***
Холодный, равнодушный взгляд скользнул по расправленным плечам, выпирающим ключицам, тощим коленкам. Не задержался ни на секунду дольше обычного. Ледяные глаза, словно уже давным-давно, изучили это тело, и нет ничего нового и необычного в этих жестах, действиях. Хотя было во взгляде что-то странное, не то сожаление, не то необоснованная грусть. Глаза, такие прозрачные, будто смотришь на призрака, не отрываясь, разглядывали растерянное лицо. От этого взгляда остался мерзкий грязный осадок в самом потаенном уголке души. Никому не нужно знать, что это задевает и бьет по самолюбию, подобно удару плечом на оживленной улице. Эти еженедельные встречи в 11:00 в Министерстве уже стали привычными, но по-прежнему от них становится не по себе. Нет уже упреков, грязных слов, отдающих плесенью и холодом, нет едких высказываний, даже презрения нет. Просто равнодушные серые глаза. Со временем они стали совсем прозрачными, будто одни зрачки плавают под веками. Прошло три года после победы. Волшебный мир не спеша входит в привычное русло. Все делают вид, словно ничего не случилось, все идет своим чередом, а разрушения — это лишь дело расшалившегося ребенка, не умеющего пользоваться волшебной палочкой. Так действительно проще, закрыл глаза — и нет проблем. Расслабленная жизнь подобно терпкой патоке заполнила мысли и города. Победа была необходимой и безоговорочно желанной. Волшебники Лондона были по-настоящему счастливы, не оглядываясь и не прижимая своих детей ближе к груди, когда ночь спускалась на темные дома, пытаясь спасти их от Пожирателей Смерти. Магический Лондон наконец-то может спать спокойно, не боясь своего происхождения и выбранной стороны. Разве можно за это осуждать… — Мисс Грейнджер, зайдите ко мне — нам нужно переговорить… — этот брюзжащий мерзкий голос нового министра вырвал из мыслей, жестко бросая в серую реальность Министерских стен. Фраза не сулила ничего хорошего, а интонация заставила сердце биться чаще — раздражение, напускная вежливость, щепотка тревоги и приправить злостью по вкусу. Отличное блюдо в начале недели… Два года слушать неприятный голос этого мужчины, смотреть на его засаленные волосы, откровенно плохо, прикрывающие лысину; втягивать носом терпкий и очень тяжелый аромат его парфюма, от которого начинала болеть голова. После этих разговоров Гермиона всегда пила обезболивающие зелья. Она ненавидела эти переговоры. Как могли назначить его на эту должность, для Гермионы до сих пор оставалось загадкой. Толстые пальцы с коротко остриженными квадратными ногтями отстукивали какую-то нелепую композицию с ломаным ритмом и разбитыми надеждами. Липкий взгляд крохотных глаз остановился на руках, скрещенных на груди. — Присядьте. Нам есть, что обсудить, — просьба, не дающая права на отказ. Это «нам» прозвучало, будто даже, по-дружелюбному. «Нам» — это уж слишком громко. Опять будут его несвязные речи, перепрыгивание с темы на тему, много пустых слов и поддакивания, кивки головой со стороны Гермионы. Проходили не раз. Но сегодня, Гермиона была готова поклясться, что что-то не так, как всегда. Тревога закралась в душу мягким котенком, задевая пушистой шерстью сердце и легкие, от чего начало перехватывать дыхание. До ужаса неудобный стул, жесткий, с прямой, невероятно прямой, спинкой. Некуда деть руки, замок из пальцев — отличное решение. — О чем Вы хотели поговорить? — затянувшаяся пауза начала давить на виски. Гермиона не сразу узнала свой голос, он резанул по сознанию, заставляя тишину завибрировать ее голосом, слегка охрипшим от молчания. Министр вздрогнул, задумавшись о том, что он хотел сказать, сидящей перед ним, девушке, и слова не желали срываться ледяными глыбами с его губ. Взгляд заскользил по кабинету. Темно-зеленая кожа диванов, светлые стены, черный глянцевый пол, что можно было разглядывать свое отражение в начищенных до блеска мраморных плитах, большой письменный стол из благородного дерева. Корешки книг пестрят на многочисленных полках, необходимые магические инструменты для работы, Омут Памяти за стеклом. Обычный кабинет министра Магии. Насколько он может быть обычным, конечно… Все строго, ничего лишнего. Только этот стул, на котором сейчас, на самом краешке, сидела Гермиона Грейнджер, казался чужим и абсолютно лишним. Из прошлой допобедной жизни. Лишь заколдованных цепей не хватает. Гермиона подумала от этом, и мысль заставила руки еще крепче сжать замок на коленях. Гермиона, не отрываясь, следила за министром. Заламывание толстых пальцев с неприятным хрустом, что в тишине встречи отразился от стен, превращая этот звук в хруст сухих веток в темном лесу самой глубокой ночью. Министр закрыл глаза, нахмурился, от чего сетка ржавых морщин покрыла лицо. Провел рукой по волосам. Он начал медленно обходить свой стол, сел на краешек отполированной столешницы напротив Гермионы. На его лбу проступили капельки пота. Гермиона почувствовала, как заболели пальцы с побелевшими костяшками, начали ныть лопатки от напряженной, выпрямленной спины. — Мне нужно сообщить Вам неприятное известие. Вчера было нападение на магглов. Когда авроры прибыли на место, было обнаружено два тела. К ним было применено непростительное заклинание… Желудок Гермионы сжался до размеров теннисного мяча, резко затошнило и захотелось заткнуть уши, чтоб не слышать дальнейших слов. Нервы оголенными проводами стучали в горле. Ожидание и страх услышать имена и фамилии, можно было разрезать ножом, Гермиона знала, чем закончится эта речь.***
