* * *
Вашингтон продолжал работать до самого вечера, пока не услышал шорох отодвигаемого полога палатки. Это снова был Лафайетт – он смущенно улыбался и выглядел слегка взволнованно. - Что-нибудь случилось? – поинтересовался генерал. - Просто пришел пожелать вам спокойной ночи, сэр, – прошептал Лафайетт, подойдя поближе. Вашингтон улыбнулся; адъютант наклонился к сидящему к нему боком генералу и, опершись рукой о его плечо, поцеловал в щеку. Но вместо того, чтобы сразу отстраниться, он задержался в таком положении, и Вашингтон ощутил на щеке его обжигающее дыхание. Удивленный, генерал повернулся к Лафайетту, и тут... Тонкие пальцы маркиза схватились за отвороты его мундира; губы Лафайетта были горячими и мягкими, и первые несколько секунд Вашингтон не мог поверить, что это происходит именно с ним. Он словно оцепенел, почувствовав, как внизу живота что-то вспыхнуло, и ему тут же стало стыдно за это мимолетное ощущение. Влажный язык пытался проникнуть в его рот, и, встретив сопротивление плотно сжатых губ, Лафайетт умоляюще застонал, словно просил впустить его. Этот звук привел генерала в чувство, и он, схватив адъютанта за рыжий хвост, попытался оторвать его от себя, но тот вцепился мертвой хваткой в генеральский мундир... И Вашингтон ударил его. Ошарашенный Лафайетт схватился одной рукой за стол, чтобы удержать равновесие, а другой коснулся разбитой губы и, дыша часто-часто, уставился на генерала. - Какого черта?! – взревел Вашингтон. Он, похоже, и правда был в бешенстве. На Лафайетта было жалко смотреть. Не такой реакции он ожидал. - Вы хоть понимаете, что слишком далеко зашли? – голос генерала прозвучал уже спокойнее – первая волна гнева схлынула. - Простите меня... – пролепетал Лафайетт, растерянно глядя на пятнышки крови на кончиках своих дрожащих пальцев. – Я... я отчаялся. – он посмотрел Вашингтону в глаза. – Я так сильно люблю вас, а вы ни капельки меня не любите, и я боялся, что погибну, так никогда и не узнав вашего тепла... Это растрогало бы кого угодно, но не Вашингтона. Он поднялся с места, как будто чувствуя необходимость быть выше собеседника. - И как? – жестко спросил он. – Теперь довольны? Лафайетт опустил голову. Плечи его затряслись. - Да вы просто испорченный мальчишка. - Что?.. – выдохнул адъютант, поднимая на Вашингтона изумленные глаза, в которых заблестели слезы. – Я – испорченный? Но ведь я люблю вас! – маркиз перешел на крик. – Я жизни ради вас не жалел! Разве это испорченность? Разве любить – порочно?! - Вы рехнулись! – взбеленился генерал. – Я вас более чем вдвое старше! О чем вы думали? Чего вы хотели от меня? - Чего бы я не хотел, сэр, – Лафайетт всхлипывал, из последних сил сдерживая рыдания, – больше я от вас уже ничего не хочу. Раз я испорченный, отправьте меня в пехоту на передовую, и пускай меня убьют британцы, все равно я вам не нужен! После этих слов маркиз резко развернулся и выбежал из палатки. - Я вас не отпускал! – крикнул ему вслед Вашингтон, но Лафайетт не слышал или не хотел слышать. Не бежать же было за ним! В пехоту на передовую, вот ведь глупый ребенок... Вздохнув, Вашингтон снова погрузился в работу; он старался не думать о произошедшем. Было уже совсем поздно, и генерал подумывал о том, не лечь ли спать, когда в палатку влетел запыхавшийся Гамильтон. Вашингтон поднял на него уставший взгляд. Адъютант растерянно замер. - А Лафайетта здесь нет? - К счастью, нет, – проворчал генерал, снова уткнувшись в бумаги. - Сэр, – осторожно начал Гамильтон, пытаясь успокоить бешено скачущее дыхание, – я не хотел бы поднимать панику, однако около трех часов назад