***
Волшебник не подает признаков жизни, проворачивает все так, что Маша, каждый раз кидаясь к вернувшемуся отцу с горящими глазами и водоворотом бесконечных слов-стрел, оказывается неуслышанной и ничего не остаётся, вернуться в то, прежнее состояние, когда полагаешься на себя и больше никого не надо. Одноклассники, которым на тебя плевать, Никита, который думал, что и в огонь, и в воду, если Маша будет рядом, а в итоге отказался от сферы, от магии, на прощание Маше подмигнул и чуть нерешительно шагнул в лифт. Это его выбор — Маша старается не осуждать. Не вспоминать. У нее есть проблема похуже Никиты-для-которого-ее-больше-нет. Маша, идя по обнесенной метелью улице, боится наткнуться нос к носу с повелителем морозов и тьмы, ведь не знаешь, чего от него ждать. Огнедышки если и пролетают над городами, их стража сносит мгновенно. Последователей у него нет, но кто знает, Маша, кто знает. А когда Карачун посохом сносит витрину в кофейне и выпархивает прямо перед Машей нос к носу, что видно заплывшие тьмой глаза, Маша сжимает в пальцах ледяную сферу и натягивает энергетическую тетиву. Карачун крякает от смеха, приседает, ударяя себя по ногам ладонями и со звоном сосулек под крышами исчезает, а Маша так и остается стоять в боевой позиции посреди улицы, рядом с нетронутой витриной. Люди косятся, Маша смахивает с алой щеки предательскую слезу, вызванную вспышкой ненависти, и убирает сферу в карман пальто. Когда Маша рассказывает о стычке отцу, тот серьёзно хмурится и клятвенно обещает переговорить с Мираном. Интересно, в этот раз толк будет?***
— Я… Не понимаю, — Маша обхватывает клинок, вложенный в ее грудную клетку, словно в ножны. Карачун пожимает плечами, предлагая выбирать, где воевать. Война ведь никогда не заканчивается, даже если, казалось бы, стороны договорились о мире и пожали руки. Крепко пожали — в моих руках нет оружия, брат, верь. Маша просыпается в классе, вокруг галдят, а у нее платье липнет к потной спине, вены на висках взбухли, а в руках такой тремор, что ручку держать невозможно. Но всем на нее наплевать, Маша так и остается наедине с самой с собой, пялясь в разлинееный тетрадный листок. Такое даже рисовать не по душе. Это уже не будущее, это настоящее, грызущее изнутри. Борьба тьмы со светом, вечная, бесконечная. Но не будь ее, мира бы не было. Маша думает, что тьма не такая уж плохая, господи, мир все равно уравновесит происходящее.***
— Ну, Мария, — Карачун оказывается напротив, через стол, руку протяни и вот — доказательство. Школьники ничего не замечают, в столовке визги и гам. Маша сжимается и шарит в рюкзаке, пытаясь найти сферу, но понимая, что так быстро не успеет ее достать, а сгусток энергии пустить — тем более. Карачун выглядит по-человечески, нет черных глаз, сверкающих белизной косм, только в одежде преобладает черный. Он дергает себя за серьгу в ухе и ехидно скалится. Маша судорожно сглатывает. К черту все, к черту! Зачем ему Маша? Отомстить можно и менее изощренно. Мужчина осматривается, словно прицениваясь к шныряющим мимо ученикам, а после исчезает громкой вспышкой брызнувшего во все стороны света. Маша глазам не верит, наверное, впервые. С чего вдруг такая, блин, добродетель, оставить несчастную девочку в покое. Маша салат не дожевывает, уносится с школы сразу же, не предупреждая никого. Пусть хоть все строчки в классном журнале двойками и колами заполнят, лучше уж так, чем брешь в психике.***
— Что ты хочешь? — у Маши лед в голосе, но в голове сосульки в кипятке плавают. Сложно совладать с собой, когда твоя сила, концентрация магии, в руке у волшебника, мечтающего разобрать мир на камушки. В другой черная сфера. Карачун в своем амплуа. — Мне больше интересно, чего хочешь ты, — Карачун дергает белыми бровями, жонглируя сферами, не смотря на остекленевшую у стены Машу. Маша много хочет. Чтобы Никита вспомнил ее, Кабачок не лежал мёртвый в обувной коробке на улице, одиночество не обгладывало непониманием. Маше кажется, что в вопросах одиночества Карачун мог бы с ней и поспорить, но он видит, какая схватка начинается в русой, юной голове девушки. Молчит, перебирает сферы в ладонях. Свет, тьма, свет, тьма… Маша закрывает глаза. Касается ладонью выключателя, все-таки в полутьме плохо думается. Волшебник не против. Родители все равно не проснутся, хоть топором начни рубить стены и перфоратором клеить обои. — Я хочу… Хочу уметь контролировать свои видения, — Маша решается. Сможет, не сможет, — кто его знает. Химер в мир пустил, хоть и с помощью матери, но сколько тысячелетий они летали за гранью неба, пролезая в небесные трещины! — Только скажи, — Карачун сдувает с ладони сферу Маши, а после Маша ощущает ее приятный холод у себя в кулаке. — Маленькую фразочку. Вон, она у тебя под каждым рисунком со мною, и каждое видение будет проявляться только под силой твоего желания. — А тебе что с этого? — Ты будешь предателем. Будешь моей, — Карачун встряхивает шевелюрой белоснежных волос и со всей силы ударяет в пол посохом. Машу сносит ветряной волной на пол, и она больно ударяется копчиком. А в комнате пусто и свет не горит. Маша, дрожа осиной, глядит в свои рисунки и в них видит его. Ее будущее, одинокое, рука об руку, как в детстве, но уже с осознанием реальности. Маша всхлипывает, сдирая с лица паутину сомнения, все равно в нее больше никто не верит… И шипит фразу, почти не открывая рта. Может, надеясь на то, что вся эта затея не сработает. Проблема — шанса вернуться к точке А не будет. Перспектива — координат по жизни будет больше, чем будь Маша в страже при Миране. Но видение с мечом в груди… Карачун подает ей руку, Маша ведь сидит на полу, в растянутой майке, пижамных штанах, растрепанная и отекшая. В таком виде нужная разве что матери, но та же спит. Маша цепляется за руку, как утопающий за воздух. Ловит тьму в глазах, разлитую в теле не одной тысячей лет назад и продолжающую бурлить. Маша решает не показывать, что спасовала, решительно покидает дом, не понятно куда, зачем. Видение с мечом в груди… Маша прикладывает ладонь к шее, заглушая рвущийся наружу вскрик. Она слишком поздно передумала.