Карие глаза с жадностью впиваются в его лицо. Ее приоткрытые губы, почти незаметная трещинка на нижней, тонкая шея с напряженными жилками, руки, пальцы словно плети, безвольными нитями висят вдоль тела. Тощие коленки, едва выглядывающие из-под строгой юбки. Да, именно такая Железная Грейнджер. До чего же идиотское прозвище, но оно так ей подходит. Драко Малфой уже привык к этим встречам в 11:00 в Министерстве Магии. Легкий кивок головы в знак приветствия — не увидела, ее позвал этот напыщенный ублюдок. Поначалу было унизительно каждую неделю отмечаться в Министерстве, что ты никого не убил и не ограбил. Он никогда этим и не занимался. Но наличие Черной Метки говорило само за себя. Малфой был рад, что все закончилось, пока разгневанная рука правосудия не коснулась его самого и всего семейства Малфоев. Люциуса приговорили к Поцелую дементора. Но это было ожидаемо и вполне закономерно. Правая рука Темного Лорда. На что можно было надеяться? Смерть отца Драко пережил стойко. Он знал, что так будет лучше для него, чем сидеть в Азкабане до смерти, безрадостной и мучительной. Судили Пожирателей, тех, кто непосредственно участвовали в войне, быстро, легко, без особого представления, без сантиментов. Просто: «Виновен. Признался. Казнь». Пожиратели Смерти на удивление спокойно воспринимали свое положение. Все сознавались, не юлили, не выкручивались. Что было весьма странно. Семьи Пожирателей были «помилованы» — им сохранили жизнь. Все, благородные в иные времена, семьи были лишены всевозможных званий, положения, многовековое имущество было арестовано. Малфоям «повезло» — хотя бы поместье им оставили. Малфой-Мэнор быстро пришел в запустение. Оставшиеся эльфы не справлялись с огромным количеством комнат и коридоров. Драко принял решение опечатать западное крыло, подвалы, чердаки, чтоб уменьшить объем работ, и самому меньше заглядывать в комнаты своего прошлого. В поместье было тихо. Гости, от которых в незапамятные времена некуда было скрыться, не приходили, все старались делать вид, что не имеют ни малейшего отношения к этим людям. Нарцисса начала хандрить. Смерть Люциуса выбила из колеи эту хрупкую бледную женщину. Крики по ночам из спальни матери поначалу казались дикими, но после он привык. Нарцисса умирала в мучениях. Она сама оттягивала свою агонию, разрушая остатки души, кроша свой разум острыми осколками проклятий. Колдомедики не знали, что с ней происходит, но в нездоровом, изуродованном болезнью, худом лице, сложно было узнать красивую аристократичную молодую женщину. То, что грызло ее изнутри на протяжении многих лет, начало рваться наружу, заглушая своим криком здравый смысл. Драко постоянно сидел у постели матери, даже испытывая отвращение и страх, он продолжал слушать ее проклятья и безумный лепет. Он видел ее Смерть. Слышал, как она зовет Нарциссу, и женщина, наконец, согласилась, оставив на постели бездыханное тело. Драко потерял свою мать, она скончалась на его руках, он запомнит ее светлые волосы, разбросанные по подушке; разгладившиеся морщины на прекрасном лице; тонкие кисти рук, нежно сложенные на груди. Драко Малфой остался совсем один… Черный костюм, серебряные запонки с родовым гербом на манжетах черной рубашки. Тени под глазами на бледном лице проступают безобразными чернильными кляксами. Глаза становятся бледнее с каждым днем. Словно из них, по капле высасывают жизнь. Похороны. Только самые близкие. Школьные друзья — Забини, Гойл, Крэбб, Паркинсон. Некоторые знакомые Нарциссы из ее молодости. Все прошло очень тихо — не было ни стенаний, ни слез, ни истерик. Просто прощание с усопшей. Бокал огневиски прожег горло, казалось, насквозь. Забини и Паркинсон остались отдать такую нелепую дань Нарциссе. Ни слова, все в гробовом молчании. Вот уже прошло два года. А он помнит. Слишком глубокие шрамы остались под белой рубашкой, под бледной кожей… Всего за один год — он потерял все, что любил, что имел. Жизнь в поместье стала невыносимой. Огромный замок давил гранитной плитой на плечи. Драко продолжал слышать по ночам крики Матери, стенания пленников в темницах. Бессонные ночи выкрадывали из памяти все хорошее, оставляя после себя страх, усталость, ненависть и боль. Единственный наследник древнейшего рода Малфоев влачил ничтожное существование в каменных стенах собственной тюрьмы. Драко стал затворником. Почти никуда не ходил, лишь раз в неделю до Министерства. Друзья