Контроль

У Шерлока очередной приступ скуки: он лежит на диване, терроризирует Джона словесными выпадами и всеми своими действиями, которые может осуществлять, не вставая с дивана. Скрипка с особенно визгливыми нотами, безостановочное швыряние маленького каучукового мячика в стену, вопросы, едкие реплики и жалобы. Бесконечные жалобы, доводящие Джона до того самого ощущения надвигающейся бури. Это ощущение накатывало на Джона внезапно и было сродни моменту, когда перед выходом на поле боя все вокруг как будто замедлялось: движения людей вокруг, звуки, его собственное сердцебиение и дыхание. Все замирало перед головокружительным прыжком в бездну. Вот и сейчас: все в квартире на Бейкер-стрит замерло, чтобы прийти в движение резко и крышесносяще. Зубодробительно. Но того самого прыжка в бездну не происходило, - и это заставляло Джона сглатывать неприятный осадок на корне языка от неудовлетворенности происходящим. Джон был готов взять свое в этом предвкушении битвы, но ни битвы, ни того, что можно было бы взять – контролировать каждый шаг-вдох-жест – не было. И Джон терялся. А Джон ненавидит теряться. Поэтому, когда в очередной раз он уловил это – чувство, будто зверь внутри него прижимается к земле и готовится к прыжку, к поимке такой желанной и сладко пахнущей добычи, – при виде распластанного в картинно-драматичной позе на диване Шерлока, он ощутил невозможность терпеть более. Терпеть его чертову скуку. «Бойтесь гнева терпеливого человека», - о, Боже, Вы серьезно? Нужно просто бояться терпеливых людей. Неважно, какое чувство они дают на выходе. Они – сами себе плотина и рычаг спуска. И когда такой человек решает, что он достаточно терпел, он срывается. Джон срывается медленно: с чувством, с толком, с расстановкой. Он ставит чашку с недопитым чаем на стол, окидывает внимательным взглядом кухню и расставленные в одному дьяволу понятной последовательности пробирки, плошки, бог знает что, с экспериментами Шерлока, и закрывает глаза. С закрытыми глазами он мысленно считает до пяти. «Раз», - разворачивается на сто восемьдесят градусов по-военному четко, так, чтобы «прищелкнуть» пяткой о пятку. «Два», - медленно поворачивает головой, так, чтобы прохрустели шейные позвонки. «Три», - по очереди ведет плечами, по-животному, так, как это делают звери перед прыжком. «Четыре», - он напрягает каждый мускул и расслабляется, позволяя своим инстинктам бойца заполнить каждую свою клеточку, наполнить его уверенностью, решительностью и опасной мягкостью плетеных кожаных хлыстов (такими в Афганистане избивали пленных, вязали им руки, если было время, чтобы унизить и подчинить, изломать, опустошить жертву). «Пять», - он расставляет ноги чуть шире, отпуская себя по стойке «вольно» и открывает глаза. Его голова наклонена – совсем немного, движения плавные и текучие, он делает шаг, как делал каждый свой шаг на поле боя при патрулировании и осмотре заброшенных домов, в которых могли прятаться боевики. Пальцы чуть дрогнули из-за отсутствия привычной, такой желанной тяжести автомата или армейского ножа (толстая гладкая рукоять с металлическими креплениями, едва ощутимая шероховатость от ношения на поясе, идеальная сбалансированность по его руке и лезвие с зубчиками – острыми, чтобы рвать, чтобы края нанесенной раны не могли сойтись в единую линию. Идеально). Он тихо ступает из кухни в гостиную, ощущает, как легко и привычно по его венам струится контроль над ситуацией, как бурлит в нем сдерживаемая ранее его терпением мощь. И все замедляется: все вокруг замирает, становится тягучим, вязким и неточным. Вот рука Шерлока – непозволительно хрупкая кисть для человека с хорошо поставленным ударом, точеные белые пальцы с едва видимыми мозолями на подушечках пальцев от терзания скрипки, - она медленно отводится от лица. Потревоженные этим жестом пряди стекают кофейными подтеками по линии молочных висков, веки дрожат – медленно, едва заметно – перед тем как подняться и показать на мгновение расширившийся зрачок стально-ртутных глаз, затапливающий радужку, как чернильное пятно. Пухлые, специально созданные такими сумасводящими, губы приоткрываются, выпуская жар горячего-горячего дыхания, этот жар можно ощутить лишь прижавшись к этим губам своими – и пить его, обжигаясь, до одури пить его. Кадык на этой длинной