Тульпа

«О Сехун. Пациент номер сто двадцать семь» гласит вывеска на двери. Парень сидит в наушниках, но, хоть музыки нет и даже не подключен плеер, все слышится не так отчетливо. Мутные капли, ровно разбиваются об асфальт, сочась, как нудная монотонная мелодия. Почему-то именно сейчас все краски кажутся в разы ярче и живее. Отчетливее что-ли. Они расслабляют теплотой или же давят несуразной яркостью, почему-то заставляют чувствовать себя слишком бледным на их фоне. Белые стены режут глаза, высыпая в голове ворох ненужных мыслей и глупых несуразных ассоциаций, а серовато-голубое небо с россыпью мутных грязных туч, кажется настолько глубоким и тяжелым, что, наверное, можно было бы утонуть в этой необъятности и захлебнуться густым пропитанным отравленной влагой и свежестью воздухом. Но здесь, в палате, сквозит запах горечи и цитрусовых: лимон, апельсин, мята, что-то еще. Он обхватывает легкие тугим жгутом, проскальзывает глубже, просачивается сквозь ткани органов, сдавливает и пропитывает насквозь всю грудную клетку этой липкостью, а затем обволакивает удушающей пленкой. В горле некстати застревает противный ком, отвратительно вязкий, оставленный после насильно сунутого в себя грейпфрута, шкурки которого до сих пор валяются под ногами: недалеко от кровати. Они – яркое пятно на светлом немного стертом местами паркете, такое же броское, как и неоновые волосы парня, сидящего на прикроватной тумбе. Он цветной. Радужный. Но сейчас немного отрешенный. Бледная молочная кожа, тонкая, словно батист, почти прозрачная, что видно все голубоватые веки на руках и неровные платиновые линии на запястьях; вдоль. Это кажется таким неправильным, грубые широкие мазки, оставленные неумелым художником не чтащим прекрасного, на идеальной коже. Пустой стеклянный взгляд густых грязно-карих глаз, возможно в окно, а возможно, не в эту реальность. Веки чуть подрагивают, парень тихо выдыхает, вновь наполняя легкие цитрусовым запахом. Разминает шею, затекшими и слегка онемевшими пальцами, обмотанными невыносимо белым пластырем, он чуть скребет обломанными ногтями кожу, оставляя бардовые полосы от уха и ниже, к лопаткам. Чуть покачивает ногой, словно в такт воображаемой мелодии; наклоняет голову чуть в бок, вглядываясь в отвратительно тоскливый пейзаж за окном. Прозрачные капли падают на выгоревшую листву пожухлых деревьев, отдаваясь глухими шлепками. Ветер однотонно колышет низкие ветки, разнося по округе шелест пожелтевших раньше обычного листьев. Ощущается присутствие надвигающейся осени. Жара уже закончилась, но парень все еще ненавидит лето, за все его бесполезное ожидание. В палате больше никого нет, но ощущение чужого присутствия не покидает, наоборот, оно касается выступающих плечей, рук, изуродованных запястий, легко целует тонкие перемотанные пальцы, оставляя живое тепло сухих губ. Заставляет поверить, что все происходящее сейчас – реально до цветных всполохов перед глазами. Взгляд стекленеет - парень старается не замечать своего одиночества; вот он, резонанс. - Ты здесь, Хань? - вопрос, сквозь густой туман неуверенности. Минутная тишина. - Да, я здесь, - еще более глухой ответ, растворяющийся в воздухе. - Я думал это конец, - тихо, будто боясь разрушить неконтролируемую иллюзию, - и ты не придешь. - Я тоже, - легкое прикосновение к осунувшимся щекам. - Прости, они думают, что я сумасшедший, - он не успевает озвучить мысль, как через вакуумную призму доносится. - Нет, Се, ты нормальный. У нас все будет хорошо, - голос приобретает бархатистые ноты, оживляя сухой тембр. - Они заставляют меня поверить… - фраза тонет в неуверенности, и, кажется, на стеклянных глазах проступают первые слезы, - поверить, что тебя нет, хен, - всхлипов не слышится, но младший плачет, не навзрыд, не просящее или умоляюще, но болезненно и горько. -Се, - легкое прикосновение губ к рваному запястью и мягкий шепот, - я не уйду, ты не отпустишь меня. -Я не отпущу. Парень закрывает слегка покрасневшие глаза и вглядывается