза и вышел из машины. Вдохнул напоенный свежестью воздух и вдруг рассмеялся. Чисто, звонко, счастливо… Легко. Захотелось взлететь и кружиться, кружиться, кружиться в прозрачном воздухе. А потом опуститься на руки, сильные, надежные руки. Которые не сломают, сберегут. И он закружился, заметался, раскинув руки в стороны и взметнув вокруг себя ворох листьев и солнечные лучи. Слушая только ритм сердца. Другого сердца. - Мир… - Макс сел на теплом, порядком пропыленном металле, совершенно наплевав на то, что пропылится сам. – Миииир… Ратмир... - Вечность бы так: валяться и греться его теплом, его восторгом, его радостью. Он другой на самом деле. Не тот закрытый мальчик-в-себе. Не тот, нахохлившийся, растопыривший в разные стороны иголочки ежик. Он такой – искренний, яркий, светлый, живой. Настоящий. Мир остановился, склонил голову к плечу и, окинув Макса сияющим взглядом, произнес: - А это – я. Вот такой. - Красивый… - и в глазах защипало. Макс соскользнул с капота, оставив после себя длинную чистую полосу и, подойдя к Миру, заключил его лицо в ладони. – Если бы ты только мог видеть себя моими глазами! Какой же ты красивый! Тонкий, тростиночка… хотя нет. Тростиночку переломить не сложно, ты на бамбук похож… Сильный. И я боюсь, что не успею за тобой… Я так боюсь за тобой не успеть! - губы коснулись губ, делясь дыханием, и Макс со стоном прижался к Миру, жмурясь от переполняющих его эмоций. Мир коротко выдохнул и подался вперед, обнимая его за плечи. - Мы пойдем рядом, Макс. Я буду рядом. Только и ты, - губы провели по щеке, коснулись век, - не убегай. - Куда я от тебя убегу?.. – голос упал до шепота, отчаянного, тихого. – Я не хочу убегать от тебя. Макс дрожал от нежных, почти невесомых касаний-ласк. Очень верное, очень меткое слово – плавился. Умирал в кольце рук, и незримый след, который оставляли на нем нежные губы Мира, горел на коже, как клеймо. Мир слизнул со щеки Макса солнечный зайчик и застыл в миллиметре от его губ, словно никак не мог решиться. Дразнил дыханием, ласкал взглядом. А потом тихо-тихо, так, чтобы слышал только Макс и воздух между ними, произнес: - Люблю. - Люблю… - эхом откликнулся Макс, увлекая его в поцелуй. Люблю-люблю-люблю, - пело сердце. Его вело. От близости желанного человека, от сознания того, что вот он, в его руках, что кроме них в этом богом забытом перелеске где-то чуть за чертой города вряд ли кто есть. – Скажи… Скажи мне, чего ты хочешь?.. - Чтобы рядом был, - выдохнул Мир, закрывая глаза и откидываясь назад. На сильные руки. Как и мечтал. – Чтобы вместе. Когда-то Макс смеялся, читая в книгах торжественные клятвы. Глупые клятвы. Обещания, которые давались шепотом в темных комнатах и на коленях у алтарей в полуразрушенных храмах. Он смеялся над смешением крови на клинках и прикосновениями раны к ране. Когда-то, в прошлой жизни. В жизни, которая была до Ратмира. А сейчас… Ему хотелось… Хотелось опуститься на колени, совсем как Данко, вынуть сердце из груди и протянуть его Миру. Хотелось кричать, вопить на целую вселенную о том, что он влюблен и что на всем белом свете ему больше никто не нужен, и лишь где-то глубоко внутри тоненько дрожало: ему только восемнадцать, а тебе и двадцати еще нет. Поклянись, давай, поклянись ему в вечной любви… И ты увидишь, как рассыпается твой песчаный замок. Не клянись. Никогда и ни в чем. Просто будь рядом. Просто люби. И Макс лишь крепче сомкнул руки и