шее медленно двигается – Шерлок сглатывает; после он также медленно начинает поворачивать голову в сторону непривычно тихого Джона – от этого движения край халата сползает по бедру на диван, падает мягким синим шелком с края дивана и перетягивает этим ворот от шеи и линии ключиц, открывая вид на бледную кожу в вороте растянутой домашней футболки. И потом звучит это тягучее, медленное, бархатное «Джон» с непередаваемой вопросительной интонацией идеального британского произношения. И все замирает ровно на три удара сердца Джона, которые отдаются эхом в его голове. «Раз», - и Шерлок, повернув голову, чтобы посмотреть, чего притих его сосед, который обычно передвигается по квартире с грацией раненого медведя, застает непривычно собранного и расслабленного одновременно Джона на входе в гостиную, неотрывно смотрящего на него, детектива, взглядом, в котором только слепой не прочтет жажду обладания. Подчинения. Контроля. «Два», - Шерлок невольно копирует движение Джона, когда тот облизывает губы - так привычно, но так невыразимо иначе, – и глаза соседа темнеют, неотрывно осматривая фигуру Холмса от макушки до пяток, так, что Шерлок ощущает всей кожей (внезапно горячей и чувствительной даже к трению мягкой от частой стирки домашней одежды – хлопковых футболки, пижамных штанов и шелкового халата), как и где именно его касается этот взгляд. «Три», - глаза детектива распахиваются широко в понимании и предвкушении, его будоражит интерес и невозможность – физическая невозможность – предугадать и спрогнозировать то, что будет дальше, Джон (новый, совершенно новый в поведении Джон) чем-то выведен и будет доказывать свою правоту иначе, будет ставить его на место, будет пытаться контролировать его, Шерлока Холмса. У детектива скорость мышления быстрее, поэтому он перетекает из режима скуки и ленности, расслабленности в мгновение ока, напрягаясь, готовясь к защите: никто не смеет контролировать единственного в мире консультирующего детектива. И они оба срываются. Джон делает быстрое движение в сторону замершего на диване Шерлока, но тот буквально соскальзывает с дивана и обходит небольшой журнальный столик: халат сполз с его плеча, собравшись складками на сгибе локтя, отведенного чуть в сторону, чтобы принять и отразить нападение. Ноги его широко расставлены, босые стопы скользят по полу практически не отрываясь, чтобы найти точку опоры и перенести вес на нее, сбалансировать и не попасть под удар. Джон поводит плечами, наклоняется чуть вперед – его руки немного расставлены в стороны, едва согнутые в локтях, ладонями к Шерлоку, он смотрит внимательно и напряженно, но выглядит при этом совершенно естественно, будто всю жизнь только тем и занимался, что загонял своих соседей по квартире в угол между окном и письменным столом. Джон не отводит взгляда, Шерлок тоже. Они смотрят друг на друга, размеренно, будто на счет, дышат и молчат. Молчат так, будто от этого зависит их жизнь: ни стона, ни звука, ни слова. Они просто кружат, все еще сохраняя между собой дистанцию в несколько шагов. Джон делает шаг: с левой ноги, он ставит ее крест-накрест по отношению к правой и перетекает (расплавленная сталь) из одного положения в другое. Шерлок отступает в противоположную сторону, ставя позади левой ноги правую и снова меняет точку опоры, медленно поднимает руки, так, чтобы со второго плеча точно так же спустился халат до локтевого сгиба, а после опускает руки, позволяя голубому шелку соскользнуть с рук на пол: освобождается от возможной помехи. Джон внимательным взглядом провожает это тягучее падение халата на пол, поднимает бровь и переводит взгляд на ухмыляющегося Шерлока: живой, бодрый, не-скучающий Шерлок, но по-прежнему слишком много контролирующий – и дистанцию между ними, и свое передвижение, и дыхание. Этот контроль принадлежит Джону. И он пришел, чтобы его взять. С человеком, который следит за каждой мелочью в твоем образе, любая мелочь – это щит и оружие одновременно. И Джон переводит быстрый взгляд на стоящие поблизости кресла, быстро облизывает губы и напрягает мышцы плеч, Шерлок бросает взгляд туда же – в поиске того, что было оценено Джоном как возможное оружие, и попадается в простейшую ловушку. Джон бросается вперед, отталкиваясь от пола одной ногой, он замахивается для удара расслабленной