он сказал, что пойдет пожелать вам спокойной ночи и вернется спать, но... Вашингтон подорвался со стула так, что тот грохнулся на пол. - Вы хотите сказать, его до сих пор нет? - Сэр, его не только в палатке нет, но и вообще в лагере, – взволнованно ответил Гамильтон. – Мы с Лоуренсом все обыскали. Я надеялся, что он у вас... Генерал мысленно выругал себя, зажигая фонарь. Разве можно было отпускать взбалмошного ранимого Лафайетта в таком состоянии? А ну как он с собой что-нибудь сделал?.. Они решили не поднимать пока тревоги в лагере – искали втроем вместе с Лоуренсом. Вашингтон приказал снова прочесать лагерь, но это ничего не дало. Мысль о дезертирстве он с яростью отбросил – это не для Лафайетта. - Поищем в окрестностях, – бодро произнес генерал. – Может, маркиз решил перед сном прогуляться. - Я не хотел бы показаться невежливым, сэр, – стуча зубами, произнес Гамильтон, – но ночью подмораживает, а его плащ остался в палатке, так что если он прогуливается, этот променад закончится в лазарете. Вашингтон не ответил, но сердце сжалось от нехорошего предчувствия. Лафайетт обнаружился у реки; он сидел на земле, привалившись спиной к стволу дерева. Лоуренс увидел его издалека и позвал по имени, но маркиз даже не шелохнулся. Перепуганные друзья со всех ног бросились к неподвижно застывшей фигуре; Вашингтон поспешил за ними. Лед в реке потрескивал, снег хрустел под ногами. - Дышит. Хвала Господу, – прошептал Лоуренс, прижимая к себе бесчувственного Лафайетта. – Замерз, видимо. И чего он тут сидел? - Сдвиньте койки, разденьте его и ложитесь вплотную с двух сторон, – приказал Вашингтон, когда Лафайетта уже принесли в палатку. – И чуть что, будите меня. В ту ночь генерал так и не сомкнул глаз. Его мучила совесть. Неужели нельзя было по-другому отреагировать? Поговорить ласково, успокоить, объяснить! Да и неужели, черт возьми, ему так не понравились хорошенькие розовые губки Лафайетта? Конечно, неожиданно, но отнюдь не неприятно... Бедный мальчик, он, должно быть, не хотел, чтобы кто-нибудь видел его слезы, вот и пошел к реке. Неужто он так сильно влюбился?* * *
- Очнулся! – весело крикнул Гамильтон. Лафайетт застонал от головной боли, вызванной воплем друга. Сонный Лоуренс поднял голову с коленей Гамильтона и встрепенулся. - Ну и ну, Лафайетт, наконец-то, – устало произнес он. – Нагнал же ты страху. - Ага, – подтвердил Гамильтон. Лафайетт зевнул и потянулся. - Гамильтон, – Лоуренс толкнул товарища локтем в бок, – он, похоже, не помнит, что два дня провалялся в горячке! - Зато я помню, – Алекс потряс рыжей головой, пытаясь прогнать сон. - Два дня? – ахнул Лафайетт, резко сел на постели и тут же схватился за виски – так сильно разболелась голова. - Лежи, лежи, – обеспокоенно произнес Гамильтон, укладывая его обратно. – Ты что, не помнишь, как у речки замерзал? - Речка... – Лафайетт, поморщившись, задумался. – Я бежал, потом плакал, а потом... не помню. Ничего не помню. - Нельзя сидеть на морозе, – авторитетно заявил Гамильтон. – Если бы мы вовремя не подоспели, то хоронили бы наутро твой окоченевший труп. Это была идея генерала тебя там искать, скажешь ему спасибо за спасение своей бестолковой жизни. Лафайетт улыбнулся. Вашингтон искал его! - А плакал-то почему? – поинтересовался Лоуренс, положив больному ладонь на лоб. Ощущение было умиротворяюще приятным. Лафайетт издал благодарный звук и погладил руку друга. Вспоминать об инциденте не хотелось. - Мы с генералом поссорились. - А из-за чего? – любопытный Алекс даже стул поближе придвинул. Маркиз поморщился, не желая отвечать. - Лафайетт, – Гамильтон не