поцеловал, как хотел, проследив губами голубую бьющуюся жилку на шее, прочертил языком, оставив тонкий влажный след. - At the end of the world, Or the last thing I see - You are… Сидеть в траве, и обниматься, целоваться до боли, до звездочек перед глазами и узнавать друг друга, двигаться на встречу крохотными шажочками. Шутка, воспоминание, чуть лукавая улыбка. Прикосновение, вырывающее из груди легкий вздох; ласка, рождающая стон. Смех, искорки в глазах, солнце, запутавшееся в переплетенных светлых прядях волос... - Можно, я украду тебя?.. Ненадолго… просто поцелую еще раз… а потом еще раз… еще… Травинки с джинсов Мира он отряхивал дрожащими руками, пока по взгляду, в момент потемневшему, по ответной дрожи не получил ответ: укради. Давай, укради. Мир… Мир… Мир… Безумие, одержимость, пропасть, в которую ХОЧЕТСЯ падать, раскинув в стороны руки, и любить каждый миг, грозящий стать последним. Бесконечно долго падать. Всю свою жизнь, сколько бы ее не было отмерено кем-то всемогущим свыше. Макс смотрел в ЕГО глаза и думал, что в тот день, когда в его жизни не станет Мира – не станет и его. Потому что только и останется, что упасть до конца, увидеть, сколь глубока эта пропасть на самом деле. - Я извинюсь перед тобой… на всякий случай… вот здесь, в салоне… - целуя приоткрытые губы, потянувшись пристегнуть ремень безопасности. – О, черт, я пролил на тебя колу… снимай свою майку, ее фэншуй нарушен, это карма… - и легкий поцелуй в плечо, щедро сдобренный напряженным выдохом. – Джинсы, конечно, тоже бы надо… - Сквозь смех. – Но это лучше сделать дома… Еще немножечко, совсем чуть!.. А на подъездной дорожке – пусто. Ни матери, ни отца. И в доме темно и тихо. И можно вжать тонкое напряженное тело в стену, покрыть поцелуями шею и плечи, изучая совсем-совсем иначе, чем днем, с трудом оторваться, понимая, что еще немного и благие намерения прахом пойдут, или совсем как поезда – под откос, и все смешается в доме… и в мыслях. И безумная жажда и жгучий стыд: твою мать, первое свидание, а ты можешь думать только о том, чтобы… чтобы увидеть, как разметаются его волосы, как он задрожит, как потянется за еще одним поцелуем, и еще и еще… - Душ… - Влюбленный дурак! – Там… Мир еле заметно вздрогнул и выгнулся в обнимающих его руках. Которые никак не хотели отпускать. Как и жаркие, голодные губы. - Все… Все, отпусти… - со стоном выдохнул Мир и почти силой вырвался из крепких объятий. Обжег Макса быстрым взглядом и погрузился в полумрак дома. Нашел нужную ему дверь и юркнул в ванную комнату. Пыль… возбуждение – ему действительно нужен душ. Мир на автомате закрыл замок и, запрещая себе думать, быстро разделся и встал в кабинку, выворачивая краны. Спасибо, Макс. Пару минут Мир просто стоял, подставив лицо под струи воды и закрыв глаза. Вспоминая безумную скорость, стелющуюся под колеса дорогу и сладкий, восхитительный бред под сенью листьев. Жаркий шепот, горячие поцелуи и желание, чтобы это длилось вечно. Чтобы Макс обнимал также трепетно и сильно. Чтобы… Румянец залил щеки, когда под веками встали глаза Макса. Голодные, отчаянные, умоляющие, любящие, почему-то обреченные. Собственное тело отозвалось новой волной возбуждения, и Мир тихо, сквозь стиснутые зубы застонал. Как страшно и сладко. Страшно потому что никогда раньше… Страшно потому что первый раз. Сладко потому что это – Макс. Потому что это он, любимый. И потому что хочется прижаться