со школы пытались его расшевелить, но он закрывал перед их носом дверь. Драко не мог позволить себе жить, когда вокруг руины и пыль несбывшихся надежд его семьи. Так прошел еще один год. Дни сменяли друг друга словно минуты. Недели размывались в месяцы. Время не отсчитывало секунды, оно капля за каплей забирало из жизни Драко Малфоя, обесцвечивая серые глаза. Все изменилось полгода назад. Очередное «путешествие» в Министерство. Взгляд скользит по мраморным, начищенным до блеска, плитам под ногами. Тридцать восемь шагов, поворот направо, четырнадцать ступеней, пятьдесят шесть шагов, кабинет третий с конца по левую руку. Два с половиной года один и тот же маршрут, одни и те же шаги, гулко отдающиеся обреченностью от серых стен Министерства Магии. В кабинете пробыл не больше пяти минут. «Все хорошо. Вы, Мистер Малфой, свободны. До следующей недели». Процедура проверки волшебной палочки казалась уже обыденной: «Очищающее, Люмос, Вингардиум, опять Очищающее… Хорошо, нет ничего запрещенного. Вы свободны». Эту фразу Драко ненавидел больше всего. «Вы свободны». Она отдавала гнилью, потому что о свободе не было ни слова. Сколько ему еще придется ходить в эти белые стены, он не знал. Слушать бессмысленный лепет белокурой девицы в белой рубашке, еле-еле прикрывающей выдающиеся формы. Кокетливый взгляд из-под пушистых, густо накрашенных ресниц, когда она возвращает волшебную палочку. Легкое касание его пальцев, улыбка. Все так приторно и от этого Драко хочется убраться отсюда еще быстрее. Короткий кивок головы, захлопнутая дверь и неделя. Целая неделя только для себя. Огневиски, камин, книга. Вот такие прекрасные планы на вечер. На неделю. На год. Спускаясь по лестнице, Драко почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Это было странно. Все уже больше двух лет делали вид, что он пустое место. И он к этому даже привык. Нет лишних слов, никому ничего не нужно доказывать. А тут этот взгляд. Карие глаза заставили поглубже засунуть руки в карманы черных джинсов. «Железная Грейнджер» собственной персоной. Гроза бумажек, книг и министерских клерков. Худая, черная мантия, застегнутая на все пуговицы, волосы собраны в пучок. Только Грейнджер способна так нелепо соблюдать дурацкий дресс-код. Наверное, совсем недавно устроилась на работу, раз до этого он ее не видел. Усмешка, слегка приподнятый угол губ — прям как в школе, только яда не осталось. Весь яд он давно растратил… на себя. Вздернутый нос, выбившаяся прядь каштановых волос мягким шелком спустилась на глухой ворот мантии — снова Гриффиндор и Слизерин. Только различия сейчас не в цвете форменных галстуков и гербовом животном. Но она смотрит без упрека, без ненависти. Нет больше детской наивной игры: свой — чужой, друг — враг. Все смешалось, стало гораздо сложнее. Одно состояние плавно перетекает в другое, оставляя грязные разводы на подкорках воспоминаний. Гермиона смотрела не жалея и не обвиняя. Почти незаметный кивок головы. Она резко развернулась на каблуках и зашагала в сторону каминов, свернув к одному из них, пропадая из поля видимости. Он не провожал ее взглядом. Просто было удивление, чертовски приятное удивление. Оно распространилось в груди сладким тыквенным соком, заставляя вернуться туда, где не было этих стен, не было могилы матери на семейном кладбище, не было бесцветных глаз. Всполох прошлого. Оно пробежало мурашками по коже, от чего захотелось покрепче завернуться в дорожную мантию. Прошлое накатило теплыми волнами, обдавая вечерним бризом закрытые веки. Он вспоминал протянутую Поттеру руку. Слова, брошенные растрепанной девчонке о ее происхождении — «грязнокровка». Он помнил, как она чуть не сломала ему нос на третьем курсе, сейчас это казалось смешно. Вспомнил, как они спасли его паршивую жизнь в той войне, где он был врагом. Помнил, но не понимал, ничем необоснованную ненависть к Поттеру и всей Золотой Троице, их препирательства, язвительные слова, жалящие подобно рою пчел. Это было давно, обид не осталось, просто воспоминания. Как обертки от шоколадных лягушек, а сами конфеты давным-давно растворились во времени. В радостях, в обидах, в заботах, в слезах. В тот день он начал ждать свой новый поход в Министерство. Неосознанно. Безумно нелепо. Но ждать. Карие глаза заставили вспомнить, что он еще здесь. Еще жив. Что у его прошлого может быть будущее. Невесомые покачивания головы, незаметные взмахи ладонями, ухмылки, делано холодный взгляд, как будто отдавал долг своим школьным годам и старым привычкам. Все изменилось. На душе перестали скрести кошки. Демоны не рвались наружу, выворачивая его наизнанку. По крайней мере, они порой давали передышку. У него было время отдышаться. Хотелось улыбаться, как умел, одними губами, глаз улыбка пока не смогла растопить. Стало легче дышать. В тот день не было ничего необычного. Очередной поход в Министерство, чтобы в уже тысячный раз, наверное, они сказали «Вы свободны», при этом еще туже