Wonders

      …Кляйн не помнил, была ли это реальность или же игра. Кусочки небесной органзы, запутавшиеся в изящных древесных нитях над головой, заманчиво переливались ультрамарином, и не было возможности определить, состоят ли они из пикселей. Зачарованно глядя на хитросплетение веток раскидистого криволапого клёна, Кляйн решил оставить этот вопрос интригой до появления второго участника.       Он не боялся заскучать. Прислонившись к вековому стволу, сплошь изгрызенному жучками-короедами, он задумчиво проводил пальцами по шершавым дорожкам и впадинкам, оставленными различными звеньями биоценоза. Ноги его прочно сплелись с толстыми корнями, уходящими под землю на метры, а спина утонула во мхе, сплошь покрывшем поверхность дерева. Не двигаясь, чуть ли не дыша, Кляйн сросся с лесом.       Двигались только его глаза, когда он наблюдал за парящими в воздухе серебристыми пылинками. Те танцевали свой причудливый плавный танец; водили хороводы вокруг солнечных лучей, преломленных широкими узорчатыми листьями клёна. Эти лучи создавали светлые круги, делая тёмно-зелёную поляну пятнистой шкурой неведомого лесного зверя. Свет также падал и на макушку Рётаро, заставляя волосы причудливо менять все оттенки красного в зависимости от угла поворота головы, но этого Кляйн видеть уже не мог. Он наблюдал за лесом – а лес наблюдал за ним. ***       Здесь он уже бывал несколько раз, и постоянно не мог наглядеться. Было что-то волшебное в этой поляне, одной из тысячи в этом лесу; что-то невероятно сказочное, из-за чего Кляйн постоянно путал реальность и игру. И, лишь приход Коске позволял ему вновь расставить всё по местам.       Именно Коске и показал ему это место, именно он привёл их сюда в один из дней, когда Кляйн вновь ощутил хандру после встречи с Чёрным Мечником. Расчёт оказался верным: Кляйн тут же забыл обо всех неприятных встречах, поглощённый контрастом цветов и буйством красок. Стоящий посреди этого великолепия Коске усмехался, обнажая ряд острых как рыбьи кости зубов, и выглядел вовсе не на свои двадцать два года.       Он всегда опаздывал на встречи и неизменно приходил с одной и той же стороны, обходя небольшое озерцо строго по часовой стрелке. Кляйн ловил его силуэт задолго до того, как тот подходил, разглядев точёную тень в лесной чаще, уловив незаметное мерцание света между деревьями. Спугнутые им птицы запутывались в густой кроне, Коске неторопливо шёл по берегу, ступая по нежной кромке воды, а Кляйн наблюдал за ним жадными глазами, ни разу не решившись двинуться навстречу. Иначе – он чувствовал это интуитивно – этот маленький ритуал потерял бы всякий смысл. Поэтому он послушно ждал, пока мальчишка приблизится, чтобы привычно глянуть снизу вверх и проворчать «опять опаздываешь», слишком дружелюбное, чтобы Коске воспринял его всерьёз.       Некоторое время они сидели молча, не намереваясь разрушать хрупкую паутину тишины. Кляйн рассматривал озерцо, всякий раз меняющее свои оттенки на любые из палитры сине-зелёного: тут был и лазурный, и изумрудный, и тёмный травяной, и нежно-голубые кусочки отражения неба. В глубине озера притаилась почти чёрная синь, переходящая во всё более светлые оттенки, пока, наконец, не превращалась в прозрачную прохладу, по которой и ступал босыми ступнями Коске. Шелковистый песок застревал у него между пальцами, и какое-то время он посвящал удалению песчинок, а они золотыми крупицами оседали на терракотовую рыхлую землю. Коске мешал их, и они принимали тот же благородный тёмный цвет, что и влажная, пахнущая травой земля, к которой так приятно было приникать ладонями и слушать, слушать… Что же он слышал, Кляйн не знал, но, было у него предположение, что то лес говорит с ним из самых своих тёмных глубин. ***       В такие моменты игра ему была не нужна. Размытая граница между реальностью и игрой становилась чётче с появлением Коске, который хоть и был похож на своего персонажа как две капли, но всё же неуловимо отличался некими прекрасными деталями. Эти же детали делали из него другого человека по сравнению с Киригаей, и Кляйн вздыхал свободнее, избавившись от самого своего навязчивого наваждения. Коске же вёл себя непринуждённо, о прошлых разногласиях вспоминал редко, и имя Мечника в разговорах всплывало лишь по крайней необходимости. В остальном Кляйн был истинно очарован: как местом, так и мальчишкой, что на поверку оказался не таким уж нахальным, как это могло и быть.       