в темноту, глубже. На плечи опускаются чьи-то руки. Они холодные, открытая майка заставляет почувствовать прикосновение. На спину давит груз. Сидящий парень ощущает его. Сехун поворачивает голову чуть влево и касается подбородком чужого локтя, ощущая бархат кожи. Он опускает голову, трется щекой, нежно ведя по чужой хрупкой коже, оставляя влажные от слез следы, осторожно целует. Тело стоящее сзади вздрагивает. А на губах остается соленый привкус собственного страха. -Не отпускай меня, - тихо произносит Хань. - Я не отпущу, - вновь твердо повторяет Се, выдыхая и открывая глаза. Он видит перед собой тонкие аккуратные пальцы, сцепленные в замок, худые запястья, что уместятся в один обхват большого и безымянного пальца. Кожа на них, кажется, бледнее чем у него самого. Се аккуратно, будто боясь повредить, ведет по худой руке тыльной стороной ладони, касаясь острыми костяшками, поднимаясь от локтя и выше, к плечам, задерживается у шеи, цепляясь покрытыми пластырем пальцами за мягкую хлопковую футболку. Наверное, она опять ненавистно-белого цвета. Тело сверху непроизвольно ежится. - Се, перестань, щекотно, - Хань смеется, забавно передергивая плечами. -Лу, не могу, я хочу касаться тебя, - шепчет Сехун, втягивая носом горьковатый цитрусовый запах, которым, как ему кажется, пахнет его хен. – Не могу. Он ведет носом от изгиба локтя, повторяя путь пройденный ранее. Легко касается сухими губами фарфоровой кожи, кажущейся, еще белее, чем его, белее, чем самое светлое полотно. Хань вздрагивает сильнее, по телу пробегают мелкие точные мурашки, словно надавливая на болевые точки. Тепло растекается от губ младшего, разносясь маленькими электрическими разрядами к кончикам пальцев. Се запрокидывает голову назад и встречается взглядом с карамельной макушкой. Лухан наклонился, закрывая глаза карамельной челкой, его волосы всегда были такими переливающимися и до безобразия красивыми. -Лу, посмотри на меня, - парень, стоящий сзади, не исполняет, а лишь сильнее склоняет голову, щекоча волосами спину Се. Это приятно. Сехун хочет чувствовать эти прикосновения всегда. Легкие, почти невесомые, будто выдуманные, но вместе с тем невообразимо теплые, заботливые и где-то непроизвольно нежные. Посмотри на меня, Хань, - голос становится более требовательный, но хриплый. Лухан опять оставляет просьбу невыполненной, но сжимает Сехуна в объятиях, сильнее скрепляя руки и утыкаясь носом в чужую спину, в районе выступающих лопаток. Сехун теплый. Он кажется самым теплым, чего когда-либо удавалось коснуться, а еще он одним своим присутствием заставляет почувствовать себя счастливым. - Я готов стоять здесь, с тобой, вечно, - Лу прижимается теснее, упираясь щекой в выступающие позвонки. Се улыбается, отмечая, что Лухан почему-то не хочет исполнять его просьбу. - Когда я с тобой, мне не нужна вечность, - Сехун слегка разворачивается, тянется рукой к растрепанным карамельным прядям, зарывается в волосы, чуть ероша и все же заставляя поднять лицо. Хен невероятный. Слишком прекрасный, словно видение, так грубо тешущееся над шатким сознанием. Глубокие затягивающие глаза, темные и бесконечные. В них читается теплая забота, скрытая скорбь, тихое счастье и забытое одиночество. - Глупый,- мягко произносит Лухан. – Если не будет вечности, не будет и нас, - и прикасается сухими губами ко лбу младшего. Детский жест, дарящий океан ощущений. Сехун чувствует, как тонкие иголки протыкают его насквозь, вплетая в тело невесомые нити, легкие и тонкие, как паутина. Слишком странно тело реагирует на такие прикосновения. Сердце ускоряется, отбивая ритм, и распространяя по телу, словно круги по водной глади от брошенного в нее неровного камня. Кровь приливает к вискам, стуча громче и задавая тональность мыслям. - Лу, я люблю тебя. Твои прикосновения, слова, глаза, руки, губы. Твои эмоции. Твой голос. Я люблю всего тебя, - выдыхает Сехун, разворачиваясь лицом к старшему и вглядываясь в бескрайние омуты, ищя в них самого