Лисички и рыжики

Это была огромная удача. Целая грибная поляна. Совершенно забывшись и потеряв счет времени, Нанаба собирала в завязанную узлом форменную куртку яркие, бросающиеся в глаза рыжики и мясистые, закручивающиеся изящной природной воронкой лисички. Вот так повезло. В кустах зашуршало, затрещало, будто там бродил недовольный покусанный пчелами медведь. Нанаба пригнулась ниже, настороженно прислушиваясь, в какой-то момент испугавшись, что и вправду медведь или, что хуже, медведица, оказалось, почти угадала – Майк. В настроении довольно смешанном – не то чтобы как среди зимы разбудили, но и не так будто малины наелся. Поглядел, повел носом, нахмурился: — Где тебя битый час носит? Она заулыбалась блаженно, словно не перед командиром находится, а в лесу около родной деревни, а брат пришел её подгонять, потому что темнеет и домой пора. И они бредут с полными лукошками, предвкушая сытный ужин из жареной с грибами картошки, и обжигающий суп из сушеных боровиков, который бабушка варит зимой и наливает полную миску прибежавшим со двора замерзшим раскрасневшимся внукам. Но это был не брат и сейчас даже не Майк, не тот Майк, который подобную выходку станет терпеть, а был раздраженный майор Захариус, который обыскался свою помощницу и уже готов наложить на неё какое-нибудь взыскание в виде ночного караула. И впрямь огромный, как медведь, какого она однажды видела почти на самой опушке. Тогда залезла высоко на дерево и сидела ещё долго, даже когда медведь ушел. А сейчас не спрячешься. — Только не говори мне, что собираешь тут грибы. Вообще-то посылали за хворостом. Сгущались сумерки и пора бы разводить огонь, но кто же знал, что здесь такое богатство прямо под носом. — Да. Вот, – и показала полную куртку грибов. — Совсем чокнулась? Отряд мне хочешь отравить? Выбрось немедленно! От возмущения Нанаба едва не выронила нож, которым срезала толстые ножки. Как это выбросить? Такие грибы и выбросить? Стало обидно и за себя и за грибы. — Задолбало уже этот сухпаек жрать! Почему нельзя грибы? Они съедобные, ты что, не чуешь? – и, вскочив на ноги, сунула толстый рыжик командиру прямо в редкие усы. — Думаешь, я по запаху пойму ядовитый или нет? У неё даже лицо вытянулось: — А что, не поймешь? Да она думает его нос это прямо бог какой-то, что ли? Всё способен различить? Он в жизни в этих грибах не разбирался – чует, что свежие, оно и ясно – только срезаны, и что пахнут палой листвой и травой, а можно их есть или нельзя это уж ему неясно. — Нет. Я в них не разбираюсь. Выбрось немедленно и возвращайся, хворост и без тебя собрали, - и добавил с сарказмом, - спасибо за помощь. Но она узел из рук не выпустила, обхватила обеими руками и побрела с ним к поляне: — Они съедобные, Майк. Это точно. Я разбираюсь. Разреши, а? — Нет. Потравятся все, ну или обосрутся, на хрен оно мне надо? Но она шла сзади и грибов своих не бросала. Вот же упертая. Иногда это плюс, как для бойца, он в ней это ценил. Порой на тренировке все уже ничком на траве валяются, а она зубы сцепит и продолжает. Но вот в таких случаях – бесит. Разбаловал он её, думает раз не бой, не тренировка и рядом нет солдат, можно плюнуть на его приказ. Ой, нахалка. Дошли до места, где расположился их отряд, стали, постояли. — Черт с тобой, но не дай Бог, кто-то отравится. Не представляешь, что тебя ждет. Пару раз в год Легион устраивал масштабные тренировочные вылазки в дремучие леса на территории перед стеной Марией. Десять дней в условиях далеких от комфортных. Усложненные тренировки на приводах, отработка ориентирования на местности. Обязательно с участием новобранцев – для них лучших полевых условий не придумаешь. Но десять дней на сухом пайке, с купанием в речке или лесном озере, стирка в общем тазу и сушка белья на палатке или ближайших кустах. Никакой романтики. Мало кто эти внутренние вылазки любил, но Нанабе они нравились, она обязательно находила минуту, чтобы постоять в тихом лесу, подальше ото всех – как дома. Майку об этом не рассказывала, разумно полагая, что он такого не поймет. Городской. Шумы, цвета, живое волнение огромного целостного организма это вам не грохот копыт о мостовую и не запах булочной на углу. С легкой грустью она думала о том, какие они разные. В армии, на службе разница между ними несколько стиралась, приглушалась, меркла, но здесь, на природе, в своей стихии Нанаба отдавала себе отчет в том, насколько они не похожи друг на друга. Она – простая деревенская девчонка, дочка плотника, он – городской парень, учился в хорошей школе, отец имел вес в торговых кругах. Армия – их спасение, на гражданке они совсем не пара. Нанабу с курткой полной грибов встретили с ликованием. Взрослые люди, суровые вояки радовались жареным лисичкам, как дети шоколадным конфетам. Даже скептично настроенный Майк вернулся, расположив всех по группам и отдав приказы по общей кухне. Их подотряд сбился у костра, уставший, расслабленный после купания в озере, чуть шумный. Скоро отбой. Нанаба, убедившись, что никто за ней не наблюдает, нырнула за палатку, а оттуда за куст и чуть дальше, чтобы не столкнуться с кем-нибудь забредшим по нужде, и встала, прислонившись к широкому стволу. Наверху ухнул сыч. Она прикрыла глаза, вдыхая свежие запахи почти остывшего леса, не стоило полагаться на зрение в неверном свете чуть пробивающейся сквозь ветки луны. Справа хрустнула сухая ветка. Трудно быть бесшумным, когда в тебе сто с лишним килограмм. — Командир, я Вас слышу. Он вышел из густой тени, виновато почесывая затылок: — Прости, не хотел мешать. Она отмахнулась нетерпеливо: — Я зачем-то нужна? Сейчас буду. — Нет. Ты просто в лес ушла, я за тобой. Мало ли. — В лесу не заблужусь. — А со мной раз было, – признался, - ну это, правда, был не совсем лес, скорее лесополоса и я был пьяный. Утром проснулся, а на меня заяц смотрит. Нанаба фыркнула в рукав, не позволяя себе громко рассмеяться: — А к нам зимой лоси приходили. В мороз. Когда в лесу есть нечего. Здоровые такие, как ты. Он чуть толкнул её в плечо возмущенно, как повод прикоснуться, и оставил на нем руку, потянул к себе. Обнимаясь в ночном лесу, чуя запах костра и жареных грибов неподалеку и тонкий аромат промытых в озере, ещё влажных волос, Майк думал насколько же она другая. Не такая, как он. И стержень у неё другой, не менее прочный, чем у него, но иной – природный что ли. И всё у них разное, кроме армии. И столько в ней интересного, необычного, приглушенно-дикого. И он, коренной городской житель, один из сильнейших бойцов, сын крупного торговца, стоит и прижимает к себе в лесу эту деревенскую, пахнущую редким весенним цветком девочку. И всё раздражение, накопленное за день, всё недовольство, усталость, легкая злоба уходят, растворяются в уханье неведомой птицы, в прохладном ночном воздухе. И всё это так необычно и неожиданно хорошо, даже лучше, чем жареные на костре грибы.