Своя толика задиристости и своеволия в нём была, но эти колкие замечания и вольные фразы, которые он мог бездумно отпустить, Кляйн предпочитал пропускать через себя, как сквозь фильтр. Памятуя о настойчивости сильфа в былые деньки, он был готов к непрекращающейся осаде своего жилья и личного времени, но Коске, как и обещал, делать ничего не собирался. Первый шаг, как полагается мужчине, он совершил, а «уж дальше, Рётаро, твоё сольное выступление», которое Кляйн выдержал с честью и достоинством. Не слишком переусердствовав, нашёл новоприобретённого союзника в знакомой уже локации таверны, где всё завертелось по пройденному сценарию, разве что разговор вышел более трогательным, а конец более счастливым. Проснувшись утром из-за проклятущего солнца (шторы всё же надо приобрести), Кляйн повернулся на другой бок, и в этот раз упёрся носом не в стену, а в чужой нос. В реальности, кстати, оказавшийся курносым, и эта деталь несказанно радовала Рётаро какой-то непосредственностью и легкомысленностью.       Лучше рассмотреть его обладателя он смог в реальности, но уже чуть позже: в день, когда Коске неожиданно нагрянул в гости без спроса и предупреждения, заявив о возникшей срочной необходимости испить чаю, опустошить холодильник, но, перво-наперво, испытать кровать Кляйна на предмет острых пружин и скрипучих досок. Впрочем, если таковые там и были, то они их не заметили, заглушив любые возможные скрипы своими стонами и закрыв неудобные углы разбросанными подушками.       В жизни Кляйна вело ещё сильнее, чем однажды в игре. Вполне осознанное теперь возбуждение накатывало волнами всякий раз, как бесстыдный мальчишка позволял себе маленькую шалость с ничего не подозревающим другом: то пальчиком по бедру проведёт, отчего у Кляйна мороз по коже и сердцебиение как у загнанной лошади, то на ушко что-то ласковое шепнёт – и сразу же тело вибрирует от предвкушения. А стервецу только этого и надо: сделает пакость, состроит безобидную мину, да оголит белоснежный сугроб плеча, доводя Кляйна до точки кипения. И ведь, вроде, стыдно за себя должно быть – всё-таки, не подросток малахольный, тридцатник уже, - а нет, ведётся на подобное, как в пятнадцать лет, набрасывается на мальчишку, себя не помня, будто так и должно быть. А тот улыбается из-под руки и молча стаскивает ненужную одежду, совершенно не обнаруживая стыда на красивом хитрющем лице.       Однажды случилось нечто совсем непредвиденное, что Кляйн теперь вспоминает со смехом. А в тот момент смеяться не хотелось совершенно; да и кто будет смеяться, когда тебя настигает ранний склероз? В том, что это склероз, можно быть уверенным – иначе, почему он не запер чёртову дверь на все замки, прежде чем поддаваться на мальчишкины провокации? Стоило десять раз всё перепроверить, чтобы не попадать в подобную ситуацию; Кляйн мог бы воссоздать её в памяти идеально: он, нависнувший над мальчишкой, притянутый его гибкими руками, только что оторвался от искусанных зацелованных губ, и взгляд его устремлён на дверной проём, где стоит онемевший от неожиданности Кирито, зашедший на огонёк. Немая сцена; если опустить занавес, было бы даже смешно. Мальчишка на простынях беспокойно таращится то на своего нерадивого бойфренда, то на вечную первую любовь этого же самого бойфренда, который открывает рот как рыба, и в кои-то веки не знает, что сказать. Кляйн бы умер со стыда в этом самом положении, если бы Кирито успел сказать хоть слово; но тут мальчишка захохотал своим бесстыдным звонким смехом, и Кадзуто поспешно ретировался, захлопнув за собой злосчастную дверь.       