к нему. Целовать мягкие губы, ласкать сильную спину, плечи, чувствовать, как бьется под языком жилка не шее. А рассудок пытался вразумить пылающее тело. Не рано ли? Всего третья встреча, первое свидание. Слишком быстро. Слишком сильно. Ярко, больно. Не страшно довериться. Страшно ошибиться. Но он рискнет. Потому что без НЕГО – уже невозможно. Он уже забыл, как это – жить без Макса. Не думать о нем, не видеть его глаз. Так много показывающих и еще больше скрывающих. Любовь? Бред. Безумие. Страсть. О, да, страсть. Еще вчера покалывавшая кончики пальцев и кидающая навстречу друг другу. А сегодня – заставляющая раз за разом тянуться к губам и целовать, целовать. До темноты в глазах. И только от него, Мира, зависит, чем закончится этот безумный день. Только от него. Потому что Макс, любимый, уже родной Макс примет любое его решение. Спрячет за ресницами голод, и будет улыбаться, как и раньше. Или вспыхнет, загорится, превращая вечер в пожар. Мир тряхнул волосами и прибавил холодной воды, чтобы хоть немного прояснить голову. Как это будет? Больно, сладко, страшно? Неловко и неуклюже или уверенно и сильно? Мир прикусил губу и провел руками по плечам, груди, бокам. Медленно, нерешительно. Пытаясь понять, чего хочет его тело и он сам. Внутри жаркой волной разлилось желание, и Мир выдохнул, чувствуя, как начинает колотиться сердце о ребра. Ответ дан. Боясь передумать, он выключил воду и вышел из кабинки. Нашел взглядом большое полотенце, которое, как ему показалось, принадлежит Максу, и закутался в него, как в одеяло. Словно… спрятался. Выдохнул и, щелкнув замком, открыл дверь, остро чувствуя, как остается позади привычная, спокойная жизнь и начинается что-то новое. Неизведанное. Пугающее. То, во что он был готов погрузиться с головой, забыв обо всем на свете.

***

Макс маялся. Слонялся по дому, потом поднялся в гостевую комнату и все-таки влез в душ, пустив сразу холодную воду. Напор оглушил, заставив судорожно выдохнуть и задрожать. Прикосновение ледяных капель вырвало почти болезненный стон из горла. Но, по крайней мере, это лучше, чем пугать Мира. В зеркале отразился взгляд. Потерянный и такой… Я злой и страшный серый волк, я в поросятах знаю толк, рррр! Макс тихо и как-то безбашенно рассмеялся, поймал себя на том, что уже минуту пытается натянуть на мокрое тело джинсы. Заррраза! Ну и черт с ними! Он выбрался из душа, так и не застегнув пуговицу, путаясь в болтающихся штанинах, и замер в самом верху лестницы. Мир был внизу, укутанный в его полотенце, и такой же, как и он растерянный. И даже тот же вопрос в глазах. Да или нет? Нет или да? Потому что от ответа зависит многое. Очень многое. Целая жизнь зависит. - Мир… Тот остановился у подножия лестницы и вскинул голову. Взгляд скользнул по каплям на груди, и Мир прикрыл глаза, снова прислушиваясь к себе. А потом медленно поднял ресницы, заглянул в расширенные, словно пульсирующие зрачки, и вдруг рванулся вверх. Навстречу… - Мир… - Макс улыбнулся, отступив на шаг назад. Нет, не из страха или нерешительности. Просто чтоб не свалиться вниз, к нему. Потому что ноги держали с трудом, потому что внутри растекался по венам жидкий огонь и странная слабость. Мир… Его Мир, такой красивый! Макс шагнул назад, и Мир замер на ступеньке, чувствуя, как начинают подрагивать губы. Дурак… Какой же он дурак… С чего он взял, что Макс хочет… - Моя комната дальше… - Макс тяжело оперся плечом