Дети.

Гай стоял у окна. Можно, конечно, сказать, что он смотрел в окно, но это было бы ложью, так как он не замечал даже крови, обильно текущей у него из носа, что уж про пейзажи говорить? Тут вопрос: почему кровь из носа? Ответ очевиден — опекун недоволен. Зол. Чем же Гай так разозлил своего опекуна?.. Гай стоял у окна. На пейзаж он не смотрел. Да и вообще, точно с таким же результатом он мог стоять и у стены, и у Арно, и перед обрывом. Из носа, по губам и подбородку, стекала кровь. Судя по тому, что легкая хлопковая рубаха пропиталась ей, а у босых ног образовалась самая настоящая кровавая лужа — стоял он так уже давно. Можно было подумать, что взгляд Мокши устремлен на домики, виднеющиеся в дали, но нет. Гораздо дальше. В прошлое. В то прошлое, когда по его черным, как смоль, кудрям еще не ползала золотая пчела, когда Митяй Желтоглазый не показал еще Мокше крылатых лошадей — пегасов. В то прошлое, где задорным мальчуганом Мокша Гай сидел на крыльце возле своего отца — могучего, огромного мужика. Отец делал седло для их старого мерина, сжимая в мощных челюстях гвоздь. Гвоздь отцу в работе был не нужен, но с завидным постоянством был при нем. Гай на отца был не похож. Разве что… Искорка в глазах была одна и та же. Отец работал уверенно, ловко, со знанием дела. Юный Мокша завороженно наблюдает за тем, как могучие руки отца сгибают деревянные луки. — Смотри внимательней, Мокша, — басит отец не слишком внятно из-за гвоздя в зубах, — Вот меня не станет, кто за хозяйством следить будет? Мокша неохотно переводит взгляд с рук отца на его лицо. Обветренное и бородатое. Лицо у отца суровое, но, почему-то, доброе. — Да ну, тять, — хмурится мальчуган, — Ты же здоровый! Уйдешь-то еще не скоро! — Кто знает, Мокша, кто знает… — вздыхает отец, а гвоздь, получив небольшую свободу, перекашивается и чуть не падает. Отец вовремя хватает его передними зубами, поправляет языком. Мокше нравится наблюдать за этим. Иногда он и сам пробовал походить с гвоздем в зубах, но либо он падал, либо мамка отбирала, не забывая при этом наорать на смиренного отца. Отец же с гвоздем иногда и ночью не расставался. Он мог говорить с ним, пить с ним, даже есть умудрялся, не вынимая его изо рта! Отец вообще много чего мог. — Я поговорить с тобой серьезно хочу, — говорит он, откладывая почти готовое седло. Мокша встрепенулся. Отца он считал мудрым человеком, а если уж мудрый человек хочет поговорить серьезно с мальцом, вероятно, малец не такой уж и глупый. — Да? — блеснув глазами, Мокша Гай поворачивается к отцу, подтягивая колени к груди. Отец не поворачивается к нему, так и сидит, покачивая гвоздем. Смотрит он куда-то очень далеко и молчит. Молчит долго, но после все-таки начинает: — Заводи детей, Мокша, — ровным тоном говорит отец. Говорит серьезно, где-то даже грустно. — Я же малец, тять! — распахивает глаза Мокша, — Мне же только десять! — Да не сейчас, дурачина! — смеется отец, запрокидывая голову назад, а гвоздь так и не падает, качается себе. Отсмеявшись, отец гладит Мокшу по черным, как смоль, волосам тяжелой ладонью. Мокша улыбается, глаза сияют, как новые монеты на солнце. Голос отца теплеет, он, наконец, поворачивается к сыну. — Знаешь, сынок, я дураком раньше был, грустно говорит отец. Мокша от такого признания аж рот раскрывает, — Да, был, не смотри так! С девками развлекался, а семью не хотел. Потом, конечно, одумался, на матери твоей женился, вот только не вышло у нас большой семьи, только ты родился. — А меня мало? — в голосе мальчугана звучит обида. — Не дуйся! — отец легонько толкает его кулаком в плечо, — Сейчас-то чего говорить? Но большая семья — счастье, запомни! Что бы там мужики про жен не говорили, а мы за них — Э-ЭХ! Отец резко поднялся, подняв с земли толстую кочергу, которою завязал в узел, будто она была веревочной. — Ого! — Мокша восторженно хлопает в ладоши и вскакивает. Отцу он не достает даже до груди, но тот поднимает его над головой и маленький мальчик уже может видеть крышу крыльца. Отец и сын хохочут. Отец ставит Мокшу на землю, снова усаживаясь на ступени. — А дети для отца — богатство, — продолжает он, плотно сжав передними зубами