Его вечность

Ей было семь. Она была тихой, милой и до невозможного доброй. И имя даже у неё было доброе. Все называли её Нитим. Она была светлой, словно солнце, нежной, будто лепесток полевого цветка, которые она так любила. Выбежит из дома бабушки в ясный летний день, чмокнув старушку в щёку, схватит корзинку, висевшую на гвозде снаружи дома, и побежит в поле. Когда уже солнце достаёт свою кисть, бережно раскрашивая небеса во все оттенки розового и оранжевого, она так же спешит домой с пустой корзинкой, потому, что не может сорвать такие прекрасные, живые цветы. Она пробегает мимо леса, торопясь домой, где бабушка уже наверняка спекла её любимый земляничный пирог. И слышит, как где-то там, среди высоких, страшных стволов густых деревьев кто-то плачет. Она останавливается, переводя дыхание, и смотрит своими большими, добрыми карими глазами в темнеющую чернь лесной чащи. Бабушка не разрешала ей одной ходить в лес. Она рассказывала, что там обитают не только добрые лесные духи, которые пробуждают величественную природу и оберегают животных, но так же и страшные, большие монстры, злые демоны, заточенные в тела огромных хищников, похожих на медведей. Днём они прячутся, потому, что свет обжигает их, а когда на землю опускается покрывало сумерек, выходят, чтобы ловить заблудшие души, питаться ими, набираться сил. Нитим часто, пряча голову под подушкой и повыше натягивая одеяло, слышала, как они кричат, приветствуя ночь. Она стояла, скованная страхом и состраданием, слыша жалобный писк, который, казалось, раздавался совсем рядом. Она несмело оглядывается, но вокруг не было ни души, кого можно было бы попросить о помощи. Крепко сжав ручку корзинки, она прижимает её к себе, сдерживая дрожь и ступая в безмолвную темноту. Она шла на плач, отодвигая ветви, норовящие схватить её за длинный, гладкий чёрный локон, куснуть за нежную, смуглую щёчку, вцепиться в грубую ткань сарафана. Ей казалось, что она уже так далеко отошла, когда плач раздался прямо около ног. Она опустила взгляд, щурясь в кромешной тьме, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, пока не увидела, как тьма внезапно пошевелилась и издала тихий, жалкий вой. Она испугано отшатнулась, вспомнив рассказы бабушки о страшных чудищах. Но это не было похоже на злого демона. Маленькое, дрожащее и не менее напуганное, чем она, оно затихло, не отрывая невыразимо ярких, голубых глаз от замершей девочки. Голубоглазое нечто, шевельнув косматой, чёрной, как смоль, лапкой, снова тихо стонет, совсем как человек. Движимая жалостью, вспыхнувшей в ней, она опускается на колени, отставляя корзинку в сторону, и с трудом сдвигает небольшое полено, придавившее маленького, чёрного волчонка. Он быстро выбирается из-под ловушки, отскакивая в сторону и тут же прижимая к дрожащему тельцу переднюю лапку. Она встаёт, хватая корзинку, и смотрит в яркие, словно луна, глаза. Так они глядят друг на друга, окутанные мраком и тишиной, пока она, спохватившись, не разворачивается и бежит домой, где бабушка, наверняка, уже приготовила земляничный пирог. Ей было десять. Она сидела в саду, срывая красную, сладкую, сочную клубнику и, под строгим надзором бабушки, чинно собирая её в баночку, успевая, когда бабуля отворачивалась, отправить парочку себе в рот, зажмуриваясь от удовольствия. Потом она помогала бабушке на кухне, всё время заправляя за ухо непослушную, чёрную прядь, месить тесто для булочек с кунжутом, чистить картошку для запеканки, а затем, схватив маленькую корзинку и помахав бабушке на прощание, побежать на любимое поле, золотившееся под ласковым, июльским солнцем. Остаток догорающего дня она танцует, поёт, опускаясь к лепесткам полевых подруг, играет с детской непосредственностью, чтобы потом, сморенной, убаюканной шелестом травы, заснуть. Просыпается она внезапно, словно что-то её толкнуло. Она с удивлением видит, что всё уже давно погружено во тьму, а прохладный ветер треплет верхушки деревьев, пробегая и по просторному полю. Но её он не трогал. Ей было тепло и мягко. Она смотрит вниз и видит рядом, совсем рядом, растянулся небольшой, чёрный, как сердце самой ночи, косматый волчонок. Она в ужасе боится пошевелиться, чтобы не разбудить зверя, но он уже поднимает свою голову с настороженно торчащими ушами и ясным, умным взглядом. Они снова смотрят друг другу в глаза не отрываясь, заново знакомясь, по-старому здороваясь. Она видит собственное отражение в удивительном блеске его спокойных глаз, а он, прижав уши, доверительно кладёт голову