о стену. – Ты все еще… Макс замолчал, не закончив, и Мир выдохнул, сильнее сжимая полотенце пальцами. Что - «он еще…»? - Прости, - тихо произнес Мир, чувствуя, как разливается внутри разочарование. Похоже, он действительно слишком… торопится. Как глупо… - Я думал… Нет, не важно. Пытаясь взять под контроль собственное сердце, бьющееся в истерике, он слабо улыбнулся: - Ты так не и показал мне дом. - Тебе действительно хочется посмотреть дом? – почти жалобно спросил Макс. Наверное, он сейчас щенка подзаборного напоминает. А в любимых глазах что? Горечь? – Можно в другой раз? Я… не смогу, Мир… Я не смогу. Я слишком тебя… хочу! «Тогда почему ты отшатнулся от меня?!» - в глазах застыл немой вопрос. А потом… тело все решило само. Шаг, еще. Ступенька. В животе спиралькой скручивался сладкий ужас. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что сейчас, наверное, он похож на девственницу в первую брачную ночь, и нервный смех всколыхнулся внутри. Какой бред… Ближе, еще шаг. Ну же, Макс, пожалуйста… Хоть слово. - Мир?.. – Макс потянулся к нему, чуть нахмурившись, не понимая ничего. Все же было хорошо? Ведь так? И почему внутри трясет ТАК? И хочется, чтобы ОН наконец прекратил, утихомирил эту дрожь. – Мир, если ты не… - Максим на миг прикрыл глаза – Я пойму. Мир только выдохнул, чувствуя, как внутри начинают лопаться пузырьки шампанского. Кому из них восемнадцать? Он в два шага преодолел расстояние до Макса, выпростал руку из полотенца, оголив плечо, и кончиком пальца собрал с груди капельки воды. - Трусишка ты мой… - еле слышно произнес Мир. - Твой, - Макс выдохнул и поцеловал его обнажившееся плечо. Смутился, покраснел, как девчонка, густо, кажется, до самых корней мокрых волос. Неловко обнял Мира за талию и принялся аккуратно пятиться назад, молясь только, чтоб не растянуться на полу, иначе останется со стыда сквозь этот самый пол провалиться. – Это… коридор второго этажа… - ресницы дрожали, губы прыгали, тихий смех рвался наружу, нервный, испуганный. – Если топать по нему… - шепот терялся в мокрых сладко пахнущих волосах Мира, – мы придем к самой дальней комнате… К моей… вот как раз сейчас… мы в нее и ввалимся… потому что я - балда… Мир тихо засмеялся, остро чувствуя, как сжимаются руки вокруг его талии, а горячее дыхание согревает шею. - Самая дальняя… - он скользил кончиками пальцев по скулам, не в силах противиться простому, но безумно сильному желанию – прикоснуться. – Самая закрытая. Пусти меня в свой мир, Макс. Позволь… - Входи, - вдруг совершенно серьезно прошептал Макс, толкая бедром дверь. – Не заперто. Для тебя. Не заперто. В комнате – полумрак, бархатистый и уютный. Светится неярко настольная лампа на письменном столе, вырывая из темноты угол массивного книжного шкафа. На полу – лохматый ковер. Кровать спрятана в нише, не сразу заметишь этот темный уголок. И повсюду – книги, листочки, записочки… белеют, желтеют осенними листьями… На глобус в углу напялен шутовской колпак, а на вешалку наброшен флаг какой-то «банановой» республики. Безжалостно поставлен в самый дальний угол мордой к стене огромный плюшевый медведь… на кресле перед компьютером – разбросанная одежда. - Я… - Макс закусил губу и зажмурился. – Вот… весь я… Бери, если хочешь… - Хочу, - Мир подался вперед, касаясь губами губ. Легко, почти невесомо. Отстранился, оглядываясь. – Мне нравится твой мир. Он… теплый, - крутанулся вокруг себя и еле