гвоздь, — Поэтому, сынок, думай о семье. Я бы… внуков увидеть хотел. — Увидишь, тять, обязательно увидишь! — с жаром обещает Мокша, — А старшего я в твою честь назову! Отец усмехается и замолкает. В тот вечер они больше не возвращались к этому разговору. А через пять лет отец умер. Тогда Мокша твердо решил, что назовет сына в честь отца и… откладывал-откладывал-откладывал. А потом связался с эльбами. Когда Гай опомнился, было уже поздно. Он знал, что опекуну нужна гарантия его верности. что Гай будет всецело принадлежать ему. А отцовская любовь — штука мощная. Гай проводит тыльной стороной ладони по верхней губе. Делает он это на автомате, не глядя на кровавый след, вытирает руку о рубаху. Детей у него не будет. Сына он не назовет в честь отца. Он вообще почти не помнил его имени. И только иногда оно всплывало из глубин памяти, вызывая на лице улыбку, из-за которой опекун нередко злился. Гай ощущал острую потребность в ребенке. В своем. В родном. Он бы не отказался и от дочери, но и для нее было поздно. Мокша смутно представлял, каково это — быть отцом. Каково держать на руках часть себя самого, имеющую собственную судьбу и точку зрения? Но даже этих представлений хватало, чтобы разгневать опекуна, настолько возникавшие чувства были сильны. У него не будет детей, даже одного, черт возьми! Никогда, хоть он вечно жить будет! У Долбушина есть дочь. Да, странная, но она родная! Имеющая свою судьбу, точку зрения, объем, плотность, голос и характер. Наверное, если бы у него, у Гая, попытались бы забрать единственную дочь, он бы рвал зубами, но свое чадо бы не отдал. Мясник Тилль, счастливчик, обзавелся двумя сыновьями. Двумя своими частичками. Уму непостижимо! Воображение Гая тут же нарисовало главу третьего форта: медлительный, ожиревший, необъятный, с вечной сигаретой в зубах. Почему-то именно сейчас Гаю показалось, что Мясник похож на его отца. Отец не был жирным, но был большим, сигарету заменял гвоздь. Даже держали они ее одинаково — передними зубами за самый кончик. Черт. «Дети — это счастье для отца» А ведь, правда. Каким бы мужчина не был, он хочет ребенка. Рано или поздно, но обязательно пожелает заботиться о нем. Даже Арно, этот самовлюбленный тип, думающий только о своих удовольствиях, даже он хочет ребенка! Гай не сомневался. И когда-нибудь, безусловно, одна из многочисленных дам подарит ему чадо. А у Гая детей не будет. Ну и ладно. Сам виноват. Гнев на самого себя отпускал. Переступив с ноги на ногу, Гай почувствовал под ногами мерзкую лужу. Глянув вниз, Мокша брезгливо отступил, но не удержался и повалился на пол. Кровь тут же начала стекать в горло, заставляя его кашлять. Гай перевернулся, приподнялся на локтях, отхаркивая кровавые комья прямо на дорогой ковер. Собрав последние силы, он взобрался на диван. Он принадлежит только опекуну и никому другому. Только опекун должен беспокоить его. Опекун, будто извиняясь, быстро восстанавливал потерянную Гаем кровь. Совсем скоро голова перестала кружиться, слабость отступила. Кровь, сворачиваясь, неприятно хлюпала в ноздрях. Мысли Гая вернулись в обычное русло, лицо приняло циничное выражение, глаза стали непроницаемыми, уголки губ поползли вниз. Лицо бугрилось. Спустя час Гай был прежним, в чистой одежде, а кабинет был выдраен до блеска. Ковер унесли. Гай подошел к окну, заложив руки за спину. Рот был изогнут почти брезгливо. Мокша смотрел на улицу, щедро поливаемую ливнем. И тут его взгляд зацепился за несколько капель на подоконнике. Ясно, что раньше их было больше, и они просто почти высохли. Что это? Неужели, в раме щели, которые пропускают влагу? Нет, щелей нет. Гай взял одну каплю кончиком пальца и слизнул. Соленая. Дождь не соленый. Что это? Неужели… Слезы? Быть такого не может! Гай стоял и плакал? Плакал по несбывшимся мечтам, надеждам и упущенному времени? Господи, как же это глупо! Как человечно и… опасно. В носу угрожающе захлюпало. Гай брезгливо вытер ладонью подоконник, потер об рубашку. Одарив свое отражение в стекле таким взглядом, что вполне мог сам себя им заморозить, Гай развернулся и быстро вышел из кабинета. Надо сказать Арно, что пора бы этому типу задуматься о детях.