себя, когда-то потерянного и утонувшего в их неясной глубине. - Я тоже люблю тебя, - Лухан притягивает старшего за плечи, опуская свою голову на чужую руку и смотря в мутные карие изумруды снизу вверх,- люблю тебя всего. Наконец-то они вместе. Навсегда. И никогда не покинут друг друга. Сердце бьется только когда они вдвоем. А дыхание нормализуется только, когда рядом этот терпкий и густой аромат. Они вместе. Они будут вместе всегда. Внезапно раздается глухой щелчок и дверь, светлая, как и все здесь, открывается, пропуская на порог молодого парня с красновато-каштановыми волосами, он одет в безобразно белоснежный халат. Почти такой же, как бархатная кожа Лухана. Се вынимает наушники из ушей и осторожно откидывает их на плечи. - Привет, Сехун, - парень проходит внутрь, чуть прикрывая за собой дверь, но не запирая, что странно, и поднимает руку в приветствии. – Как самочувствие? Приступов больше не было? - Привет, Сухо. Нет, все в порядке, - бросает Се, отводя взгляд.– Я рад, что ты здесь. - Вот и отлично. Скоро Чанель еще придет, - улыбается парень, указывая большим пальцем за плечо, на дверь, - а пока, садись. Нужно сделать укол. Мы и так пропустили несколько процедур с этими новыми обследованиями. Се прикусывает нижнюю губу. Так вот почему он не закрыл дверь. -Ну, я же хорошо себя чувствую, хен. Ты же сам говорил, что состояние стабилизируется, - Сехун вскидывает голову вверх, впиваясь взглядом в ясные глаза напротив. - Понимаешь, нельзя останавливать прием на четвертой неделе, да еще и взять в учет то, что ты был на обследованиях без лекарств уже три дня, то твой организм сейчас нуждается в стабилизации. Ты наверняка начинаешь снова теряться и чувствовать себя странно, - выдыхает старший, - так что придется сделать, но в этот раз доза будет меньше. А пока что отдохнешь часа два, хорошо? Младший напрягся, выдыхая и сжимая зубы. По вискам слегка стучит и почему-то эмоции кажутся слишком яркими. Доминирующими. Кажется, даже нет здравого смысла, только чувства. Сейчас это раздражение. - Пять дней, хен, пять, - выдох.- Мне не вкалывали эту фигню пять дней. И я держусь, я в порядке, честно. Давай не будем это опять делать? –Се ведет рукой по волосам слегка сжимая и откидывая цветные пряди назад. Глаза старшего расширяются. - Подожди, разве Бек не приходил к тебе в среду? Я же сказал ему сделать тебе инъекцию. Ты уже так долго находишься без препаратов? – в голосе сквозит легкая паника. Сехун дергается, видно, как мышцы сковывает, а перебинтованные пальцы перебирают край майки. Парня тихонько потряхивает, мутно-карие глаза заплывают темной еле заметной поволокой, а губы вытягиваются в тонкую полоску, выдавая нервное состояние. Теперь примешалась паника, страх, что-то еще, что-то, что душит сильнее и хочет вырваться наружу, сметая все заслонки на своем пути, так тщательно выстроенные ранее. - Я подменим шприцы, - тихо произносит Сехун, а после, вновь плотно сжимая губы, добавляет уже громче,- должен был узнать, что будет. Я же могу обходиться без лекарств, хен! Перестань мне вкалывать эту дрянь! Конец фразы получается каким-то слишком резким. Ясно, это была злость. Сухо неотрывно смотрит на парня, нервно теребя две верхние пуговицы медицинского халата. Это начинает становиться опасным. Се сейчас явно нестабилен. Он не принимал лекарств уже долго, а если учесть и то, что он, возможно, не врет, и ему действительно удалось подменить препараты, то это может быть опасно; для всех. Включая и самого Сехуна. - Се, подойди, тебе нужно сделать укол. Твое состояние сейчас может быть более чем нестабильно. Это хорошо, что ты справился, - Сухо тяжело взглатывает, пытаясь закончить мысль. Он знает, что Сехуну нельзя сейчас что-то высказывать. Для организма, в данный момент, любой посторонний звук может являться спусковым механизмом, который активирует выброс адреналина, что выльется в агрессию. А младший сильнее. – Но сейчас нужно сделать укол, понимаешь? Сехун резко замирает, впечатывая