успел поймать на бедрах начавшее сползать полотенце. Кинул на Макса смущенный взгляд и отвернулся, не зная, что делать дальше и что сказать. - Мир… - сердце ухнуло, провалилось куда-то и душа за ним следом. И хотелось верить, что не в пятки. – Мир… - Макс шагнул вперед, перехватил сильные тонкие руки, разводя в стороны, не позволяя вновь замотаться в полотенце, и грудью прижался к его спине. Опустил голову на плечо, всем телом ощущая близость. Он есть. Он рядом. И если уронить это чертово полотенце – можно переплести пальцы и целоваться до одури, пока пар из ушей не повалит или… Тронь Мира – зазвенит. Как струна гитарная. Напряженный, тонкий. Солоно. Кровь на губах? Откуда? Прикусил так сильно… и не заметил. Мир рванулся, развернулся, забыв про улетевшее на пол полотенце, и застыл под взглядом Макса. С румянцем на щеках, обнаженный, почти возбужденный… Ни капли стыда и пошлости. Он знал… Знал, видел свое отражение в голубых глазах. Прекрасное. Чистое. И Мир потянулся к нему. Руки протянул, душу отдавая: - Иди ко мне… Взгляд за взгляд, душу за душу, касание за касание. Макс слизнул капельку крови, выступившую на нижней губе. - Я люблю тебя, Мир, - принимая дар, себя вручая. И все, и никаких больше слов. Поцелуй, и пальцы чутко очерчивают скулы, шею, плечи. И мешают, мешают чертовы джинсы, чтоб телом к телу, кожей к коже. А стряхнуть – нужно разомкнуть объятия, пусть на миг, но разомкнуть. Мир выгнулся, доверчиво приникая к напряженному телу. Сильному, горячему. Принял долгий поцелуй и отступил на шаг, не отпуская губ. Еще шаг, еще… Туда, где тень. Где скроет полумрак румянец смущения. Мгновение, и Мир мягко выскользнул из объятий, опускаясь на кровать. Откидываясь, опираясь на руки. Улыбаясь шало и немного безумно. Шаг вперед, еще один и еще… Макс шел за ним, как привязанный, прикованный сердцем. И лишь когда тонкое тело коснулось белоснежных простыней – замер, рассматривая светлое на светлом, пытаясь запомнить каждую черточку, каждое родимое пятнышко. Волшебство. Чудо. Смешно или нет, но никогда в жизни ему не хотелось так… всего. Владеть и отдаться, смотреть, прикасаться, целовать, слышать вздохи, вскрики и кричать самому. Звук расстегиваемой «молнии» прорезал тишину, нарушаемую только их дыханием, и когда он наконец стряхнул чуть влажные джинсы, понимание превратилось в твердую решимость. Вспомни, что тебе нравится. Когда губами касаются вот здесь, у основания шеи, а потом скользят вниз, по груди. И, да, ты вздыхаешь так сладко, если языком очертить темные солнышки сосков… Расслабленное тело напрягается снова, и под ладонями отчетливо проступают литые мышцы. Мир глухо застонал сквозь стиснутые зубы и выгнулся навстречу робким, пока еще не сильным поцелуям. Как… горячо… Сильное тело, тяжелое – вдавливает в матрас, возбуждает. Провести ладонями по спине, бокам. Потянуться и лизнуть кончик губ, умоляя о поцелуе. Настоящем, глубоком. После которого не останется ничего, кроме них. И Макс не позволил отстраниться. Точно кто отпустил поводья, предоставив его – ему самому. Он не знал, не помнил, сколько их было, поцелуев. Вот только этот – пил их души, жадно, властно, отнимал дыхание, выжигал глубоко внутри то самое, сплавляя их в единое целое. Точка невозвращения, после которой нет ничего, кроме них. - Макс… - Мир со всхлипом оторвался от терзающих его губ. Вдохнул и уже сам приник к ним. Лаская сильно, почти больно. А