Зарисовки

Себастьян устало вваливается в квартиру так неожиданно, что спугивает ютящегося в коридоре одного из хомяков, коих по их хоромам шастает целая орава. Мужчина хмыкает, сбрасывая со своих сгорбленных плеч изорванный плащ и обнажая бережно перебинтованное лоскутами дорогой рубашки плечо, разувается, скидывает на пол кобуру вместе с пистолетом. Оружие, упакованное в натуральную, толстую кожу, тяжело шлепается на пушистый ковер, то ли всегда бывший серо-бурого цвета, то ли со временем просто повидавший немало грязи. Моран задумывается о таких мелочах, как натуральный цвет когда-то давно любимого ковра, состояние потолка (не появились ли новые дыры от пуль), стен (по той же причине), думает, есть ли на кухне кипяток, а в холодильнике еда. Сейчас его волнуют только мелочи - сознание давно научилось карабкаться из небытия именно по таким малейшим, но не обременяющим лишними нервами фактам, как новый портрет какого-то политического деятеля с аккуратной дыркой в напечатанном лбу на стене в коридоре. Сразу заметно, что стреляли в упор, хотя не надо быть гением, чтобы об этом догадаться - коридор в их квартире узкий, хоть и длинный, в нем нормально не развернешься. Себ сперва сворачивает на кухню: на автопилоте включает почти пустой чайник, отправляет в раковину кем-то оставленные прямо на обеденном столе грязные тарелки, заглядывает в холодильник, понимая, что еду придется готовить. Выходя из кухни, бывший полковник аккуратно "приглаживает" ногой одного из многих гуляющих по квартире хомяков, что с увлечением в этот момент пытался пожевать кусок плинтуса, и, выпихнув пушистый комок из кухни, остро жалеет, что паранойя не позволяет ему вернуть на место давно снятые с петель двери. Мужчина еще несколько минут праздно шатается по квартире, заглядывая во все двери и проверяя их на наличие чего-нибудь. С окровавленных лоскутов на дорогой паркет начинает капать темная, почти черная в предрассветных сумерках, кровь, гулким эхом отзываясь у Себастьяна в мозгу, но он не торопится в самую дальнюю комнату - гостиную - в которой находится обширная и единственная во всей квартире аптечка. Себастьян осторожничает. Моран опасается. Лучший из лучших снайперов всей Британии боится. Боится того, кто каждый раз неизменно ждет его в самом дальнем кресле гостиной. Того, кто вновь будет смотреть на него с болезненным осуждением в глазах, разматывая импровизированную повязку на ране. Того, что будет оскорбленно молчать, перевязывая его испещренное шрамами плечо чистым, стерильным бинтом. Того, кто коротко буркнет "Имбицил", когда Моран зашипит от резкой боли, прострелившей всю руку от слишком резко затянутого узелка новой повязки. Себастьян делает шаг в гостиную и замирает на пороге, полуобернувшись к окну. Там, на полу, прислонившись спиной к холодной батарее, высоко запрокинув голову и взирая на потолок безумными глазами, сидит Мориарти. Моран прокашливается. С гулким звуком по ковру в сторону летит до этого зажатая в руках у Джеймса Беретта. - Ненавижу тебя, Моран, - зло шипит босс, моментально подлетая к Морану, когда тот начинает оседать на пол, и тащит его к уже давно залитому всем, что только можно пролить, дивану. - Ты идиот, Моран, - ненавистно выплевывает Мориарти, сдирая со снайпера пропитанную его же кровью и потом рубашку. Криминальный гений не путается ни в бинтах, ни в мазях и пузырьках с жидкостями, но его руки дрожат так, что почти все содержимое пузырька со спиртом оказывается на диване и лишь немного - на едва держащемся в сознании Себастьяне. - Чертов ты... Как бы я без тебя, Себ, - шепчет Джеймс, прижимая к губам окровавленные пальцы снайпера, взирая на него окончательно обезумевшим взглядом, - ну какой же ты идиот. Всегда, всегда первым делом иди в гостиную. Гордец, глупец, имбицил, мудак, придурок, только не умирай... Стоящий на коленях у дивана брюнет осторожно обтирает лежащее на вышеупомянутом предмете мебели окровавленное тело мокрым полотенцем, иногда обмакивая его в стоящий рядом тазик с теплой водой - купленный специально для таких случаев. Иногда мужчина, словно не сдержавшись, прижимается щекой к шрамам на груди военного, всего на несколько секунд - проверить, живой ли, - и, подняв голову, на грани слышимости облегченно выдыхает. Живой. Завтра можно будет уже с чистой совестью обругать ни в чем не повинного снайпера за слишком буквальное восприятие его, Джеймса, слов, и слишком уж большую любовь к погоням и удираниям от патрульных. Но это завтра, а сейчас - пусть Моран поспит. Ему еще предстоит ловко уворачиваться от невесть откуда берущихся в доме тарелок, ножей и вилок. Пусть набирается сил.