взгляд в одну точку где-то в районе шкурок от грейпфрута на паркете. Кажется, теперь это уже ненависть. - Как ты меня назвал? – взгляд поднимается выше, ползет, пока не останавливается на слегка удивленном лице старшего. Тот вздрагивает. – Повтори, - сквозь зубы, - как ты меня назвал? -Се…- Сухо отступает на шаг назад, в непонимании распахивая глаза сильнее. – Сехун, успокойся. - Не смей меня так называть! – Сехун резко вскакивает с прикроватной тумбочки, вскидывая руки и поддаваясь вперед, делая неловкий шаг и чуть не падая. Он просидел здесь около двух часов, ноги затекли и передвигать ими достаточно сложно, кажется, они налились расплавленным железом, но парень упрямо поднимается, вытагиваясь в полный рост и стараясь не замечать жжения в конечностях. – Никто не смеет. Кроме него. Никто. Голос становится каким-то хриплым, словно после долгого молчания или болезни связок. Младшего трясает, видно как по его телу проходит поток мелких мурашек. Он раздувает ноздри и судорожно дергает плечами. Кажется, начинается истерика. Сехун делает первый неуверенный шаг к старшему, потирая кулак на правой руке другой ладонью, переминая костяши и опасно сверкая взглядом. -Сехун, - в ужасе распахивает глаза Сухо. Черт возьми, нельзя было называть его так, пока он нестабилен, не стоило вообще приходить сюда одному, О же совершенно не в силах себя контролировать. Неужели он и вправду остался без препаратов так надолго? В голове опять кружат воспоминание я о том Лухане. Становится немного страшно. Неизвестно, что может сделать невменяемый человек. У некоторых порывы доходят до такой степени, что врачей потом находят с переломами черепа или висящих на своих стетоскопах где-нибудь к углу палаты, у окна. Сехун сейчас может сделать что-то страшное, потому что просто ничего не соображает, за него сейчас играют обостренные чувства. Се сжимает руки в кулаки до побеления острых костяшек, делает еще один шаг, а в глазах проступает мутная пелена. -О Сехун, успокойся. Это я Ким Джунмен, п-помнишь? Твой … лечащий врач. Сехун, успокойся. В-все нормально, - заикающимся голосом произносит старший, вытягивая руки ладонями вперед. Се вздрагивает, передергивает плечами, будто его пробивает тонкий холодок, будто он вспоминает что-то неприятное и от этого тело прошибает легкой судорогой. Он приподнимает голову, от чего некоторые пряди соскальзывают вниз, опускаясь на покрытые мутной пеленой глаза, слегка закрывая обзор. Но это не важно, он уже услышал все нужное. - Ким Джунмен? – остро режет слух О своим хрипом. - Это ты, да? Это из-за тебя Лухан не разговаривал со мной так долго? Это же все ты, так? - голос пропитывается желчью и притворным дружелюбием, - это ты назначил другие лекарства, из-за которых я не мог с ним видеться целую неделю? Сухо выпадает в осадок. -Ч-что? Что ты нес... к-как ты узнал? То есть…черт, нет, Сехун, подожди, так было нужно… Те лекарства вызвали бы куда более губительные последствия,- парень даже не узнает свой голос, он кажется слишком высоким и хриплым, чтобы быть его. – У тебя и так слишком часто бывают обмороки, да еще эти галлюцинации… -Замолчи, - шипит Сехун, нервно дергаясь и сжимая зубы до скрежета, - я слышал, как тот парень разговаривал с медбратом насчет этого. Лухан не иллюзия! Он имеет право существовать! Пусть даже только для меня. И ты не имеешь права так с ним поступать, ему это не нравится, - Сехун вскидывает руки, впечатывая кулаки в воздух, его переполняет злость и желание сделать больно. Отомстить за Лухана. Джунмен отходит назад, мелко ступая к приоткрытой двери. Сехун никогда не говорил так в открытую о присутствии того странного парня, которого он видит, и даже иногда пытался отрицать его существование, хотя, только и для вида. Киму становится страшно, он семенит назад к двери, в надежде выбежать из палаты и вернуться сюда уже с полным составом бригады помощи. Шаг, еще шаг, осталось только сделать один рывок, но Сехун поднимает глаза, вгрызаясь в старшего