Коске ещё долго посмеивался: «Надо было видеть лицо Кирито, да и твоё тоже», а Кляйн покрывался испариной и избегал встречи со старым другом. В конце концов, вынужденные собраться вместе на одной из вечеринок, они, после нескольких попыток обсудить инцидент, что сопровождалось неловким покряхтыванием и опусканием глаз, перешли на какую-то отвлечённую тему, таким образом, молча соглашаясь забыть и никогда не вспоминать этот кошмар.       Однако если опустить этот досадный случай, Кляйн не смог бы придраться к взаимоотношениям с Коске. Заменой Кирито тот не был – да и кто мог бы его заменить, - но вносил приятное разнообразие в жизнь хотя бы тем, что ему было действительно интересен сам Рётаро как таковой. Подобный интерес к своей персоне Кляйн находил интригующим, и поневоле сам начинал привязываться к весёлому сильфу, что так неожиданно занял прочную позицию где-то на одном уровне с Киригаей.       Что странно, сам Киригая проявил недюжинный интерес, с энтузиазмом познакомив новоявленного друга Кляйна со всей своей небольшой семьёй, друзьями, и пригласив на вечерние посиделки в тесном кругу. Кляйн неуютно ёрзал на месте, готовый в любой момент одёрнуть Коске, если тот вздумает пороть правду на вопрос « а как вы познакомились?», и вообще очень переживал, не ляпнет ли тот какую глупость. Опозориться перед Кирито не было бы самым худшим унижением в жизни, но вот быть посрамлённым перед всей честной компанией – явный перебор. Коске, впрочем, вёл себя достойно, общий язык со всеми нашёл и даже сумел очаровать Асуну, что само по себе давало ему фору в сто очков. В рассказе об обстоятельствах знакомства не прозвучало и слова правды: мальчишка самозабвенно наплёл трогательную историю о том, как Кляйн вызволил его из драки с какими-то уличными бандитами, покушавшимися на его кошелёк и жизнь. Все сочувственно поохали, повосторгались смелостью Рётаро, и на этом наводящие вопросы прекратились. Коске же ободряюще-заговорчески подмигнул Кляйну и продолжил светскую беседу, уверенно вливаясь в круг знакомых своего чудаковатого «шери».       Оба они и словом не обмолвились о своих выходах за рамки дружбы и обратно, а Кирито ничем не намекнул, что знает этот маленький секрет. Лишь смотрел проницательными серыми глазами то на одного то на другого, что-то анализируя в своей голове, а Кляйн тревожно ждал некоего вердикта, всё ещё боясь чем-то не угодить Кадзуто (проклятущая привязанность, чтоб её), как будто мнение Киригаи могло что-то изменить. Мечник вслух выговаривать ничего не собирался – да и кто он такой, чтобы указывать старшему товарищу, с кем тому встречаться, - но по его безмятежному лицу Кляйн прочитал согласие и одобрение. Не уловивший этого Коске продолжал веселиться и быть очаровательно нахальным, а Рётаро вздохнул с облегчением.       Невероятное сходство с Кирито тоже стало предметом активных пересудов и ожесточённых споров, доходивших вплоть до разделения компании на два лагеря: одни считали, что это просто удивительное совпадение, вторые же верили, что Коске – некий пропавший брат-близнец Кадзуто. Оба обвиняемых такую романтичную версию отвергали, одинаково хмуря брови и пряча улыбку, а наблюдатели ожесточённо спорили, переходя на хрип. В конце концов, порешили, что это совпадение, и Кирито с Коске облегчённо взъерошили одинаково тёмные волосы совершенно идентичным жестом, чем повергли всех присутствующих в умиление. Асуна заявила, что в полной темноте, пожалуй, смогла бы и перепутать этих двоих; после этой фразы Кляйн вспомнил собственные малодушные мысли о том, как легко мог бы Коске перевоплотиться в Кирито для него на одну лишь ночь, и ему стало стыдно за себя и за девушку. А ещё обидно за Коске, который в народе получил прозвище «двойника» и совсем этого не стеснялся. Кляйн осознавал, что только он видит в этом безобидном слове задевающий подтекст, и поэтому не выражал недовольства. Всё же, его успокаивал тот факт, что из сидящих рядом Киригаи и Коске взгляд его неизменно падал на того, с невероятным цветом глаз, что больше не казался неправильным. И, что грело душу ещё сильнее – он отвечал таким же взглядом. ***       Солнце перешло в следующую свою