затягивая петлю на его шее. Было пасмурно. Дождь вот-вот готов был сорваться на головы прохожих. Закутавшись в легкую мантию, Драко вышел на улицу. Дуновение ветра облизало весенней прохладой. Светлые волосы тонкими прядями упали на глаза. Драко любил такую погоду, он очень любил Лондон. В последнее время он все больше и больше привыкал к маггловскому Лондону, ходил в обычные кафе, книжные магазины. Там проще затеряться в толпе, где никто не знает о твоем происхождении, Метке, войне. Стандартный маршрут до Министерства. Две девицы в пестрых пальто улыбаются, подмигивают. Драко повелся на эту игру, улыбнувшись, и почувствовал, что этот день стал чуточку лучше. Почему-то нестерпимо захотелось апельсинов, в пасмурный день всегда хочется чего-то яркого, сочного. Апельсины были отличной идеей. Белый кабинет Проверяющего. Белые стены, белый мраморный пол с едва заметными серыми прожилками, белый большой стол. Все такое стерильное, словно в больницу Святого Мунго заглянул. Но за три года Драко привык, и это уже не раздражало, а казалось… вполне естественным. Белокурая Аманда, проверяющая, смотрела сегодня как-то по-особенному. Ее взгляд облизал растрепанные ветром светлые волосы, скользнул по дорожной мантии, распахнутой быстрым шагом, по длинным пальцам, протягивающим волшебную палочку, по ногам в черных джинсах… Она приняла из рук Малфоя палочку, и впервые за три года не было в ее голосе формальностей. — Мистер Малфой, присядьте. Сегодня процедура будет чуть дольше. Вопросов задавать не хотелось, Драко присел на стул, поставленный напротив белоснежного стола. Закрыл глаза и услышал нервный голос, всегда спокойной и доброжелательной Аманды. — Мистер Малфой, я должна осмотреть вашу Метку. Приподнятая бровь. — Что-то случилось? Это впервые за три года, после первой нашей встречи… с Вами, Аманда, — Драко говорил расслабленно, он не хотел знать ответ, пусть смотрят, что хотят, а у него еще есть свои дела. Закатывая рукав рубашки, Драко мельком взглянул на изуродованную руку. Все как обычно. Череп со змеей стали почти не заметны, время не спеша стирает их с его левого предплечья. — Вчера видели Черную Метку над маггловским районом… Это простая формальность, Мистер Малфой, — она обхватила его руку своей горячей ладонью, шепот ее слов и дрожащая волшебная палочка над его Меткой выдали с головой ее страх. — Две жертвы. Семейная пара магглов. Они были убиты в собственном доме. Зеленая вспышка и все… Разрушенная семья, поломанные судьбы… — Аманда говорила скорее для себя, чем для Драко. Голос нещадно дрожал, из последних сил сдерживая слезы. Драко осознал, что его Метку осматривают не просто так — его подозревают… Это было чертовски неприятно, но сопротивляться не имело никакого смысла. Он поморщился от этой мысли, которая затронула его, и без того ущемленную, гордость. — Грейнджеры были хорошими людьми. Мы с Гермионой… — Драко не дослушал. В ушах застучала кровь, сердце стало работать в разы быстрее, переливая литры липкой жидкости к мозгу, гул мыслей в голове вырвал его из белого кабинета. Она не знает, наверное… пока. Он отлично подходил на роль убийцы ее родителей. Чистокровный, обозленный на весь мир наследник Пожирателя Смерти, лишенный всего и потерявший многое, решил отомстить школьному врагу — Грейнджер. Месть — это блюдо, которое нужно подавать холодным. Вот и ждал три года, чтоб сыграть своим черным ферзем, одним ходом убрав две пешки. — Кого еще подозревают? — он сдержался, чтоб не добавить «кроме меня». Голос был тихим, бесцветным, хотя внутри вспыхнула ярость, кровоточащими нарывами заполняя все его существо. Его опять хотят к «этому» прибить четырехдюймовыми гвоздями, как к распятью. Чтоб он снова и снова чувствовал свою вину за то, чего не совершал. Почему Он опять, в очередной раз в своей гребанной жизни, обязан искупать грехи своего отца? Так положено. Драко прикрыл глаза в ожидании ответа. Сердце жгло где-то в глотке, под веками поплыли белые круги. — Я не могу Вам сказать, Мистер Малфой, — голос стал ровным. — Мы закончили. Все хорошо, — облегчение и робкая улыбка. — Вы свободны, Мистер Малфой, — опять официальный тон. В этот раз Драко даже с нетерпением ждал этой ненавистной фразы. Страх, сковавший буквально на минуту, отступил, оставив место гневу и разочарованию. Он навсегда останется преступником. Пожирателем. Малфоем. Он сдержанно поблагодарил Аманду, она улыбалась, была рада, что он не причастен. Но в душу к Малфою закрались странные сомнения. Почему он первый подозреваемый? Из-за старой, как мир, вражды? Из-за того, что Грейнджер — магглорожденная? Драко это давно уже не интересовало. Его «чистые корни» оказались грязнее, чем сточная канава на центральной площади Лондона. Драко спускался с лестницы. Карие глаза столкнулись с серыми. «Еще не знает» — промелькнуло в раскаленных мыслях. И брюзжащий голос: — Мисс Грейнджер, зайдите ко мне…***