взглядом и заставляя замереть на мгновение, но его хватает. Всего какие-то десятые доли секунды и вот Сухо прижат к стене около двери, а рука младшего впивается в тонкую шею напротив, сдавливая пальцы. - Чанель! – вскрикивает Сухо, хватаясь руками за перебинтованные пальцы, что яростно обвивают горло. Джунмен пытается вырваться, делает рывок, но Се лишь сильнее сдавливает хватку, причиняя боль. Нет, так не должно быть, Сехун же не такой! Он бы не смог сделать что-то подобное. Веселый парень, непонятно каким образом попавший на лечение в психиатрическую клинику, светлый и беззаботный человек, дарящий защиту и тепло. Вот только, если бы не этот Лухан, которого даже не существует. В голове Кима начинает шуметь, а глаза младшего наполненные безумием расплываются, оставляя после себя глухую горечь, оседающую комками на стенках сознания. Воздуха не хватает, все плывет, пальцы сдавливают чужую руку сильнее, впиваясь ногтями и сдирая пластыри, царапая шрамы на запястьях в кровь. А Сехун упивается этой болью, болью Джунмена и своей. Он чувствует учащенный пульс и начинает осознавать, что хочет сделать. Ухмылка касается его чуть потрескавшихся губ. В коридоре что-то оглушающе грохочет, разносясь металлическим звоном о стены и отбиваясь о деревянную дверь. - Твою мать! – рычит высокий рыжеволосый парень, влетая в палату и тут же отдирая обезумевшего Сехуна от уже побледневшего Джунмена, что тут же аккурат сползает по пошарпаной стенке. Се выдергивается из плотного захвата чужих сильных рук, отходя назад и впиваясь взглядом в только что влетевшего в палату парня. - Чанель, ты тоже с ними заодно, да? Ты тоже хочешь расстроить его? – О делает пару шагов в глубь палаты, все еще не отводя взгляд, неотрывно смотря на только что влетевшего парня. Он готов сорваться и на него, хоть рыжеволосый и кажется сильнее. – Лу, слышишь, я не позволю им этого! – вскрикивает Сехун, сжимая кулаки и вскидывая голову слегка вверх, словно разговаривая с кем-то. - Черт, Сухо, ты как? – быстро переводя взгляд от Се бросает Чанель своим грубоватым басом. Джунмнена трясет и он захлебывается кашлем, трудно представить, что было бы, опоздай парень еще на несколько секунд. -Я, - хрипит старший, - я в порядке..от-относительном, - его выворачивает изнутри и давит снаружи. – Ампула на столе, - голос хриплый и еле слышный, но Чанель понимает суть. - Сехун, не хочу выворачивать тебе руки или бить, поэтому давай ты просто сядешь? - больше утверждает рыжеволосый, окидывая взглядом небольшой столик с разбросанными препаратами, стоящий напротив кровати Се. - Нет, Ченель. Я не хочу вкалывать эту дрянь, Лухану будет плохо! – вскрикивает младший, вскидывая руки и вновь приближаясь на один шаг. Ель не выдерживает. - Лухана не существует! Смирись, чертов придурок! Ты чуть не убил Джунмена! – он кричит, разворачиваясь и рывком поднимая держащегося за горло Сухо, тот еле стоит на ногах и периодически откашливается. Сехун застывает на месте, не двигаясь и не поднимая глаз, его выдают лишь учащенное дыхание, рваные вздымания грудью и нервно бегающие глаза с расширенными зрачками, что скрыты за разноцветной челкой. - Не говори так, Елль, не пытайся его переубедить, это опасно, - шипит Джунмен, одергивая младшего за подол такого же, как и у него невозможно белого халата. - Этот идиот должен осознавать, что творит! Черт возьми! Что это вообще только что было?! – возмущенно вскрикивает Чанель, не обращая внимания на все еще не шевелящегося Сехуна, он будто замер, превратившись в статую, и только Сухо замечает дергающиеся губы. -Ч..