кистью, выставляя блок правой рукой, Шерлок уходит с прямой линии удара, наклоняясь, подныривая под удар и разворачивается, чтобы ударить по ребрам раскрытой ладонью и другой рукой - ребром ладони по выпрямляющемуся локтю. Удар проходит вскользь, но инерция нерастраченной силы удара Джона разворачивает его на месте, позволяя блокировать следующий выпад противника. Скрещенными в предплечьях руками Джон принимает удар, гасит его и использует эту силу для толчка вперед (в голове звучит забытый почти голос, со всеми интонациями и пошлыми словечками, майора на их базе, что проводил тренировки по ближнему бою: «Соберись, дерьмовый ты выброс, и ударь по нему его же силой!»), Шерлок запинается и почти теряет равновесие, но удачно отступает, развернувшись снова лицом к Джону. Теперь они сменили позиции: Джон между окном и столом, Шерлок спиной к кухне. Они оба молчат, напряженно всматриваются друг в друга и глубоко дышат, сжимая губы, чтобы дышать через нос – контролируют дыхание. Джон против этого. Здесь все должен контролировать он. «Старые, как мир, приемы, на то и старые – они живучи и реально работают, сержант Ватсон», - майор на тренировке загоняет Джона в тупик, используя несколько раз подряд одну и ту же уловку, выбивает из него дух четким ударом в живот, а потом хлопает по спине в таком покровительственном жесте, приговаривая: «Ничего, научишься еще. Или сдохнешь, точно тебе говорю». Джон не сдох. И он – капитан Ватсон. Гражданским не стоит испытывать его терпение. Джон снова бросает взгляд на кресло и чуть сжимает-разжимает пальцы правой руки, будто примериваясь к захвату чего-то того, что он снова оценивает, как возможное оружие. Шерлок не ведется на это, сосредоточившись на правой стороне тела, на той, с которой Ватсон незаметно (будто это возможно – незаметно от Шерлока сделать что-то) переносит вес тела, делая упор на левую ногу, чтобы сделать выпад вперед-вправо. Резкий бросок, будто разжатой пружины, а не тела, влево и затем вперед, по нисходящей траектории, застает Шерлока врасплох: старые приемы по-прежнему работают. Джон сбивает Шерлока с ног, практически врезаясь ему в ноги здоровым плечом, перебрасывая его через себя, заставляя неловко, как мешок, свалиться на спину. Контроль за дыханием сбивается, грудную клетку сводит от невозможности сделать вдох в нужном ритме, и Ватсон быстро сбивает спесь со своего соседа, оседлав его бедра, плотно сжимает коленями его ноги, а руки прижимает к полу, согнутыми в локтях. Обездвиживая. Подчиняя. Ставит засранца на его чертово законное место. Шерлок лежит под ним – тяжело дышащий, побежденный, но все еще просчитывающий варианты бегства, отступления и контратаки. Он кое-как восстанавливает дыхание, подстраиваясь под ритм вдоха и выдоха Джона, который будто бы даже не запыхался. Сердце колотится так, что его биение, кажется, можно увидеть прямо так – через грудную клетку, быстрыми сильными толчками изнутри. Джон крепче сжимает прижатые к полу предплечья соседа и наклоняется ниже, не ослабляя захвата, он просто одним слитым мягким движением склоняется вниз и смотрит прямо в глаза Шерлоку: серо-зеленые, с практически затопившим радужку зрачком от адреналина в крови. Жилка на шее бьется в чудовищном ритме, волосы растрепаны, виски чуть взмокли от пота, одна губа немного в крови – прикусил, видимо, когда оказался повален на пол. Джон смотрит на такого Шерлока и говорит: - Теперь, я надеюсь, тебе не скучно. В его голосе – приказной тон, четкость перекатываемых на языке слов размывается бурлящим в глотке тихим рычанием. Шерлок ухмыляется, демонстративно на пробу дергает руки из захвата и поворачивает голову, касается языком разбитой губы, хмыкает и поднимает шальной взгляд на Джона: - Это оказалось куда занимательнее, чем я предполагал. Их разделяют несчастные семь или восемь сантиметров – дыхание смешивается, рождая между лицами жар, пар, как в скороварке. Пар нужно выпускать, потянув за спусковой клапан. Шерлок облизывает губы и чуть выгибается, снова на пробу дергая руки и тело из захвата. Губы Холмса, со всеми их правильными, четкими линиями пошлой фантазии – граната по самоконтролю Джона. Шерлок облизывает губы. Шерлок срывает чеку. Джон взрывается от Шерлока. Он целует его со всей злостью, которую не успел потратить в их