Напряжение волнами раскатывалось по коридору. Гермиона Грейнджер закрыла дверь кабинета министра. Прислонилась спиной к холодному косяку темно-коричневого дерева. Бледное лицо, дрожащая нижняя губа, руки сжаты в кулаки. В глазах… нет, не слезы, в глазах непонимание, неприятие, недоверие. Отрицание. Она постояла несколько секунд, прислонившись острыми лопатками к входной двери Министра Магии, глаза прикрыты. Тяжелый глубокий вдох, долгий выдох. Она про себя считает до десяти, чтоб осознать, что произошло. Но понимание не приходит, его сменяют усталость и вина. Если бы Гермиона не была волшебницей, это никогда бы не коснулось ее семьи. Она подвергала их опасности на протяжении почти десяти лет. Чувство вины и ответственности за их смерти тугой смолой расползлось по внутренностям. Нет, конечно, не она запустила Аваду в родителей, но Гермиона не уберегла, не смогла их спасти. Она не знала, верила, что этого никогда не случится. Наивная. В глазах защипало. Она поднесла руку к лицу, и сжала пальцами тонкую переносицу, стараясь сдержать слезы. Не здесь, и не сейчас. Через несколько мгновений Гермиона убрала бледную ладонь, тяжелый вздох, запрокинула голову, ударяясь о деревянный косяк двери, волосы раскинуты по плечам и белым стенам. Она посмотрела по сторонам. На небольшом диванчике в углу приемной сидел Драко Малфой. Пристальный взгляд серых стылых глаз.***
Драко ненавидел голос нового Министра Магии. От него хотелось выть волком, или разорвать тому глотку, чтоб министр не проронил больше ни слова никогда. Ни слова. — Ваше имущество арестовано, Мистер Малфой. — Ваш отец приговорен к смерти, Мистер Малфой. — Нам необходимо обследовать тело вашей матери, Мистер Малфой, на наличие черной магии. — Вы свободны, Мистер Малфой. Эти скупые, ничего незначащие фразы, пронизанные скукой, пустотой и сквозящей из всех щелей, неприязнью, раз за разом ломали жизнь юному Малфою, разрушая в пыль и пепел привычный мир. Драко знал, что сейчас тем же равнодушным голосом Гермионе Грейнджер сообщат о смерти ее родителей. Тот же равнодушный мерзкий голос будет приносить пустые соболезнования. Странное желание поддержать, ободряюще обнять, сказать, что все будет хорошо… Не было у Малфоя подобных мыслей. Он просто знал, что должен остаться. Тишина приемной сдавливает виски, тиканье одиноких часов на стене заставляет заныть затылок. Голова начала нещадно болеть. Закрытые глаза, мерное дрожание ресниц, спокойное дыхание. А в голове мысли. Роем разъяренных шершней бьются о черепную коробку. Магглы, Грейнджер, Метка, Пожиратели — все дороги в конце концов ведут, протоптанной тропинкой, к нему. Но он чист, Метка стала гораздо бледнее, волшебной палочкой пользовался лишь для элементарных заклятий. Нанял. Заставил. Угрожал… Стало нестерпимо важно увидеть взгляд Грейнджер. Ее вердикт. Дверь кабинета тихо отворилась. Гермиона казалась гораздо спокойней, чем он ожидал. Следил за каждым движением, жестом, словно преступник крал эти моменты для своей памяти. Пытается сдержать слезы. Бедная девочка. Подобие сочувствия закралось в душу, как маленький лисенок, свернулся калачиком в районе солнечного сплетения, теплым дыханием пытается отогреть замершее сердце. Драко смотрел и видел, сколько усилий она прилагает, чтоб не сдаться — это так по-грейнджеровски. Вызывало уважение. Он помнил свои чувства, когда умерла Нарцисса — боль, отчаяние… облегчение. Облегчение, что больше мать не будет мучиться, что ее агония окончена. Впереди покой и легкость для ее светлой, освобожденной души. В позах и жестах Грейнджер сквозила лишь боль и неуверенность. Глубокий вздох, нервный поворот головы. Пристальный взгляд карих глаз.***
Хотелось согнуться пополам и орать от боли и обиды. Выблевать эту ненужную чужую информацию, которую хотелось забыть. Свернуться под одеялом и рыдать навзрыд. Не зная, кого винить в своем отчаянии, Гермиона Грейнджер наткнулась взглядом на прозрачные глаза Малфоя. Непроизвольное осуждение и презрение. Да, это он виноват. Кто еще? Он — Пожиратель. Он — Малфой. Ви-но-вен! Логика подсказывала, что был бы виновен — сидел бы сейчас в зале Суда, ожидая приговор, а не на мягких диванах приемной. Сегодня была проверка. Значит, он непричастен. Но он мог знать… Он пришел поиздеваться, растоптать остатки здравого смысла, остатки гордости? Ненависть и отчаяние заполнила карие глаза. Драко смотрел на изменение взгляда Грейнджер. И понимал, что «он не свободен» — «Он Ви-Но-Вен!». В потемневших глазах больше презрения, чем он видел за всю свою жизнь, а его было не мало. Приговор вынесен и готов к исполнению. Драко хотел встать и раскинуть руки, ожидая Аваду в самое сердце. Не успел. Грейнджер кинула последний взгляд, наполненный скрываемой тоской, напускной ненавистью, всепоглощающей усталостью и слезами, предательски скопившимся в уголках карих глаз.***