потом просил прощение, едва касаясь кончиком языка. Скулы, щеки, лоб, светлые пряди волос. И мало. МАЛО! Как две половины единого целого, идеально совпадающие. Изгибами тел, сплетенными пальцами, слитыми губами, собирающими тихие стоны. - Люби меня… И голубые глаза почти почернели. Поцелуй жалящий, поцелуй нежный. Губы, руки… как это может быть? Как это может НЕ быть? Природа не подскажет, но подскажет он сам. Это ведь похоже на танец. Занятие любовью… Когда измученное ласками тело раскрывается само, когда не остается тайн, когда возбуждение столь сильно, что становится все равно, что в ответ на поцелуй следует короткий укус. Это не стыдно… нет, не стыдно, когда напрочь сносит с тормозов от одного только вида напряженной налитой плоти любимого. Это страшно… Быть таким открытым, таким доступным. Позволить увидеть свое все самое потаенное, почувствовать. Дрожь, стон. И сверкающая капелька на вершинке. Провести пальцем, вскинуть взгляд – понравилось ли? Облизнуться и снова - к губам. Сильно, страстно. Раскрываясь до конца. …и захлебнуться стоном. И податься бедрами вперед. Это уже не бабочки внизу живота. Нет легкости, есть тяжесть расплавленного металла во всем теле, есть кровь, бьющаяся в висках… И холодок страха, почти что зарождающаяся паника. Гормоны… любовь… кому из них почти-двадцать? Мир… Мир не девчонка. И его тело, о, здравствуй, капитан очевидность… его восхитительное, сильное тело не примет вторжения. Ну что, Макс… Чем выше любовь, тем ниже поцелуи… поцелуи… и ниже, ниже, пока не сомкнутся губы на солоноватой плоти, пока не коснется язык узкого колечка мышц, щедро делясь влагой. Но этого мало, так мало! - МАКС!!! – крик, перешедший в отчаянный стон. Краска на щеки, волосы по подушке. Зажмуриться сильно, прикусить ребро ладони. Потому что держать в себе – невозможно. А кричать… - Макс, Макс, Макс… - лихорадочный шепот. И арка спины над кроватью и бесстыдно раскинутые ноги. Пальцы, погружающиеся в непослушные светлые пряди. Остановись… Нет, продолжай! Стыдно. Плевать. - Макс… - громкие стоны, жаркие. – Макс, Максим… Люби… А Макс чуть не выл. До боли хотелось. До боли, до полного помутнения в мозгах… Каждый стон по нервам, каждый вскрик… Господи, пожалуйста, пусть не больно… - Мир, миленький… Ну хоть бы немножечко его почувствовать… Хорошо что он не гигант. Может, первый раз в жизни и порадовался! Вскинул взгляд на напряженное лицо, чувствуя, как текут по щекам слезы. И черт его знает, от восторга, ужаса или бесконечной нежности. - Обними меня… крепко-крепко… - и медленно, стараясь не заорать в голос от восторга – вперед, вглубь противящегося проникновению тела, тесного, дрожащего. – Прости меня… прости… Больно… До крика больно. До вибрирующего в горле стона. Но только зубы стиснуты. Не напугать, не оттолкнуть. Только выдох: - Больно… Подожди… Подожди… - и почти сразу – успеть поймать испуганно дернувшегося назад любимого. – Нет! Не уходи… Просто… подожди… Макс замер, уткнувшись лицом куда-то в шею Мира, шепча, шепча то самое, простое: – Прости меня… Люблю… люблю… - глотая слезы, соленые, горькие от привкуса крови с искусанных губ. Замер, окаменел, хоть так хотелось, отчаянно, до ломоты в звенящем от напряжения теле двигаться, двигаться, выплескивать безумное возбуждение. Секунда, две… Боль утихает, освобождая разум. И тогда приходит понимание. Они вместе. Друг в друге. И быть ближе уже невозможно. А хочется