непродолжительной схватке, Холмс в последний момент успевает откинуть голову назад и немного вбок, чтобы не стукнуться с Джоном носами, отвечая на этот поцелуй: жесткий, властный, и, что особенно приятно, совершенно не целомудренный. Джон проталкивает ему язык чуть ли не до глотки, сжимая пальцами предплечья так сильно, что, безусловно, останутся синяки, будто предупреждая о возможных последствиях укуса. Предупреждать бесполезно, ведь в итоге все равно Джон отстраняется от припухших искусанных губ соседа по квартире с тихим шипением, трогая языком уже собственную прикушенную, не до крови, но не менее чувствительно, губу. Шерлок скалится в довольной улыбке, а Джон хмыкает, приподнимает бедра, крепче сжимая коленями ноги Шерлока и ведет ладонями, все еще крепко удерживая, по рукам Холмса выше, удерживая теперь за запястья, из-за чего ему приходится сильнее выгнуться, нависая над своим пленником, чтобы начать заново. «Плох тот язык, который сдается сразу», - говорил майор, выходя из штаба через пятнадцать минут после начала допроса пойманного боевика. - «Никакой романтики, чес-слово». Джон опускается на ноги Холмса, выгнувшись, проехавшись пахом по сведенным захватом бедрам и паху Шерлока, грудью плотно прижимаясь к торсу соседа, так, что от его медленного, однозначно пошлого движения ткань футболки задирается, оголяя живот до ребер. Джону мало этой обнаженности: шея, руки от плеч и до запястий, живот, босые стопы – этого мало, чтобы совершенно подчинить пойманного им человека, претендующего на то, чтобы рушить его терпение и самоконтроль. Выгнувшись снова, только более резко, проехавшись пахом по низу живота, уперевшись значительным стояком в низ живота Холмса, Джон сводит руки Шерлока над головой и перехватывает их одной рукой – это значительно облегчило бы тому путь к свободе, если бы не допущенная ранее ошибка: Шерлок избавился от халата, сбросив его, как змея сбрасывает кожу, на пол. Тонкий шелковый пояс находится достаточно близко, чтобы перетянуть им запястья на манер наручников – пятнадцать сантиметров ткани от запястья до запястья – вот и весь запас, остаток пояса Джон тянет на себя, заставляя согнуть руки в локтях и прижать их груди, Шерлок приподнимает голову, когда кусок ткани между руками цепляется за волосы и неприятно тянет – и пояс обвивает шею. Его руки прижаты к груди, запястья на уровне шеи, кончики пальцев касаются ушей, или же могут быть сцеплены в замок за шеей. Конец пояса Джон еще раз обводит вокруг рук, чуть стягивая их на груди, и наматывает на свой кулак, как поводок для бешеной собаки. Шерлок изучает, не сопротивляется, обдумывает, ждет. Все еще слишком много контроля у него самого, даже со связанными руками и будучи прижатым к полу, он продолжает смотреть на Джона так, будто все это ничего не значит. Джон натягивает свой поводок, глядя, как ткань впивается в белую кожу, расчерчивая ее узором красных полос, свободной рукой задирая футболку еще выше, заправляя ее под прижатые к груди локти, нежно обводит линии ребер и контуры мышц живота, внимательно следя за каждым изменением. Добыча поймана, связана, но не добита, - и хищник внутри скалится. Джон ласково улыбается, облизывает таким привычным жестом губы, и снова выгибается, скользя-потираясь о Шерлока, оперевшись ладонью на пол, чтобы поцеловать его – не менее жадно и глубоко, чем в прошлый раз, но чуть более мягко, сминая, стирая всю ответную инициативу Шерлока. Джон целует его так, как будто мог бы выпить его: языком по его языку и под ним, обводя, чтобы губами прихватить эти чертовы губы, языком ниже, по подбородку с уже намечающейся после утреннего бритья щетиной, чтобы прикусить кожу и заставить приподнять голову, открывая весь возможный доступ к шее, частично скрытой связанными руками. Джон целует и прикусывает кожу на шее, слыша сбитое дыхание Шерлока, прихватывает губами кадык и посасывает его, отстраняется и дует на влажную кожу, касается по очереди каждого запястья, перетянутого шелком и опускается ниже. Свободной рукой Джон проводит по груди и животу, очерчивая, лаская, едва лишь дразня, в большей степени заботясь лишь о том, чтобы выполнить свои желания, контролируя каждое сопротивляющееся движение Шерлока натягиванием пояса, ладонь опускается на край пижамных штанов и проводит вдоль, сжимая