сдавался, – никто из нас раньше с Вашингтоном не ссорился. Тем более так, чтобы сидеть у реки и рыдать. Колись, что ты натворил? - Я... Я его... – Лафайетт закрыл глаза, решившись признаться. – Я его поцеловал. - Ну и что? – удивился Гамильтон. – Ты его всегда целуешь. - Нет, – маркиз не решался открыть глаза. – Я его поцеловал не так, как всегда. Тишина. - Ты спятил? – еле слышно спросил Лоуренс. Гамильтон разрядил обстановку взрывом смеха. - А тебе-то что? – весело спросил он. – Завидуешь, Джонни? Давай я тебя тоже поцелую, не расстраивайся! - Придурок Гамильтон! – возмутился Лоуренс, пытаясь оторвать от себя Алекса, вцепившегося в его плечо. - Покраснел, покраснел! – торжествующе закричал Гамильтон. Глядя на них, Лафайетт не смог сдержать улыбки. - В общем, что бы Вашингтон тебе не говорил, ему явно понравилось, – Гамильтон со смехом обернулся к маркизу. – Иначе бы он не бегал к тебе каждый час, пока ты болел. Теперь уже покраснел и Лафайетт. - Раз уж ты об этом вспомнил, рыжее чудовище, – Лоуренс дернул Гамильтона за хвост, – то Вашингтон приказал позвать его, как только Лафайетт придет в себя. - Вот и иди, зови, – Гамильтон показал ему язык. – Ты ведь выспался. - Выспишься тут, когда тебе на ухо все время марш британских гренадеров насвистывают, – проворчал Лоуренс, поднимаясь с валяющегося на земле одеяла, на котором он сидел. – Шпион английский. Джон вышел, отправившись за генералом. - Лафайетт, – Гамильтон наклонился к другу поближе, – ты что, влюблен в Вашингтона? Маркиз тяжело вздохнул. Чего тут скрывать? - Да, влюблен. - А ты... ну... – Алекс запнулся, подбирая слова, – понимал, что это может зайти дальше поцелуев? Лафайетт удивленно глянул на него. - Вообще-то я хотел, чтобы это зашло дальше поцелуев. Или ты думал, что Вашингтон – первый мужчина, ставший объектом моего внимания? Обычно невозмутимый Гамильтон густо покраснел, но все же решился спросить: - А ты, мм... не мог бы рассказать мне, на что это похоже? - Ну ты даешь, Гамильтон, – усмехнулся Лафайетт. – Кого-то соблазнять собрался? Но тут в палатку вошел Вашингтон; за ним плелся сонный Лоуренс. Алекс почтительно поднялся с места. - Сидите, – сказал ему генерал, но тот, сделав наиболее простодушное выражение лица, на какое только был способен, заявил: - С вашего позволения, сэр, мы пройдемся немного, иначе Лоуренс уснет прямо стоя и пропустит обед. После кивка Вашингтона хитрый Гамильтон взял под руку оторопевшего Лоуренса и вытащил его из палатки. - Генерал... – Лафайетт виновато посмотрел на Вашингтона. – Простите меня, умоляю! Вашингтон улыбнулся и сел на стул рядом с кроватью. - Милый мой... Услышав такое обращение, маркиз подумал, что даже если он умрет прямо сейчас, жизнь все равно не будет прожита зря. - Это я должен просить прощения. Рука генерала коснулась его волос, и он блаженно закрыл глаза. Вашингтон гладил его по голове, ласково перебирая пряди, а затем Лафайетт с удивлением ощутил горячую ладонь у себя на груди. - У тебя так сердечко бьется... – прошептал Вашингтон. У Лафайетта перехватило дыхание. Сладкое тепло растеклось по телу, а в паху стало совсем горячо. Вашингтон не жалел его – наклонился к самому его лицу и нежно коснулся губами кончика его носа. - Посмотри на меня, – голос генерала звучал почти умоляюще. Лафайетт подчинился и посмотрел прямо в стальные глаза генерала. Пальцы Вашингтона заправили рыжую прядь за ухо, нежно прошлись кончиками по его кромке, тыльной стороной очертили подбородок. - Мне кажется, я совершил ошибку, когда отверг тебя, – шепотом произнес Вашингтон, поглаживая его нижнюю губу подушечкой