Чанель, - заикается Джунмен, - перестань, он не держит себя в руках, это опасно… - Это ты идиот, - тихо произносит Сехун, отмечая на себе удивленные взгляды, - Лухан существует и он прямо здесь, - он медленно поднимает голову, позволяя прядям открыть один глаз, радужка которого наполовину залита мутно-черным зрачком и искажает губы в ухмылке. Чанель слегка ежится, но продолжает. -Сехун, ты знаешь, что это не так, ты знаешь, что он - это твое воображение, - до невозможности уверенный тон. Улыбка теряется, превращаясь в оскал и расползаясь сильнее по лицу. Внезапно младший резко срывается с места, делает пару выпадов вперед, откидывая Джунмена одной рукой в сторону двери, и хватает Елля за ворот рубашки другой. Младший впечатывает колено в живот несоориентировавшегося парня. Ким вскрикивает, Чанель кашляет, хватаясь рукой за пострадавшую печень, шипя. Рыжеволосый перехватывает Се за руку и замахивается ногой, и бьет, попадая тому под коленную чашечку, Сехун хрипит, подкашивается, но не падает, хватаясь за Елля сильнее, тогда парень ударяет еще раз, уже другой ногой, метит точно в сустав, пробивая мягкую ткань четким тычком и выводя из равновесия. Се падает, заваливаясь назад и громко вскрикивая, на него тут же налетает Чанель, он не успевает ослабить хватку и приземляется сверху. Сухо дрожащими руками отцепляет от ремня брюк Елля рацию, и все еще смотря за валяющимися на полу парнями, набирает экстренный вызов; пальцы не слушаются, а говорить все еще больно, но он старается произнести все как можно громче и четче. - Э…это Ким Джунмен, палата номер пятнадцать, нам нужно подкрепление, - выходит хрипло, но он надеется, что его поняли. Елль отмечает про себя примерное время прибытия санитаров и понимает, что им понадобиться около пяти минут, не медля он садится на бедра О, сжимая руки того в мертвой хватке, обездвиживая и не позволяя подняться, нужно только удержать младшего до того времени. Сехун начинает психовать, из его глаз сыплются искры, а в горле встает поперек недавний завтрак, вызывая горькую тошноту и подкатывая к легким комок чего-то липкого. - Очнись, придурок, - трясет младшего за плечи Чанель, - приди в себя и пойми уже наконец! Его не существует! Лухана не существует! – напоследок Елль дает Сехуну нехилую пощечину, оставляя на щеке полыхающее красное пятно, думая, что это сможет привести младшего в себя хоть немного. Но это не помогает. - Лу здесь, со мной! – кричит Сехун, срывая последние ноты, выдыхая и сглатывая. Глаза застилает грубой пленкой, слезы нещадно душат, вгрызаясь в глазные яблоки, но не вырываются, в ушах плотно шумит, и в помутневшем сознании остаются лишь отголоски ненависти. Сехун изловчается и впечатывает ногу в живот старшего и цепляет носком ноги под ребра, ощутимо продавливая кожу. Чанель взвывает, хватаясь ослабевшими руками за пострадавшую грудную клетку, кажется, его выворачивает изнутри, а внутренности заворачиваются в узел, полоща образовавшееся пространство кипятком. Он корчится упираясь руками в пол и сгибаясь пополам. Внезапная смена позиций и вот уже Сехун сидит на талии Чанеля, занося руки для ударов. Сухо подрывается с пола, подлетая к младшему и хватая того за плечи сзади, перехватывая поперек груди и не давая влепить Еллю затрещину. - Сехун, остановись! – верещит Сухо, пытаясь удержать сильные руки, - прекрати, это же не ты, это все не ты! О Сехун очнись! – старший прижимается к Се, чувствуя выступающий позвоночник, а младший ощущает слишком горячее тело наваливающееся на плечи. Это совершенно другое тепло, это жар, это обжигающе и неприемлемо. Это не Лухан. Сехун вырывается из захвата, со всей дури впечатывая острый локоть в живот обвившего его Сухо, выбивая у того все мысли и сшибая на пол. Слышится глухой хрип и рваные вздохи разрывают барабанные перепонки вперемешку с затхлым кашлем. Ким сипит, сорвав голос. А Сехун впечатывает кулак в лицо Чанеля, разбивая костяшки в кровь и ломая нос лежащего и давящегося кровью парня. Елль машет ослабшими руками, дыша через раз или два, и каждый новый вдох отдается болью по всем конечностям, оседая в голове. Печень отбита. Сехун замахивается еще раз, врезая кулаки с новой силой то в лицо то в грудную клетку, то в живот, ему уже нет дела, Чанель не успевает защититься и уже на последних силах держит себя в сознании. - Се, - хрипит рыжеволосый. - Не смей! – орет Сехун и вдавливает