бока, эту мягкость мышц и жил, из которых соткан Шерлок, выплавлен, как из белой стали. - Ты меня вывел, Шерлок, ты меня вывел, ты понимаешь это? – Голос Джона глухой, с перекатывающимися на кончике языка гневными словами, которые он все еще сдерживает, сжимая кожу своего пленника сильнее, заставляя выгибаться под ним. - Да, - Шерлок облизывает сухие губы и в очередной раз выгибается, чувствуя, как горит живот от этих плотных, жадных касаний, как горят бедра от трения мягкого хлопка и жесткой джинсы, он соглашается, слыша в голосе Джона помимо угрозы нежность большой мурлычущей кошки. Джон прикрывает глаза на мгновение, вслушиваясь в это хрипло-голодное «Да» и резко подается вперед, прижимаясь своим возбуждением к стоящему колом члену Шерлока, кусает за подбородок и снова целует, приподнимаясь ровно настолько, чтобы коленом раздвинуть сведенные ранее вместе ноги Холмса, вклиниться между его ног и прижаться еще ближе к обездвиженному, но покорно идущему навстречу Шерлоку. Покорность мнимая, Джон понимает это, но она сладка, как вода в пустыне, и Джон выпивает эту покорность поцелуем, удерживая за бедро Шерлока, сжимает жадными пальцами, царапается через ткань штанов и целует, трахая языком этот чувственно-жарко-пошлый рот в самом неумеренно жадном своем поцелуе за всю жизнь. Шерлок стонет ему в губы, вибрация от этого стона в груди и горле отзывается эхом, дрожью, легким звоном по всему телу, заставляя хотеть еще больше, еще больше этого звона, чтобы собрать его губами с этой белой кожи, чтобы вылизать языком каждую каплю чужого напряжения и потери самоконтроля. Шерлок теряется в ощущениях, эрекция, плотное, ритмично-пошлое трение чужих бедер о его, укусы и этот поцелуй, от которого не дают отстраниться, удерживая его голову в нужном положении его же руками – связанными, притянутыми к груди так, что они давят на грудную клетку, и это, похоже, единственное, что еще заставляет его сердце оставаться в груди, а не вырваться с треском наружу, как пробка шампанского. Шерлок не может сдержать стоны и ответные действия, все его тело горит от похотливого желания слиться и прижаться еще ближе, увидеть, насколько далеко Джон может зайти, если позволить себе не контролировать ситуацию, если позволить себе сорваться и не действовать, а отвечать, запустить все имеющиеся зеркальные нейроны – и отражать, чувствовать то, что чувствует Джон так же остро и ярко, как то, что он чувствует всем собой сейчас: напряжение, покалывание в мышцах, жар и томление в самом низу живота, скручивающее все его нутро в одну огромную пружину – накаленную добела от того как становится мало имеющихся касаний (одна рука удерживает его, и лишь одна оглаживает, царапает, сжимает, ласкает, а сведенные на груди локти не дают прижаться плотнее – это раздражает). Шерлок кусает с отчаянным стоном Джона за язык и начинает выкручиваться из этого захвата, впервые с момента своего «пленения» начиная всерьез сопротивляться: - Пусти меня, пусти-пусти-пусти, Джон… - Это рычание-скулеж, хриплое, граничащее с требовательно-просящей истерикой неполучения желаемого сводит Ватсона с ума, заставляя подавить бунт и скрутить еще сильнее и крепче двумя руками, чтобы по линии этих чертовых скул пройтись губами, ниже, прикусывая линию челюсти, прошептать: - Склонись. Шерлок замирает от этого приказного тона, смотрит лихорадочным взглядом на собранного и серьезного, напряженного, возбужденного Джона, часто дышит, облизывает припухшие еще больше губы и чуть кивает, соглашаясь. И Джон отпускает пояс, намотанный на кулак. Шерлок подается к нему, в какие-то считанные секунды вытягивая свои тонкие покрасневшие от трения пояса запястья из пут, и обхватывает ладонями лицо Джона, прижимая его ближе, целуя так же, как только что целовал Джон: жадно, выпивая до дна чужой рот, смешивая слюну, слизывая ее, прикусывая губы и подаваясь навстречу всем телом. Скрученная и поднятая до груди футболка снимается и летит в сторону, чуть шершавые от перчаток и медикаментов ладони царапают нежную кожу ребер и груди, сосков – темных, цвета жженого сахара, трение рождает отклик – и они приподнимаются, напрягаясь от прикосновения, соблазняя цветом проверить на вкус их сладость, что Джон и делает: плотно обхватывает губами один сосок и прикусывает его, лаская