большого пальца. – В Континентальной армии говорят, что я умею исправлять ошибки, а ты как думаешь? Он ничего не успел ответить, потому что Вашингтон наклонился еще, опершись на локоть, и захватил его губы в плен. Лафайетт обвил его шею руками и стал жарко отвечать на поцелуй; рукава ночной рубашки сползли до локтей. Рука генерала скользнула под одеяло и принялась поглаживать его живот, а затем спустилась ниже. Лафайетт громко охнул, оторвавшись от Вашингтона. - Тихо, тихо, – шепнул тот и поцеловал его в уголок губ. Лафайетт замер, едва дыша, ожидая, что же Вашингтон будет делать. Генерал легким движением руки отодвинул одеяло, а затем задрал его ночную рубашку, и он слегка вздрогнул от ощущения прохладного воздуха на своей коже. - Мы ведь не хотим, чтобы нас услышали, да, Лафайетт? – Вашингтон окинул своего адъютанта таким взглядом, что тому захотелось застонать. - Я п-постараюсь не шуметь, – выдавил наконец он из себя. Вашингтон улыбнулся улыбкой коварного соблазнителя, настолько не подходящей к его образу сурового героя свободной Америки, что Лафайетту на секунду показалось, будто это кто-то другой. От осознания, что Вашингтон может быть разным, и не обязательно сдержанным, у адъютанта закружилась голова. - Mon général... – прошептал он. – Vous me faites fou... - Тогда я хочу увидеть, как ты сходишь с ума. Несколько секунд кончики пальцев исследовали его живот, а затем ладонь генерала зажала ему рот, а вторая... У Вашингтона шершавые и грубые ладони, и Лафайетт впервые узнал, насколько приятно это ощущать на своей нежной коже. - Ты такой горячий, – издевательски произнес Вашингтон, сжимая его рукой. – Хочешь, чтобы я продолжал? Лафайетт глухо застонал, и генерал не стал дольше мучить своего красивого подчиненного. Движения его руки были резкими и быстрыми, Лафайетт двигал бедрами, уже ничего не соображая, его заполнило какое-то животное желание, он всхлипывал, постанывал в ладонь Вашингтона, и прикусил жесткую кожу, когда удовольствие стало невыносимым. - Vous êtes admirable, – пробормотал Лафайетт, пытаясь отдышаться. - У тебя прекрасные глаза, когда ты кончаешь, – хрипло прошептал Вашингтон, вытирая руку какой-то найденной на полу тряпкой. – Такие немного напуганные, будто ты боишься потерять рассудок от удовольствия. Я хочу видеть их еще, много раз. - Je suis votre, – ответил Лафайетт. От волнения он совсем забыл английский. - Выздоравливай, малыш, – нежно улыбнулся Вашингтон, натягивая обратно его ночную рубашку и укрывая его одеялом. Снаружи послышались шаги по хрустящему снегу, и в палатку прошествовали Гамильтон и Лоуренс, наполнив помещение вкусным запахом еды; Джон, шедший впереди, торжественно нес обеими руками тарелку с супом, а Гамильтон тащил в каждой руке по тарелке с кашей и с еще чем-то. - А я на кухне помогал! – восхищенно объявил Гамильтон. Его симпатичное лицо радостно светилось, а щеки покрывал розовый румянец. - Уникальный опыт пребывания на кухне, – скептичным тоном произнес Лоуренс, ища, куда пристроить тарелку с супом, слишком горячую для его ладоней. – Гамильтон пытался помешать суп в котле, обжег пальцы, повар наорал на него и сказал, что ему жаль генерала Вашингтона, у которого есть такой бестолковый адъютант. Алекс обиженно надулся, а Вашингтон не удержался от улыбки. - Кстати, Лафайетт, суп – для тебя, ты же у нас больной, – сообщил Лоуренс. – Гамильтон, вынь хлеб из карманов, напомни мне потом, чтобы я не забыл вернуть эти тарелки, и поищи лафайеттовскую ложку. - Она у него под кроватью, – проворчал Гамильтон. – Лафайетт, почему твоя ложка под кроватью?! - Я