фазу, немного сместив наклон тени. Лучи света пронизали толщу воды под новым углом, и та вспыхнула яркими красками, напоминая играющий всеми гранями драгоценный опал. Рябь пробежала по поверхности от лёгкого ветерка, шелестнули тяжёлые листья, приводя пятна на земле в движение, и крохотные волны света ласково потрепали чернильные вихры Коске, переливаясь на нитях волос. Кляйн зачарованно проследил за игрой света и тени, делающих отдельные пряди серебристыми, и перевёл взгляд на умиротворённое лицо друга. Тот уютно устроился среди корней дерева, свив себе некое подобие гнезда; скрестил ноги, вцепившись ладонями в щиколотки. Кляйн не мог насмотреться на пейзаж вокруг, но на Коске в глубине этого пейзажа он смотрел бы и вечность, если бы он застыл хоть на мгновение. Подвижный, энергичный мальчишка и секунды не мог усидеть на месте; Рётаро с щенячьей радостью расплывался в улыбке, когда тот вдруг замирал, поглощённый чем-то – мыслями ли, или запутавшись в клетке из света, - и скользил глазами по виденному много раз телу.       Кляйн ни разу ещё не пожалел, что в тот день сделал ответный шаг навстречу. С Коске оказалось так легко, так просто; как с Кирито, только куда безболезненнее. С ним не нужно было подбирать слова, искать пустые темы, выдумывать предлоги – с ним всё получалось естественно и плавно. Совершенно предсказуемо они встретились в игре, поприветствовав друг друга как старые друзья, абсолютно логично они увиделись в реальности, ничуть не удивившись одновременному «привет», и невозможно правильно оказались в постели; правда, Кляйн и не помнил, реальность это была или игра. Коске не нуждался в оправданиях и объяснениях, не ждал клятв и заверений; он хотел только, чтобы Рётаро попытался его принять, и Кляйн послушно совершил попытку, не оглядываясь на маячивший карающей тенью силуэт Кирито. Терзаемый сомнениями, но без промедлений шагнул он в объятья мальчишки – и оказался вознаграждён.       Последнее время он не терял связи между игрой и реальностью, и почти всегда мог бы отличить одну от другой. Но в этом месте, с этим человеком, Кляйн задумался бы, прежде чем ответить, потому что одурманенное сознание его с лёгкостью рисовало за спиной Коске эльфийские крылья, делая того волшебным узником лесных владений.       Коске всегда позволял любоваться собой, наверняка зная, как он неприлично красив – или же это некие наклонности Кляйна делали мальчишку чересчур привлекательным в его глазах. Приходя на встречу с вечными опозданиями, он не произносил слова приветствия, лишь вскидывал руку, и садился на своё привычное место среди корней. Кляйн молча наблюдал, как он стягивает майку и закатывает штаны, оставляя пространство для воображения, а затем бессмысленно улыбается и затихает, переводя глаза на спокойное озеро. А Кляйн впивался взглядом в него, виденного уже сотни раз, и каждый раз нового; заново открывал для себя светящуюся алебастровую кожу, холодную, как горный снег, и пьянящую, как вино. Крепко отпечатывал в памяти дорожки вен, спускающихся с предгорий покатых плеч к устью нежного запястья, раскрывающегося картой синих выступающих рек. Рассматривал изящно слепленную мраморную шею, обрамлённую тонкими косточками ключиц, что образовывали маленькое озерцо для капелек пота и воды. Стекал взглядом к вздымающейся груди, к нежным цветкам сосков, к горной гряде рёбер, оглаживал глазами равнину живота, натыкаясь на непреодолимое препятствие в виде кромки штанов. Тогда, мысленно очерчивая контуры сильных ног, он задерживался на изящных щиколотках, беззащитно скрещенных друг на друге. Кляйн знал, что может обхватить каждую одной ладонью целиком; от этого знания гулко бухало сердце, и глаза поспешно перебирались на лицо, знакомое уже не один год, но всё же другое. Изучая родные черты, будто подправленные чьей-то неверной рукой, Кляйн ласково оглаживал взглядом покатый лоб, пересчитывал бессчётные пушистые ресницы, завесой спрятавшие рубины невозможных глаз - уже привычных, правильных. Взмывал вверх-вниз по курносому носу, останавливаясь на губах, алеющих