Цикл взаимоотношений Довакина и Цицерона: «Что такое, Цицерон?»

Наше дело с Мясником в Виндхельме порядочно застряло. Я никак не мог найти придворного мага, а не поговорив с ним, не мог сделать вывод, не в моих это правилах. А Цицерона, по-моему, вовсе восхищала работа Мясника и перспектива увидеть еще «что-нибудь интересненькое». Он все время что-то бормотал о нем, порядком мне надоев, и помогать в деле не особенно и собирался. Лично мне не нравились убийства проституток — уж очень пошло, грязно и избито. В этом даже нет той «романтики» контрактов от Матери ночи. Низкие амбиции, а исполнение и вовсе хворает. Я решил, что стоит передохнуть хотя бы ночь, а не разыскивать по замку или, например, нанимать гонцов, которые по загадочному стечению обстоятельств находят всех и везде. Меня уже к этому моменту преследовала апатия и усталость от бесконечной череды трупов. «Трупы-трупы-трупы» — вертелось в голове после каждого выхода дальше, чем городские ворота. А зачастую и в городе эти мысли шли за мной попятам. Я устал их пугаться, а со мной месяцами находился Цицерон, которому вообще это нравилось. «Это существо, — мрачно думал я, глядя на моего шутовского друга, — отвращает меня от нормального. Зря я так быстро расстался с Маркурио» —, но вместо этого сказал:  — Я хочу снять комнату, — и улыбаясь посмотрел на трактирщицу. Она недобро покосилась на прыгающего рядом напарника. Ну да, странное зрелище. Но ничего не сказала — молодец. И провожать не стала. Ну и ладно, сам знаю, уже не первый раз здесь останавливаюсь.  — Знаешь, Цицерон… — неожиданно по пути в комнату говорю я, — Ты не поймешь меня, но я все же скажу. Так вот, сколько мы с тобой смерти видим? А сколько совершаем? Ты ведешь этому счет? Он искренне и изумленно приподнял брови и как-то криво улыбнулся, мол «совсем Слышащий перетрудился» Я вздохнул. Конечно. — А ведь человек, душа его, все-таки имеет значение. Знаешь об этом? Человека… Человеку… У нас у всех есть история, смысл, целая жизнь. Некоторые, например, любят друг друга! Он нахмурился так сильно, что лицо его как-то уменьшилось в размерах. А меня тем временем совсем разобрало, на лирический лад потянуло. — Да что я тебе говорю? Тепла я хочу, Цицерон! Че-ло-ве-ка. Живого, понимаешь? Дышащего, говорящего… Не для того чтобы убить, а чтобы чувствовать, — я махнул рукой, предупреждая ответ, — знаю-знаю, сам все вижу, не заморачивайся. Цицерон улыбнулся, на этот раз счастливо: — Цицерон разожгет огонь? — Разожги, Цицерон, конечно, разожги. Я уселся на скамейку и начал снимать броню. На ней опять запеклась кровь, и прилипла грязь. Как ни старайся, после каждого похода так. Начал стягивать обувь… Ноги, должно быть, стерлись в мясо: даже не могу сдвинуть ботинки. Цицерон замечает мое, по всей видимости, измученное и страдающее лицо и подскакивает, берет сапог за голенище и резко стягивает. Не первый раз —, а по-другому не снимешь. Больно до искр в глазах. Зажмуриваюсь крепко-крепко. Пока пытаюсь справиться с первой вспышкой боли — следом вторая — Цицерон стянул второй ботинок. Я, кажется, шиплю, когда он обматывает мои ноги чистой тряпкой с заживляющим раствором. Нет, Цицерон, безусловно, бездушная свинья, но напарник он просто отличный. Или он для Слышащего такой отличный. Открываю глаза, когда слышу утешающе веселый голос: — Слышащий должен терпеть. На утро все будет, как не было! Только останется натереть масл… Хорошо, вымыть сапоги. Взгляд у меня уничижающий, наверное. Он бормочет еще что-то, я не слушаю. Доползаю почти на руках до постели и падаю на нее. Ноги горят нещадно. Будто тысячами огней подожжены. Я провожу рукой по лицу и неожиданно понимаю, что на нем слезы. Как необычно. Это не от боли, нет. От обиды. Я как проклятый. Даже при титуле героя проклят: быть одному постоянно. Прежние напарники почти сразу пропали, муж далеко в Вайтране и не факт, что еще не забыл. А рядом остался безумец. Я, не замечая того, засыпаю. И просыпаюсь со стойким ощущением, что кто-то наблюдает за мной. Я не открываю глаз, но напрягаюсь. Я знаю, что сейчас меня могло бы выдать что угодно. Снаружи тишина — глубокая ночь. Значит, прошло уже несколько часов, как я уснул. Тишина кажется мне подозрительной. Я не слышу совсем ничего снаружи, но что больше всего меня напрягает: я не слышу напарника, не слышу его движения или дыхания. Одними кончиками пальцев нащупываю клинок — на месте. Странно, но я чувствую, что моя кровать прогибается чуть больше, и сверху что-то давит. Я каменею от страха, когда чувствую дыхание прямо у уха. Неужели я что-то упустил? Неужели я где-то забыл за собой подмести? Я решаюсь — быстро распахиваю глаза, вбираю воздух в легкие… и тут же его выпускаю. Надо мной нависает Цицерон с абсолютно противоестественным для него, серьезным и спокойным лицом. Я откладываю клинок из пальцев, который уже успел схватить — я доверяю напарнику —, но больше не двигаюсь.  — Что такое, Цицерон? Что ты делаешь и почему не спишь? — Слышащий сказал, — тихо и низко говорит он, — что хочет чувствовать. Я изумился сначала, а теперь и вовсе теряю дар речи. Он слушал меня тогда! И, более того, захотел понять? Цицерон наклоняется еще ближе, критически близко к моему лицу, а у меня определенно округляются глаза. Я чувствую ЕГО дыхание у своих губ. Он замирает, а я забываю, что надо дышать самому. Его руки придавливают плечи. Я сглатываю, пытаясь сказать, но выходит что-то сиплое и непонятное: — Цицерон, я… Он вздрагивает и отстраняется. Затем и вовсе слезает на пол и спиной прислоняется к моей кровати. Я моргаю в потолок. Медленно отлепляю себя от подушки, в которую только что был вжат, и приподнимаюсь на локте. Я хочу посмотреть на него, но он сидит ко мне спиной как изваяние, и я вижу только его затылок. Осторожно и не решительно трогаю его за плечо. Он вздрагивает опять и обхватывает себя за плечи, покачиваясь. И молчит. — Скажи… Что-нибудь, — слабо и с долей отчаянья велю я, не зная, что можно сделать. Он качает головой и переползает к себе в спальный мешок. Не смотрит на меня, лежит спиной, промолчав. А я не знаю, что мне остается делать и ложусь обратно. Теперь мне хочется забрать свои слова и мысли обратно, и теперь я решительно ничего не понимаю.