думаю, что она упала, – смущенно ответил Лафайетт, который все еще не мог придти в себя после их с генералом приятного эпизода. - О, правда? – Гамильтон сделал преувеличенно удивленное лицо. - Я пойду, – улыбка не сходила с лица Вашингтона. – Поправляйтесь, маркиз. - Спасибо, сэр, – выдохнул Лафайетт. На улице трещал мороз, но Вашингтону было тепло. Он замер, вдохнув холодный воздух, и показал свою счастливую улыбку солнцу. Из палатки адъютантов донесся звук сочного шлепка и следом возмущенный вопль: - Какого черта, Гамильтон?! - Нечего трогать мою котлету, – послышался довольный голосок Алекса. - Это – твоя? А где тогда моя?! - А-а, твою я по дороге съел! - Ах ты рыжая вошь, а ложку мою тоже ты съел? Что-то я ее найти не могу! Вашингтон беззвучно рассмеялся и побрел к себе. Оставшись один, он не мог перестать думать о чудесных глазах Лафайетта; в конце-концов пришлось ослабить застежки на бриджах и доставить себе удовольствие той же рукой, которой он ласкал своего невероятного адъютанта. Генерал все шептал его имя, и наконец, устало уткнувшись лбом в стол, подумал, что Лафайетт все равно к нему скоро придет. Совсем скоро...* * *
Переход и установка нового лагеря прошли без инцидентов и без британцев. Лафайетт не соглашался плестись в обозе с больными и ранеными, заявляя, что вполне здоров, и Гамильтон с Лоуренсом не убедили его в обратном. Поэтому вечером он, воспользовавшись тем, что Джон и Алекс ссорились из-за чистой портянки – каждый заявлял, что она его – тихонько выскользнул из палатки и отправился к главнокомандующему. - Мой генерал, – у него чуть перехватило горло, так что это прозвучало совсем тихо. Вашингтон отбросил в сторону перо. Письмо генерал-майору Уорду подождет. - Иди ко мне. Лафайетт подошел, несмотря на дрожащие колени. Вашингтон отодвинулся подальше от стола и, мягко взяв его за бедра, усадил на колени лицом к себе. Это было такой вольностью, таким бесстыдством и вместе с тем таким нежным и сближающим жестом, что Лафайетт почувствовал, как краснеет, будто впервые. - Знаешь, я ждал тебя, – прошептал генерал, поглаживая его, и тепло ладоней чувствовалось сквозь ткань бриджей. Лафайетт судорожно хватил ртом воздух, когда ощутил возбужденную плоть своего командующего; Вашингтон заметил его реакцию и, надавив на его бедра, заставил прижаться еще сильнее. - Лафайетт, солнышко мое, – произнес генерал, щекоча горячим дыханием его нежную шею. – Знаешь, что меня в тебе заводит? Помимо того, что ты меня любишь, ты мой адъютант, тебе идет форма Континентальной армии и ты бессовестно красив? - Что, мой генерал? – Лафайетт только что осознал, что Вашингтона заводят адъютанты и форма, и понадеялся, что это не касается Гамильтона, Лоуренса и Континентальной армии. К последней ревновать было бы чересчур. - То, что ты иногда переходишь на родной язык... Генерал коснулся его шеи губами и чуть прикусил кожу. - Mon général, ce vous excite? – дразняще прошептал Лафайетт, расстегивая пуговицы генеральского мундира. - Спровоцировать решил? – рука Вашингтона уже забралась под его рубашку и нежно поглаживала живот. - Je vous veux, mon commandant, – несносный адъютант прошептал в самое ухо, а затем прошелся внутри язычком. - Снимай форму, – твердо произнес Вашингтон. – Немедленно. Это приказ. От такого приказа у Лафайетта приятно запульсировало в паху, и он едва нашел в себе силы встать с колен своего генерала и непослушными пальцами взяться за пуговицы. - Я сказал – немедленно. - Mon amour, pardonnez-moi, je m’agite un peu, – извиняющимся тоном проворковал Лафайетт. - Давай, снимай эти чертовы