языком самый кончик, втягивая его в рот и выпуская, дует на него, чтобы повторить эти действия снова, пока жадные до касаний руки спускаются по четко очерченным бокам и подвздошным костям ниже, стягивая к черту такие лишние, вздыбленные на паху, пижамные штаны. Треск срываемых пуговиц на рубашке Джона служит музыкой для возбужденно-лихорадочного «О да» Шерлока, впивающегося пальцами в живот и бока своего любовника, стоило только дорваться до обнаженной кожи. Руки – жадные, ищущие и находящие искомое, губы – приоткрытые, сухие и влажные от поцелуев и постоянного облизывания. Шерлок стягивает, наконец, рубашку, отбрасывая ее себе куда-то за спину, приподнимая бедра над полом, чтобы помочь стянуть штаны, дергает ногами, чтобы быстрее избавиться от них на щиколотках, и замирает, поймав на себе голодный, обладающий взгляд – восхищенный, замутненный только сокрушительным желанием взгляд Джона. Джон припадает к нему, как к святыне, очерчивая ладонями каждый изгиб и выступ, целуя и вылизывая каждый сантиметр живота и бедер, сминаемых им в неконтролируемом желании взять и оставить себе. Руки Шерлока ложатся на плечи Джона, сжимая, ведут к шее, чтобы притянуть еще ближе и вовлечь в новый поцелуй, пальцы почти путаются в коротких светлых волосах, заставляя краешком сознания отчаянно желать, чтоб они были длиннее и можно было бы лучше прихватить пряди, направляя этот алчущий рот по своему телу, вести его и соблазнять. Пальцы находят будто отшлифованную гладкость шрама на плече – след от ранения; этот изъян – самый идеальный из всех виденных им ранее, асимметричный, он завораживает – и Шерлок скользит по нему губами, лаская каждую линию контура шрама, благодаря его за нахождение самого Джона здесь, в Лондоне, в квартире на Бейкер-стрит, в объятиях Шерлока. Дрожаще-горячий выдох находит нежное место у основания шеи, заставляя Джона дрогнуть и выгнуться навстречу, упереться кромкой плотной, царапающей ткани джинс в беззащитную нежность возбужденного паха Шерлока, срывая этим с его губ раздраженное шипение – и вот уже его пальцы расстегивают ремень, с остервенением выдергивая его из шлевок, чтобы отбросить в сторону, чтобы расстегнуть ширинку и скользнуть ладонью внутрь. - Шер-р-рлок, боже… - Джон откидывается чуть назад, выпрямляясь, он смотрит, как белые руки со следами красных полос от недавних пут удерживают его бедра, пока он стоит на коленях между широко разведенных ног совершенно обнаженного Шерлока. Идеального в своей обнаженной пошлости. Шерлок помогает снять джинсы и, как всегда, нетерпеливо утягивает Джона на себя, вовлекая в новый поцелуй, потираясь истекающим смазкой членом о его живот и бедро, руками проводя по бокам и спине, пояснице, сжимая задницу, чтобы притянуть Джона еще ближе. Джон удерживает большую часть собственного веса на своих руках, уперевшись ими в пол, пока целует такого жадного до ответной ласки Шерлока, опускаясь поцелуями снова ниже – по груди и животу, припадая губами к пупку, языком касаясь его и ниже – по линии аккуратно подстриженной дорожки темных волос приоткрытыми губами к паху, опаляя горячим дыханием кожу. Член Шерлока тяжелый от возбуждения и ожидания, тоньше, чем у Джона, отклоненный влево, с темно-малиновой головкой и обвивающими его венками, ложится в ладонь доктора приятной ношей, как подтверждение его власти над лежащим под ним Шерлоком, который уже ничего не контролирует. Обхватив пальцами ствол, Джон делает несколько дразнящих движений вверх-вниз, понимая, что дольше дразнить не придется. Он склоняется и прижимается губами в подчеркнуто целомудренном поцелуе к основанию члена, чуть втягивая и посасывая чувствительную кожу, вырывая дрожащий стон-выдох-всхлип, ведет широко языком вверх и обхватывает головку, втягивая щеки и проходясь языком по щелке, слизывая выступившую смазку, чувствуя вкус, запах, власть свою над Шерлоком. Сам Шерлок лежит на спине, широко расставив ноги, согнув для удобства одну в колене, его рука впивается пальцами до побелевших костяшек в валяющиеся рядом скомканные пижамные штаны, а вторая прячет в сгибе локтя пылающее лицо от сладкого, переполняющего его возбуждения. Джон отсасывает с оттяжкой, плотнее смыкая губы, когда выпускает придерживаемый пальцами член из рта, кружит языком, обводя уздечку и целует, прижимаясь