Темная комната. Открытое окно с широким подоконником. Она сидит, плотно прижав колени к груди, обнимая замершие ноги. Футболка отца серым пятном скрывает худенькую фигуру. Каштановые волосы раскиданы непослушными прядями по плечам. В дрожащих пальцах тонкая маггловская сигарета. Так вроде бы проще, но с каждой затяжкой дым наполняет душу отчаянием и безысходностью. Она не привыкла себя жалеть, но сейчас это кажется вполне естественным, закономерным. Дым сплетается в причудливые фигуры, запутываясь в волосах и мыслях, воспоминаниях. Маленькая Гермиона тащит маму за руки к клетке с белым медведем. Мама улыбается, поддаваясь напору единственной любимой дочери… Папа читает сказки на ночь, аккуратно закручивая уголки страниц книги. Зачитавшись, не замечает, что Гермиона уже давно спит с мягкой детской улыбкой на губах. Невесомо целует в макушку. Выключает прикроватную лампу и на цыпочках уходит, оставив небольшую щель, чтоб не было страшно, если проснется… Гермиона получила письмо из Хогвартса. Удивление и гордость родителей заполнили комнату солнечным светом. Гермиона прыгает от радости, а мама незаметно прячет слезинки, в искрящихся глазах читается волнение и безграничное счастье… Они втроем катаются на велосипедах в парке недалеко от дома. У Гермионы новый розовый трехколесный велосипед, она обклеела его наклейками в цветочек. Безумно гордится собой. Мама и папа смеются… Небольшая полянка в парке. Велосипеды лежат на зеленой траве, клетчатый плед, словно маленький остров счастья и радости. Мама смеется, тонкая паутинка морщинок вокруг глаз — и все-таки время идет… И вот сейчас их нет. В мирное время. Убиты Авадой, будто и не было трех лет спокойствия. Несправедливо. Слезы сдавили горло, сигаретный дым застилает глаза. Опущенные подрагивающие ресницы. Пепел от сигареты вот-вот уже готов сорваться вниз. Мгновение растянулось в часы воспоминаний. Будто дань любимым людям, которых больше нет. Неуверенный стук в дверь вырвал Гермиону из своих мыслей. 4:30 — еще не утро, уже не ночь. Опять будут черные круги под глазами, дрожащие руки, плотно сжатые губы в тонкую нить, чтоб не выдать истинных эмоций. Это время, когда уже нет смысла ложиться. Стук повторился, Гермиона вздрогнула, пепел обрушился на подоконник, оставляя черные следы на белой поверхности. Ноги затекли, спрыгнуть на пол оказалось гораздо сложнее. Тоненькие иголки пробежали по коленке левой ноги. Осторожно ступая, Гермиона побрела в прихожую. Кто мог заявиться к ней среди ночи? Но не было ни удивления, ни страха. Просто данность, нужно открыть дверь и все станет понятно — что и кому от нее опять надо. Распахнутая дверь. Девушка в огромной серой футболке, грустные глаза, щурится — еще не привыкла к тусклому свету, легкий запах табака и фруктового шампуня. Влажные волосы непослушными кудряшками спускаются на грудь, почти незаметную под бесформенной футболкой с номером игрока какой-то маггловской спортивной команды. Левая нога чуть согнута в колене, отчего девушка похожа на сломанную печальную куклу. Она опирается одной рукой о косяк двери, второй — крепко сжимает дверную резную ручку. Сейчас во взгляде смятение, чуть хмурит брови, губы поджаты. — Мне важно знать, что Ты не винишь меня в случившемся, — слова срываются раньше, чем сознание успевает обдумать смысл сказанного. Приподнятая бровь. Этот непроизвольный жест орет, разрывая глотку, что его усилие над собой, его приход, его слова — ровным счетом ничего не изменят. Она уже все решила. Он виновен. Приговор вынесен. — Ответь что-нибудь, Грейнджер! — холодный голос дрогнул, словно вековые льды дали трещину навстречу теплому течению. Гермиона молчала. Говорить не хотелось. Взгляд прикован к прозрачным глазам. Когда они успели стать такими? Глаза старика. Они смотрели на нее с вызовом, тоской, ожиданием. Они привыкли ждать. Высокий, худой, в черном свитере под горло, черные джинсы. Белые пальцы, словно окутанные снегом, выглядывают из-под длинных рукавов. Светлые волосы разбросаны от порывов ветра на улице. Нет той зализанной прически, как и нет того заносчивого мальчишки. Неяркий свет лампочки оставляет глубокие тени на его аристократическом лице. Впалые щеки, выпирающие скулы, длинный тонкий нос, тени под глазами сейчас похожи на два огромных черных пятна. Тонкие губы… дрожат? Нет, это мигнула лампочка, наверное. Прозрачные глаза сверкнули в неярком свете с какой-то странной решимостью. С подобным взглядом, шли на самопожертвование богам. Ее ответ — либо клинок в грудь, либо голову с плеч. Других вариантов нет. Говорить не хотелось. Гермиона убирает ладонь с дверной ручки, на коже остались неглубокие красные следы от ее узора. Жестом приглашает пройти. Он смотрит с недоверием. Слишком тихо для истерики, невыносимо спокойно для безумия. Заходит в небольшую пустую квартирку. В полумраке толком ничего не разобрать. Открытое окно заставляет поежиться от предрассветного ветра, заглянувшего в это ветхое жилище. Стопки книг, небольшое кресло, кровать с невысокой спинкой, письменный стол и платяной шкаф. Глаза начали привыкать к