ей на ноги, согревая, защищая. Она опасливо встаёт, следя за ним, и он, прихрамывая на одну лапу, поднимается следом. Бабушка опять очень ругала и запретила выходить из дому, отправив в свою комнату, подумать над поведением. Она сидит у окна, задумчиво разглядывая любимый пейзаж за окном, чтобы потом с тоской слушать знакомую песню. Ей было восемнадцать. Она была прекрасна. Удивительна, восхитительна. Как первые лучи солнца на восходе, как мерцающие звезды в ночи. Она была хрупка, как цветок, легка, словно пёрышко, красива, как лесная нимфа. Она бежала, ловко лавируя в зарослях, резко заворачивая, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, и снова срываясь на бег. Её смех хрустальным звоном разносился по лесу, заставляя его ускоряться. Он настигает её на поле, где она сидит, сверкая улыбкой и жестом подзывая его к себе. Он подходит, подставляя свою большую голову под её маленькую, нежную ладонь, садиться рядом, превышая её почти втрое, и блаженно закрывая глаза. Она гладит его по жёсткой, мохнатой шее, чешет за ухом, гладит по немного искривленной, большой, когтистой лапе. Она поёт ему, перебирая между пальцами чёрную шерсть, а он облизывает её смуглую руку. Она спит, свернувшись под его тёплым боком, а он оберегает её, отдавая своё тепло. Она втихаря носит ему земляничный пирог и молоко, любовно произнося его имя. Он был её Нирум. А она была его Нитим. Ей должно было быть двадцать два. Он сидел у опушки леса, неотрывно глядя на поле и ожидая, что сейчас она появится, зовя его по имени своим нежным голосом и даря ему свою улыбку. Он сидел день, ночь, второй, третий. Он валился с лап, измученный голодом и жаждой и необъятной тоской, поедавшей всё его естество. Он вернулся после охоты, полный сил, но сломленный. Её снова не было. Он ждал её. Ждал, пока лето не подчинилось, и на смену не пришла холодная, дождливая осень. Он никогда так не делал, но убивавшая его тоска заставила его. Он, растворяясь во тьме, пришёл к её дому. Свет в нём не горел, слышен был лишь бешеный ритм его взволнованного сердца. Он прокрался в небольшой сад, без труда переступив низкую ограду, подошёл к её окну. Пока на горизонте не забрюзжал рассвет, он не мог оторвать взгляда от её кровати, даже сквозь стены чуя её чудесный запах. Солнце и земляника. Когда в доме послышалось тихо шарканье, а дверь в комнату начала понемногу открываться, он быстро сбегает под покров лесной чащи, не помня себя от боли и одиночества. Он долго рассказывал безучастной луне о своём горе. Он помнил легенду о человеческом обличии. Лесные духи шептали ему, что в нём была заключена сила, которая помогла бы ему снова воссоединиться с ней, но за это он должен был пожертвовать своим внутренним существом. Он владел билетом в один конец. Он больше никогда бы не смог слиться с природой воедино, слышать её шепот, чувствовать надёжную защиту. Но он был готов. Ему было так больно, будто его рвут на части. Он выл так громко, как никогда прежде, но её образ, её улыбка спасали его, умоляя терпеть. Он очнулся, чувствуя себя смертельно плохо, слыша, видя, но не так, как раньше. Ему было мучительно больно, но он поднялся, пошатываясь и обхватывая лысыми лапами ствол дерева, осматривая себя. Он был почти как она. Только грубее, крупнее. Ему было холодно. Он медленно брёл вдоль своего лесного дома, больше не слыша духов, не видя их. Он дошёл до её дома, падая прямо перед порогом и засыпая. Он очнулся, резко вскакивая, чувствуя в себе больше сил. Осматривается, узнавая её комнату, её запах. Он с надеждой ищет её глазами, натыкаясь только на макушку сгорбленной старушки, сидевшей напротив него. Она, глядя на него глазами его Нитим, спрашивает, как он себя чувствует. Он узнает некоторые слова, которые слышал от его Нитим, кивает и даже пытается что-то сказать в ответ. Старушка кормит его, даёт одежду и кров, а он никак не может спросить, только проводя часы в комнате, жадно вдыхая её запах. Его Нитим. Старушка видит его боль, берёт его за руку, легонько сжимает, и со слезами в голосе и глазах говорит ему, что его Нитим уже никогда не вернётся. Её у них отнял злой человек, приревновавший Нитим к её Нируму, когда она стремилась к полю. Он стоит, не в силах поверить. Его Нитим никогда к нему не вернётся. Это всё, что звучит у него в голове, когда он прощается с доброй старушкой, провожавшей его её глазами, и мчится в лес. Он бежит, падая, царапаясь, крича. Его душа выла, его сердце рыдало. Она была его жизнью. Она стала его вечностью.