бриджи, – потребовал Вашингтон и, не выдержав, стянул их с него сам. Лафайетт стоял перед ним полностью обнаженный в дрожащем свете свечи. Обычно в такие моменты хорошенькие создания застенчиво отводят взгляд, понятия не имея о том, насколько они приятны для глаз; однако его адъютант не демонстрировал и тени смущения, более того, он знал, что красив и желанен. - Я у тебя не первый? –спокойно спросил Вашингтон, рассматривая его тело. - Et n'êtes pas sixième, – насмешливо улыбаясь, ответил Лафайетт. – Но, справедливости ради, отмечу, что по любви я это делаю в первый раз. Не вставая со стула, генерал развернул его к себе спиной, и после нескольких горячих поцелуев в спину и поглаживаний бедер и ягодиц коснулся той самой нежной зоны пальцами, смазанными чем-то скользким и приятно пахнущим. - А вы, французы, все такие? – поинтересовался генерал. - Испорченные? – Лафайетт улыбнулся, не обращая внимания на небольшой дискомфорт, когда пальцы проникли внутрь него. – Нет, есть еще такие, которые притворяются кусками льда, а сами прячут смазку под донесениями. - Чтоб ты знал, я ее не использовал, и это вообще-то мазь, – честно оправдался Вашингтон. Лафайетт охнул и дернулся, насаживаясь на его пальцы. - Ты мой хороший, – прошептал Вашингтон. – А теперь – развернись и иди ко мне. Генерал стянул с себя бриджи и, взяв своего адъютанта за бедра, медленно насадил его на себя. Лафайетт схватился за его плечи, взволнованно и хрипло дыша. Вашингтон двигался в нем быстро, словно вколачиваясь в него, и каждый толчок так сладко отзывался внутри, что Лафайетт не мог прекратить шептать генералу на ухо возбуждающий французский бред. - Vous êtes toujours tel rude, mon général? – простонал он. - Скажи еще, что тебе не нравится, малыш, – нежным шепотом отозвался Вашингтон. - Это безумно хорошо, – выдохнул Лафайетт. – Ах! Аh, mon Dieu... Ne vous arrêtez pas, mon cher, j’implore! Ему правда было хорошо, до того хорошо, что когда он кончил, то несколько минут не мог пошевельнуться. Вашингтон был не против подержать его еще немного на коленях. - Может, останешься до утра, счастье мое? – спросил генерал, укладывая рыжую голову себе на плечо. - И тогда Гамильтон и Лоуренс подумают, что я опять пропал, и побегут меня искать, – измученно ответил Лафайетт. Немного придя в себя, он оделся не без помощи Вашингтона и, подарив ему трогательный поцелуй, отправился к себе. В палатке его ждало неожиданное открытие: друзья ни капли не волновались по поводу его отсутствия, более того, даже не заметили, как он вошел. Гамильтон и Лоуренс упоенно целовались при свете догорающей свечи; Лоуренс при этом нежно перебирал пальцами волнистые пряди Гамильтона, чья лента для волос валялась на полу рядом с позабытым теперь предметом спора-портянкой. - Рыжик, ты чудо, – прошептал Лоуренс, на пару секунд оторвавшись от губ Гамильтона, и снова продолжил поцелуй. Алекс довольно зажмурился. «Не буду мешать», – с улыбкой подумал Лафайетт и, тихо выскользнув из палатки, направился обратно к своему генералу. - Ты все-таки решил остаться? – Вашингтон, уже успевший улечься в постель, даже не скрывал своей радости. - Просто оказалось, что Гамильтон и Лоуренс немного заняты, я решил им не мешать, – объяснил Лафайетт и принялся стаскивать с себя форму. - Чем же они заняты? – насторожился генерал. - Par l’amour, – улыбнулся адъютант. Вашингтон уютно обнял его под теплым одеялом. - Спи, родной, – шепнул он. – Впереди полно чертовой войны, кто знает, когда еще нам достанется столько счастья. Спи и ни о чем не думай. - Je vous aime, mon cher, – прошептал Лафайетт, засыпая.