слиться, врасти. Дыхание на шее, ожоги чужих слез. И восхитительная тяжесть дрожащего тела. Обнять. Прижаться. Выгнуться, бессознательно ища… что-то… И ухнуть с головой в яркие вспышки под веками. - Давай, Макс… Двигайся. Вылюби меня… Чтобы только твой… Не пошлость. Вырубающая мозги непристойность, на выдохе, яростным шепотом, карамель и корица послевкусием. И толчок, и голова кругом и густой, как патока воздух. И безумный шепот в ответ, переходящий в стон: - Мир… Мой Мир… Сильно. Мягко. Глубоко. Боль. Радость. Слеза на кончиках ресниц: не выдержал, не смог стерпеть… - Твой… Только твой… А потом – навстречу. Жадно, жарко, ловя ритм. Языком по губам: пересохли. Зажмуриться, податься вперед, идя за желанием тела. Любимого – в кольцо рук, ног, бедер. И подставляться, подставляться под его голодные поцелуи. Люби… - Еще… - тихий выдох. И, как награда – вспышка под веками, когда внутри что-то взрывается ярчайшим удовольствием. – Еще! …и еще, и еще, и снова, пока не захлебнулся мучительным хриплым стоном, пока не хлынули из-под зажмуренных век соленые потоки, мешаясь с бисеринками пота над губами, пока не растворился этот стон-крик в чужом теле. Чужом? Нет. В теле одном на двоих. Двое? Их двое? Полно… Один. Одно существо, стонущее, плачущее, восторженное, пылающее. - Мааакс… - выгнуться навстречу, принимая в себя так глубоко, как только можно. Податься вперед, сцеловывая со щек, скул прозрачные капельки. И снова – в ритм, которого уже мало. МАЛО. И тихо-тихо попросить: - Поцелуй меня… Приоткрытые, алые от поцелуев губы. Так сладко целовать, покусывать, впиваться, чувствовать, как пульсирует в них кровь, как бьется сердце, бешено, безумно. Это уже не нежность. Но и не жестокость. Скорее любовь – без жалости, без пощады, когда наги не тела, а души. Когда достаточно одного только взгляда в никуда, в пустые глаза, которые вот так же смотрят в тебя, чтобы умереть. Оторваться лишь на секунду. А потом снова и снова глушить свои стоны в ЕГО губах. Медленно, неторопливо. Горячо, горячо, жарко, невыносимо. И терпеть больше нет сил. Только снова умолять, держась на последнем вздохе: - Быстрее, Макс… Пожалуйста, быстрее. Сильнее. Так, чтобы выжечь изнутри клеймо принадлежности. Такое же, какое нарисовали на его коже обжигающие губы. «Мой Мир. Мой». Быстрее, сильнее, глубже, срываться в сумасшедший, нереальный ритм, и не бояться, что сердце может не выдержать. Просто не выдержать. Потому что пока ОН смотрит ТАК… можно все. Быстрее, сильнее, глубже, и целовать так, чтоб оставались следы, чтоб яркими вспышками на золотистой коже – мой Мир, мой, ничей больше! Вскрикнуть, взвиться, задыхаясь и шепча бред. Поймать сведенными преодоргазменной судорогой губами ответный вздох и ухнуть с головой в чистейшее удовольствие, от которого все внутри пылает. Сжаться так, чтобы вырвать из груди любимого мучительный стон и разлететься вязкими, тягучими каплями. *** Тело – пронзительно-легкое и пустое. А душа, кажется, еще шныряет где-то там, ближе к небу, ближе к дождю. Макс медленно открыл глаза. Опустошенный, усталый, но первый раз в жизни абсолютно и безоговорочно счастливый. Ладонь на груди, влажные волосы, подрагивающие ресницы… Это он ТАК обошелся с его губами? Боже… Макс потянулся, легонько лизнул, точно выпрашивая прощения. Совсем не хочется шевелиться. Эхом по телу гуляют отголоски удовольствия, тающего, как мороженое на солнце. - Спасибо…