еще один удар в висок, вырывая остатки сознания из лежащего под ним тела, - не смей… Джунмен на локтях отползает к двери и распахивая ту цепляется за холодную металлическую ручку, пытаясь подняться; ноги не слушаются, в голове тонкие сплетения нитей страха и боли – паутина ужаса. Все как в старых фильмах про психбольницы. Сехун замирает, переставая ощущать сопротивление и вообще какие-либо признаки жизни. Он слышит хлопок двери и оглядывается; Джунмена нет. Глаза удивленно распахиваются, и он в панике озирается еще раз, оглядывая все те же ненавистно-белые стены по всему периметру, не ощущая ничего, кажется, все чувства испаряются, оставляя после себя зияющую пустоту и непонимание. Сехун переводит взгляд вниз и осознает, что сделал. Чанель лежит под ним в луже собственной крови с разбитым лицом и перекошенным носом, белоснежный когда-то халат покрыт грязно-бардовыми пятнами в районе груди и пояса, а руки лежащего парня отчетливо наливаются сине-зелеными отметинами в тех местах, где рукава задраны, а ноги слегка подергиваются, словно в эпилептических судорогах. Что он наделал. Нет. Нет. Нет! Он чуть не убил Сухо и избил Чанеля. Сехун поднимается с колен, отшатываясь назад и отходя на негнущихся ногах дальше. - Лу, Лу, что я наделал? – шепот кажется слишком глухим чтобы его можно было расслышать, а руки трясутся до невероятного, то сжимаясь в кулаки, а то выгибаясь и заламываясь. Пальцы сгибаются, и парень не в силах это контролировать. Глаза носятся от одной стены к другой – точно такой же, от низкого потолка к близкому полу и как некстати на глаза попадаются те самые шкурки от грейпфрута, оставленные утром. -Лухан! – вскрикивает Сехун, хватаясь окровавленными пальцами за разноцветные волосы, пачкая их ярко красным и вырывая пряди, - Лухан! - еще один вскрик и горло неприятно саднит от подступившей тошноты, Сехун сгибается пополам, и его рвет тем самым грейпфрутом вперемешку с желудочным соком. Отвратительно. А Лухан не отзывается, его словно и нет. Се оседает на пол, теряясь и переставая осознавать что-либо. Из рвано вздымающейся груди вырываются громкие всхлипы вперемешку с истерическими рыданиями. Что вообще происходит?! - Лухан, - сквозь вопли и хрипы выдыхает Сехун и вбивает кулак в пол, сбивая и так содранные в кровь костяшки сильнее, кажется, проламывая деревяшки паркета, - Лу… В палату врывается бригада помощи, Сехун не понимает, сколько там человек, но он видит среди них испуганный взгляд Сухо, что сразу подбегает к бессознательному Чанелю, матерясь и тряся того за плечи. Он не осознает момент, когда его кожу раздирает от болезненного укола, что окончательно заставляет перестать что-либо понимать: как санитары перематвыают его руки жгутами - а ему остается лишь яростно вырывается, громко зовя Лухана; как заезжает одному из них пяткой в лицо; как роняет капельницу и та с железным грохотом падает, разливая содержимое по полу. Не видит перед собой испуганных лиц, когда он вскакивает и слетает с кровати, теряет равновесие и проскальзывает на чем-то мягком; но чувствует боль на долю секунды в районе виска и глаза ослепляет яркий столб красного. Затем становится очень больно. Невыносимо. Сехун слышит свой вопль еще долго, оставляя перед глазами искаженную комнату, наполняющуюся чем-то вязким и мокрым. Раствором из капельницы и его кровью, видимо. Черные круги расходятся по окружающему изображению, будто исходя из пульсирующего мозга. Секунда. Две. Три. Все еще боль. Пустота. Как долго. Раздается еще один вопль, но уже далеко. Сехун открывает глаза - ярко. Он смотрит перед собой на все ту же палату, хотя, привычной капельницы почему-то нет, а еще, слева от изголовья кровати он видит Лухана, что сидит на его постели. Солнечные лучи ласково перебирают карамельные пряди, отдаваясь отблесками в стекла пластиковых окон. - Лу, ты пришел, - тело чертовски легкое и Сехун протягивая руку к такому родному лицу. - Да, я же говорил, что не смогу уйти. Как и ты теперь...