полураскрытыми маками. Обычно на этом моменте Кляйн сглатывал, не в силах больше просто рассматривать принадлежащее ему чудо, а тот переводил на него глаза, в которых отчётливо читалось знание происходящего. И губы эти, которых Рётаро отчаянно хотел коснуться своими, растягивались в нежной улыбке, шепча: «ну иди уже ко мне», и Кляйн преодолевал расстояние в один миг, прижавшись к обладателю шальных глаз всем телом. Коске обвивал его руками, как цепкий кудзу обвивает столбы и заброшенные дома, шептал что-то глупое и ласковое на ухо, что Рётаро совсем не мог разобрать, но от звуков его голоса вело, вело страшно и прекрасно. Глаза затуманивались поволокой, так что и лица этого хитрющего уже не разглядеть; только вот оно, ощущение вросшего в тебя тела, чужих рук за спиной, щекотки волос на щеках.… И теплое пьянящее счастье разливается по всему его существу, заставляя полыхать от стыда и восторга, трепетать от переполняющей нежности и необходимости сказать что-то искреннее и чувственное, запечатлеть все эмоции в нескольких фразах. Кляйн бросает горошины слов в окружающую тишину, не в силах связать их во что-то осмысленное, но Коске понимает и так. Коске гладит по голове, покрывает поцелуями шею и плечи, как глупый щенок тыкается куда попало, оставляя влажные отпечатки губ в знак преданности. Кляйну хочется кричать от переизбытка счастья; вместо этого он всхлипывает и стонет, выплёскивает всю любовь, накопившуюся за много лет на того, кто захотел её принять и сохранить.       Кирито больше не нужен. Кляйн не уверен, можно ли назвать любовью то, что он чувствует к Коске, но сердце его уже абсолютно точно освободилось от тяжкой ноши в виде Киригаи Кадзуто.       Разделять игру и реальность стало не таким уж и важным делом. Кляйн знает, что мальчишка существует и по ту, и по эту сторону, а большего и не требуется. ***       Бархатные сумерки окутали засыпающие деревья в мягкие коконы, а вслед пришла прохлада и темнота. На еле виднеющемся из-за листвы небе высыпали веснушки звёзд, отражаясь в глазах мальчишки, что задрал голову вверх, обнажая стебель шеи. За его спиной Кляйн видел уже совсем другие блуждающие звёздочки – трепещущие стаи светлячков, уютно примостившиеся в колыбели леса. Громко и надрывно стрекотали цикады, выводя одну им ведомую песнь; ночной воздух холодил кожу, напоминая, что время вышло. Кляйн хотел было сказать об этом, но Коске так зачарованно уставился на небесный холст, что у него не хватило духу взболтать концентрированную тишину.       Мальчишка казался призраком, воплощением леса во всей своей иррациональной красоте. Кляйну думалось, что он случайно набрёл на фейские земли и был пленён их королём, наговорившим ему дурманящей мысли ерунды, с поцелуем впустившим ему в грудь сковавший сердце туман. За спиной Коске всё ещё не было эльфийских крыльев, но с появлением луны - Кляйн испытывал странную уверенность в этом – они должны проступить.       Когда мальчишка оторвался от созерцания неба, Кляйн уже ушёл глубоко в свои мысли, и очнулся лишь с прикосновением прохладной кожи. Коске огладил щёку кончиками пальцев, ободряюще улыбнувшись, и сказал: - Я, кажется, влюблён в тебя, Рётаро.       Вот уж точно, подумал Кляйн, проклятый фейский род. Слова патокой вливаются в уши, а он и верит, без оглядки, без доказательств… Слабовольно поддаётся дурману. Поддаётся этому прекрасному мальчишке – и никаких сожалений на этот счёт. - Не уверен насчёт себя, - виновато ответил он, - но я обещаю постараться.       Коске радостно засмеялся, вспугивая прикорнувших на ветвях птиц, и поднялся, отряхивая ткань. Протянул руку, рывком ставя Кляйна на ноги, и на миг прижался всем телом, дразня, чтобы тут же отстраниться с хитрой улыбкой. Глаза его мерцали не хуже светлячков. - Нам пора домой.       Кляйн согласно кивнул и поднял руку, пытаясь вызвать меню для выхода из игры.       Когда мгновение спустя он понял, что на этот раз находится в реальности, Коске уже махал ему с другой стороны озерца, и Кляйну ничего не оставалось кроме как поспешить за ним.