темноте. — Это, конечно, не сравниться с поместьем Малфоев, но тоже не плохо, — она подала чуть хрипящий голос за его спиной. Попытка съязвить получилась очень неубедительной и даже жалкой. Голос охрип, чувствуются слезы. Дрожит — наверное, замерзла. — После ареста имущества, поместье не многим лучше. Огромная пустая каменная тюрьма, — ответ получился слишком личным. Болезненно отозвалось в районе солнечного сплетения. Молчание. Она опустила глаза. Тонкие пальцы теребят край футболки. Передернулась — действительно, замерзла. Драко подошел к окну и закрыл деревянные рамы, взгляд задержался на пачке сигарет, дурацкой зажигалке с котятами. — Ты давно куришь? — ни заботы, ни переживания. Просто вопрос. — Пару недель, — легкая унылая усмешка отбросила ее ровно на пятнадцать дней назад, когда ее «поставили в известность». Да-да, именно такая формулировка. Здесь не было сочувствующих взглядов, подбадривающих похлопываний по плечу, ничего. Только равнодушное сообщение о смерти самых близких людей на свете. В глазах предательски защипало. Она провела рукой по лицу, словно снимая невесомую паутину печали. Улыбка получилась вымученная. Он подошел слишком близко. Запах коснулся воспаленных нервов — почему-то от него пахло апельсинами. Свежими и сочными. Это казалось таким странным. Таким неправильным. Драко схватил ее за плечи, крепче, чем того требовала ситуация. Светло-серые глаза, они на самом деле не прозрачные, просто побледнели за эти годы, смотрели в улыбающиеся лицо, безумство на грани необратимости. Глаза Гермионы лихорадочно бегали по лицу бывшего однокурсника, как будто искали за что можно зацепиться, чтоб не упасть. Глаза, скулы, прядь волос над правой бровью, губы, тонкий белый шрам на переносице, снова глаза. — Я не знал. Ты веришь мне? Я не имею к этому отношения, — в голосе, будто тысячи раскаленных металлических прутов. Слишком громко и резко. Гермиона попыталась ослабить хватку его рук. Серые глаза неотрывно следили за пушистыми опущенными ресницами, пока Гермиона пыталась унять дрожь в ладонях. — Малфой, я не знаю… — тихо. Слова утонули в серых бездонных глазах. Неприятное чувство недосказанности пробежало по позвоночнику дорожкой мурашек. Гермиона почувствовала, что руки свободны, стало холодно и одиноко. Она развернулась и неуверенно зашагала в сторону кухни. Драко стоял как оглушенный. Эти слова недоверия и обреченности били точно в цель, отчаянно целясь угловатым камнем в висок, попадая в самое сердце. — Ты будешь кофе? — закономерный вопрос в 5:00 утра. — Иди на кухню. Он не ожидал. Это было приятно и давало возможность все объяснить. Ему хватило врагов в детстве, он хотел покоя и тишины. — Да, — короткий ответ, и ее вполне искренняя улыбка. Такие перемены пугали. Но стало почему-то спокойнее. Драко сел на покосившийся табурет возле окна — это ее место, он просто почувствовал это. Она всегда там сидит, когда находится в этом помещении. Кухня была крохотная, немного ободранная и повидавшая не одно разбитое сердце на своем веку. Она даже показалась уютной, совсем чуть-чуть, но все же показалась. Гермиона варила кофе в медной резной турке, как говорила ее мама: «только в турках можно сварить Настоящий кофе». Отдавая свою дань родителям, Гермиона все реже пользовалась магией для домашних дел. Это было бы нечестно по отношению к родителям. Аромат кофе распространился по холодной кухне, оставляя призрачное ощущение реальности и уюта. Кружка с отбитым кусочком керамики на ручке, в дурацкие разноцветные круги, стояла перед Драко Малфоем. Только коснувшись чашки, он понял, как сильно замерз пока шел, замерз в этой квартире. Замерз в своих мыслях и страхах. Драко снял свою дорожную мантию и накинул на плечи, рядом сидящей девушке. Гермиона чуть вздрогнула и мягко кивнула, в знак благодарности. Тишина хрустальным звоном отталкивалась от стен и предметов мебели. Не было неловкого молчания, это абсолютно осознанное отсутствие ненужных слов. На улице начинало светать. Небо обронило на окна несколько неуверенных капель. Буквально через пару минут мелкая морось забарабанила по металлическому карнизу. Лондон не удивлял. В полумраке кухни Грейнджер казалась младше на несколько лет. Маленький потерянный ребенок, укрытый широкой черной мантией. Кофе оказался гораздо вкуснее, чем делали домовые эльфы Малфоев. Или это просто сама ситуация способствовала обострению вкусовых рецепторов, Драко не знал. Он смотрелся абсолютно чужим в этой обстановке. Аристократ с многовековой историей предков в дорогой одежде сидит на ободранном табурете в крохотной квартире на окраине Лондона. Но это было как-то правильно. Они не смотрели друг на друга. Один взгляд — в стену, рассматривая причудливый узор доисторических обоев и небольшую трещинку, тянувшуюся до самого потолка. Второй взгляд изучал свои узловатые пальцы, покоившиеся на кружке с покалеченной ручкой. — Я верю, — почти шепотом. Он смотрит, как ее глаза закрыты, она обхватила чашку обеими руками, будто грея ладони. Мантия соскользнула с одного плеча, обнажая бледную руку. Ее невесомая фраза разорвала тишину пасмурного утра, точно шелковое полотно сотней острых кинжалов.***