губами к головке, чуть пережимает основание, плотнее смыкает губы и вталкивает головку в рот, кружа по ней языком. Поднимает взгляд - шальной, темный, уверенный - на детектива, заставляя того выгнуться, убрать руки от лица и больше не разрывать зрительный контакт, удерживает бедра, массируя их по внешней и внутренней стороне такими сильными руками. Выпустив член из горячего, влажного рта с пошлым звуком, облизывает губы и ведет приоткрытым ртом ниже - по члену, чуть вбирает поджавшуюся мошонку и посасывает, тут же выпуская, выгибается, устраиваясь удобнее: затекшие мышцы ноют от напряжения, возбуждения, пульсирующего по телу нерастраченным ядерным потенциалом, прожигая сосуды изнутри. Джон садится удобнее и рывком заставляет охнувшего от неожиданности Шерлока приподнять бедра выше, раскрывает его для себя, демонстрируя и себе, и самому любовнику его полную беззащитность и подконтрольность, сминая еще только едва зародившийся всхлип протеста жадным влажным напором губ и языка, вклинивающегося меж разведенных пальцами ягодиц. Широко, влажно, чтобы достаточно смочить пряное, солено-терпкое, горькое сжавшееся отверстие, проводит языком, тут же на пробу чуть толкаясь в самый центр, кружит вокруг по обладающей поразительной чувствительностью коже и снова толкается - ритмично и сильно, будто штурмует крепость. И крепость сдается. Шерлок выгибается, удерживаемый лишь за бедра, запрокидывает руки за голову и глубоко, протяжно стонет охрипшим, еще более бархатным от удовольствия и стыда голосом, чем обычно, и подается навстречу ласкающим касаниям губ и языка, ведет руками обратно по телу - от шеи, по ключицам, чуть царапая свою кожу, местами в алых пятнах от заливающего румянца, расчерчивает ее узором набухающих полос-царапин, заводя Джона еще больше, заставляя чуть прикусить ягодицу и снова нырнуть в уже расслабленную лаской горячую тесноту. Шерлок опускает ладони на ребра и живот, ласкает себя, выгибается и касается расположившегося между его ног Джона, пытаясь поймать непослушными пальцами короткие пряди, чтобы притянуть его ближе, обратно, не замечая, как искусанные губы шепчут: - Боже-боже-божебожебоже-Джо-о-о-он-ближе! Но Джон отстраняется, притягивая приподнятые бедра Шерлока на свои и нависает сверху, очерчивая пальцами припухшие, влажные губы, заставляя вобрать в рот сразу два пальца и облизать их, обильно смачивая слюной: - Ты же понимаешь, что этого не хватит, Шер-р-р-рлок? - Его нетерпение выдает лишь скользнувшее в самом желанном имени рычание едва сдерживаемого голода обладания, и Шерлок кивает, отбрасывает неловким, ватным движением руку от лица, поднимается, упирается ладонями в грудь Джона и заставляет его откинуться немного назад, чтобы тут же насадиться ртом на влажный от выступившей смазки член - толстый, чуть искривленный влево, обрезанный, так что головка полностью открыта и чувствительна к каждому касанию губ и языка. Шерлок отстраняется, облизывает губы и снова вбирает в рот член столько, сколько может, обхватывая ладонью от основания до середины, с затаенным испуганным возбуждением понимая, что, даже почти расслабив горло, не может достать губами до собственной ладони, отстраняется, сплевывает на головку и размазывает слюну по стволу, чтобы тут же оказаться прижатым к полу навалившимся на него Джоном, жадно целующим его в том же ритме, в котором только что трахал языком его дырку. В поцелуе его выгибает от ощущения ввинчиваемых в зад пальцев - сразу двух - смазанных его же слюной ранее. Умелые руки доктора не церемонятся, вталкиваясь, чуть растягивая, двигая пальцами на манер ножниц, чтобы толкнуться чуть глубже и выше, сгибая пальцы, заставляя вскрикнуть прямо в целующий рот что-то отдаленно похожее на брань и благословение одновременно. Джон растягивает быстро, но аккуратно, не переставая отвлекать от возможных неприятных ощущений укусами, поцелуями, лаской свободной руки по телу. Отстранившись, он не может отвести взгляда от того, как его пальцы покидают тело Шерлока, тот при этом задерживает дыхание, наблюдая за сосредоточенно-жадным лицом Джона, с готовностью приподнимая бедра, сгибает ноги в коленях, на выдохе впуская в себя головку члена. Мышцы туго поддаются давлению, Джон кусает губы, до синяков сжимая пальцами такие охрененные бедра и этот