Остывший кофе. Тусклый луч рассветного солнца пробрался сквозь небольшую щель между занавесками. Перестукивание посуды и тихий смех из соседней квартиры. Гермиона Грейнджер сидела, поджав ноги на подоконнике, приоткрытое окно затягивалось сигаретным дымом. Она покрепче закуталась в черную мантию. Вдох. Легкие наполнились ядом, отравляющим душу, но отчего-то стало легче дышать. Драко Малфой стоял спиной к окну, облокотившись лопатками о белую раму. Нестерпимо захотелось выпить огневиски. Чтоб этот момент стал, хоть на грамм, похож на его прошлую жизнь. В бледных тонких пальцах сигарета, тонкая нить дыма поднимается к потолку, закручиваясь в причудливые спирали. Гермиона аккуратно спустилась с подоконника, сняла с плеч дорожную мантию, и, протянув ее Драко тихо, почти неслышно, пробормотала: «спасибо». Малфой взял протянутую мантию. Пальцы коснулись холодной ладони. Неловкость стала почти ощутимой. Взгляды столкнулись. Карий и Почти Прозрачный. Не имеющие ничего общего, абсолютно чужие, отчего испытывающие одну боль на двоих. Две потерянные души столкнулись в серой комнате, возле белого подоконника. Одна потеря разных людей, в разное время, разными способами. Одна на двоих. Объединила. В глазах — обреченность, просьба, страх, в других — неловкость, боль, смущение. Холодные пальцы коснулись бледной щеки, словно в бреду провели по белому шраму на переносице, прикосновение тонких пальцев к нежной коже губ резко отдалось внизу живота. Мурашки пробежали по позвоночнику. Руки продолжали изучать его лицо, словно хозяйка была слепа. Она убрала прядь светлых волос, что упала на глаза, коснулась кончика уха. Провела дрожащей ладонью вдоль скулы, спустилась к шее. Тонкие ногти заставили задрожать все тело. Драко прикрыл глаза, отдаваясь этим рукам, прикосновениям. Он по-прежнему сжимал в руке свою дорожную мантию, тлеющая сигарета медленно угасала в расслабленных пальцах. Просьба остаться исходила тонкими иголками от ладоней Гермионы. Просто быть рядом, разделить с ней то, что на протяжении двух недель она все глубже и глубже прятала от посторонних глаз. Драко стоял, ощущения были настолько новыми, живыми и неправильными. Будто сняли кожу и изящным пером изучали его тело. Каждое касание заставляло биться, стаей волков, мысли в воспаленном мозгу. И не одну не удавалось поймать. Скольжение по острию стало необходимым, нужным, одержимым. Гермиона прижалась щекой к мягкой шерсти черного свитера. Малфой почувствовал, как влага ее слез пропитывает его рубашку, его душу. Дорожная мантия черной грудой ткани опустилась на холодный пол. Он неловко прижал одной рукой хрупкую девочку еще ближе к себе, вторая нежно гладила влажные волосы. Запахи, смешавшиеся в этой комнате, пьянили хлеще, чем три бокала огневиски, выпитых залпом. Драко незаметно втягивал и запоминал запах ее шампуня, аромат кофе, стоявший остывшими чашками на подоконнике, запах маггловских сигарет. Прикосновение его теплых, обжигающих рук. Он аккуратно за подбородок поднял ее голову. В покрасневших глазах лишь отражение его самого. Драко зажмурился до белых прыгающих вспышек, восстанавливая сбившееся дыхание. Гермиона запрокинула голову, обнажая тонкую желанную шею. Маленькая жилка подрагивала от неровных вдохов, напряжения, плотно закрытых ресниц, заполняя квартиру терпким вкусом желания. Малфой проложил дорожку рваных поцелуев от скулы до впадинки на ключице. Нежные девчоночьи пальцы скомкали свитер и рубашку, добираясь до кожи на спине. Он вздрогнул, поддаваясь вперед. Столкновение. Нежность на грани с жестокостью. Влажные ладони, горячие губы, сладкий привкус кофе, ее плавящее дыхание в его плечо, нежный поцелуй в тонкий шрам, подрагивающие ресницы, падение. Так расцветают розы, которые любила Нарцисса. Нежными лепестками, бархатными прикосновениями они падают. Хлопьями весеннего снега, растворяясь. Переплетение пальцев, глубокий вдох, ногтями по спине. Их собственный вход в Преисподнею. Личный Хельхейм.***
Время позволило им эту шалость. Но завтра начнется новый день, и они опять будут по разные стороны баррикад, будет разная форма, разный цвет шахматных фигур, у каждого будет свой бой и своя война. Но это будет завтра. Гермиона сидела на подоконнике, докуривая тонкую сигарету. Босые ноги, прижатые к груди, отцовская футболка. Необходимость чувствовать, знать, что еще живешь. Прикрытые глаза, глубокий вдох. Этот день и эти стены навсегда будут пахнуть ароматом остывшего кофе и сочных апельсинов. Драко Малфой вышел из подъезда в пасмурный день на окраине Лондона. Мелкий дождь неприятными холодными бусинами скатывался за ворот его свитера. Губы горели желанием и недосказанностью. А мантия впитала в себя запах табака и фруктового шампуня.