зад, сжимает так, что кажется, будто он не вклинивается в узкий жар возбужденного тела, а натягивает это тело на себя, контролируя, подчиняя другого человека. Протиснувшись до середины, Джон накрывает ладонью немного опавший от боли член Шерлока и оттягивает нежную кожицу, поглаживая кончиком большого пальца по головке и короне, чуть надавливая, не меняя места прикосновения, возбуждая, замирает, не двигаясь дальше, заставляя лаской самого Шерлока двинуть бедрами и насадиться крепче, дальше, больше на жаждущий разрядки орган. Войдя до конца, ощущая пахом жар и влажность покрытой испариной кожи Шерлока, Джон жмурится, его пальцы на крепко удерживаемых бедрах чуть дергаются, выдавая его нетерпение и желание начать вытрахивать душу из этого несносного человека, как тот делал с его мозгами и сердцем уже давно, но он сдерживается и медленно подается бедрами назад, примерно до середины, чтобы тут же вогнать до упора снова. Шерлок впивается длинными пальцами в удерживающие его руки, как веревками оплетает запястья мертвой хваткой и тяжело дышит, роняя за каждым вдохом-выдохом тихий охрипший стон, когда Джон увеличивает темп, делая несколько мелких толчков и два-три размашистых, с оттягом, плотно проезжаясь головкой члена по простате. Шерлок выгибается, держится за запястья Джона и подмахивает бедрами, тяжело дышит, чувствуя краем сознания, как его собственный член бьется набухшей и почти до боли чувствительной головкой о напряженный живот, пачкая кожу стекающей смазкой. Ватсон вклинивается, делает пару круговых движений бедрами, а потом снимает контроль и с себя: тот контроль, за которым он пришел, который он взял, и срывается на бешеный частый ритм глубоких толчков в такое узкое, сжимающее его отверстие, что, казалось бы, можно порвать, но каждая фрикция находит свой приглушенный севшим голосом стон, и с трудом отлепляет от своей руки пальцы Шерлока, чтобы накрыть его член ладонью, обхватить влажный ствол и сделать несколько движений от основания к головке, почти грубых от собственного жесткого ритма, заставляя Шерлока сжаться и выгнуться практически дугой, хрипло крича и забрызгивая белесыми каплями живот и грудь. Отголоски чужого оргазма накрывают Джона с головой, и, толкнувшись еще пару раз, он выходит из любовника, чтобы обхватить влажной от спермы Шерлока ладонью себя, в несколько касаний довести себя до разрядки, спуская на бедра, но все равно не видя этот момент, когда его запах, его метка, его контроль запятнает белой печатью кожу человека под ним, потому что от удовольствия, проходящего вдоль позвоночника расплавленным горячим потоком дрожи, ему приходится зажмуриться до черных точек перед глазами. Тяжело дыша, он опускается на пятки, чтобы склониться и накрыть обессиленного Шерлока собой, ткнувшись лбом в грудь, под которой слышно отчаянно-задыхающееся в собственном ритме сердце. Шерлок поднимает дрожащие от пережитого оргазма руки с пола, смотрит на них все еще слегка расфокусированным взглядом и опускает их на плечи Джона, касается языком разбитой в такой уже кажется далекой драке губы, чуть морщится и хриплым сорванным голосом спрашивает: - То есть ты все-таки против спокойного пребывания дома? Джон усмехается, поднимает голову, мягко и нежно целуя выпирающие ребра, неотрывно глядя в серебристо-серые глаза с медленно затихающей в них посторгазменной бурей, чувствуя, как отступает на задний план его желание подчинить, контролировать, выпуская наружу что-то бережное. Джон улыбается: - Я просто ненавижу терпеть твою скуку. - Что ж, - Шерлок ухмыляется, приподнимаясь на локте и тянется за очередным, уже более спокойным поцелуем, - я надеюсь, капитан, вы от нее избавитесь. - Защищать гражданских - мой долг, сэр, - Джон улыбается, притягивая несопротивляющегося Шерлока ближе, понимая, что в его жизни всегда будет место войне. Это ощущение накатывало на Джона внезапно и было сродни тому моменту, когда перед выходом на поле боя все вокруг как будто замедлялось: движения людей вокруг, звуки, его собственное сердцебиение и дыхание. Все замирало перед головокружительным прыжком в бездну. Вот и сейчас: в центре квартиры, голые, после секса, уставшие, но будто перерожденные, и все замерло от общего понимания на двоих, что воевать за одного конкретного любимого человека всегда проще.