Наказание для гордеца

Ниар не пришел и узнал о результатах нашей работы лично от Роджера еще раньше меня. Так сказал сам Роджер. Я был зол на всех и вся: почему они вообще затеяли все это? Зачем им "результат наших общих усилий"? Попробуйте заставить огонь и воду работать сообща, и у вас получится лучше, чем пытаться сплотить меня и Ниара. С одной стороны, я чувствовал свою вину за то, что случилось в день сдачи результатов, а с другой - мне хотелось, безумно хотелось увидеть, что же собственно случилось, почему он заперся в своей комнате, как будто ему переломали ноги и он не может выходить сам. А гордость, конечно же, не позволила бы ему просить у кого-либо помощи. Или это я о себе? Ниар не выставлял свое отношение ко мне напоказ, ему всегда будто не было до меня дела, но враждебности я не ощущал. Это я видел в нем врага - кого же он видел во мне, я вряд ли когда-либо узнаю. В общем, проворочавшись в постели всю ночь, я решил навестить его утром. Что и сделал, даже не постучавшись. Он уже не спал, сидел в постели с раскрытой книжкой на коленях. Рядом, на подушке, лежал большой плюшевый мишка. О да, когда я осматривал его комнату в прошлый раз, я нашел много игрушек в шкафу. Он все еще ребенок, такой ребенок... И это дитя отнимает у меня столько времени и душевных сил, опережает по учебе, занимает мое место Первого! На меня вновь накатилась злоба. И даже синяки на его теле, резко бросавшиеся в глаза на фоне белизны белья и одежды, волос, даже кожи, не смягчили меня. Я только отметил, что с его бледностью прекрасно сочетается густо лиловый цвет. Я ураганом распахнул дверь, но закрыл ее осторожно, боясь потревожить соседние комнаты. Не хватало еще, чтобы вечно следящий за мной Мэтт узнал о том, что по утрам я хочу в гости к Ниару. Он и без того тогда совсем... вышел из-под контроля. Нельзя сказать, что мне не понравилось или я не хотел бы сделать нечто подобное снова, просто это было очень, очень неожиданно и странно. И в тот самый момент в мою голову закралась потрясающая идея. Я всего лишь хотел развлечься с Мистером Номер Один, посмеявшись над его беспомощностью и недальновидностью, но теперь я подумал вдруг: а что, если... Что, если мне удастся унизить его еще сильней? Сильней, чем мальчишки во дворе, сильней, чем результаты нашей работы, чем все унизительное, что он когда-либо испытывал. Я подумал, что, может быть, я мог бы... поиметь его. Наверное, он заметил, как изменилось мое лицо: только что я стоял перед дверью, собираясь поприветствовать его насколько возможно язвительнее, но теперь я был преисполнен решимости во чтобы то ни стало осуществить свой коварный план, план по превращению лучшего ученика приюта Вамми Ниара , любителя игрушек и паззлов, в мою собственную игрушку. Паззлом для меня, который я никак не мог собрать, он стал уже давно. Невозможным наваждением. Кем-то очень важным, необходимым до тошноты... - Мэлло?.. Мэ... Мэлло! Что т...?! Я навалился всем весом, одной рукой сдерживая его хрупкие запястья. Только вот, когда он понял, что я хочу поцеловать его, а не ударить, он... перестал сопротивляться. - Мэлло... Волна возбуждения охватила меня. Я уже не смог бы остановиться, даже если бы Роджер сейчас вошел в эту комнату. Все было совсем не так, как с Мэттом, где он почти что уговаривал меня сдаться ему "на милость". Ниар же полностью отдался моей власти. И это заводило больше, чем любая напористость и страстность. Я понял это в тот самый момент, когда он открыл глаза после нашего первого поцелуя. Он посмотрел на меня и назвал мое имя. Я думал, что первым, что он сделает, если мы когда-нибудь встретимся вновь, будет обвинение. Будет вопрос - почему я позволил этому случиться, почему я не защитил его. Но я знаю ответ, а раз знаю я, то знает и он, ведь мы практически равны в наших способностях: я понял это в тот самый миг, когда дотронулся до особенно ужасного синяка на его бледной руке, и он резко втянул в себя воздух от боли. Возможно, и хорошо, что они избили его, потому что теперь этого не придется делать мне. Что обычно люди хотят сделать со своими врагами? Втоптать в грязь, уничтожить, испепелить, искромсать... изнасиловать? Как много этих "из". Вот где кроется дьявольская порочность. Я по-ковбойски сел ему на колени и начал покрывать поцелуями-укусами: сначала губы, шею, плечи, потом тонкие ключицы и нервно поднимающиеся ребра, соски, сразу ставшие острыми, живот и даже... Стянуть с него пижаму труда не составило. Он сразу откинулся назад, смешно двигая губами, если мне удавалось сделать что-то особенно приятное. Таким беспомощным я его еще не видел - слепой белый котенок с гладкой прилизанной шерстью... прилизанной мной?.. Мне нравилось брать его в рот, ласкать языком, а не руками, как делал мне Мэтт. Мне показалось, что так лучше и, плюс, это было гораздо приятнее для меня самого. Поцелуи рот в рот не были такими возбуждающими, как то, что я делал с ним, а мне хотелось сделать все, что в моих силах, доказать ему наверняка, что хоть в чем-то я знаю больше и действую лучше, чем он. Номер Один. Мой Номер Один. И сейчас я - не просто какой-то "второй". Как ни странно, он оказался крепким орешком и продержался уж точно дольше, чем я в первый раз. Уж не знаю, почему, но это меня расстроило, скорее, взбесило. Вызвать хоть какую-то эмоциональную реакцию на его холодном лице. Заставить эти безжизненные, изучающие меня, как объект исследования, а не как живого человека, глаза загореться огнем, и не важно, каким. Он смотрел куда-то в пустоту, в потолок, а не на меня, как будто не я, а кто-то там наверху, дарит ему эти ощущения. Я оторвался от его небольшого изящного, если можно употребить здесь это слово, члена, чтобы силой притянуть к себе за упрямо вздернутый подбородок. Он не ответил на поцелуй, безразлично пуская слюну. Что ж, если ты не хочешь любить меня, я заставлю возненавидеть. Я силой впился в его губы, а потом проделал тот же путь снова, но теперь уже я чувствовал солоноватый вкус крови на губах, и все стало другим. Шея, плечи, руки, я особенно старался задеть синяки и ссадины, а он просто молча смотрел на меня сверху вниз, и его лицо совершенно ничего не отражало, как и всегда. Но, как ни странно, и после моей маленькой пытки (должно быть, это не так больно, как я себе представляю, но не суть) его член оставался эрегированным, даже, как мне почудилось, стал тверже. Когда я легонько, на пробу, лизнул головку, показалась капелька смазки и я спустился ниже, сначала к темным яичкам, а потом я нашел ее, и план моих дальнейших действий стал очевидным даже для него - я заметил, как он слегка подался вперед, всего на мгновение... Эта тенденция - "от верха к низу", - прослеживалась по всей моей линии жизни. От верха к снизу, сверху вниз, вперед-назад, вход-выход... Я давно этого ждал. Он был тесным, горячим и испуганным, как сжимающийся от страха комочек маленького счастья вроде таких, что рисуют дети в детстве, или похожих на ежей. Он закусил губу, когда я с силой дернул его на себя, стаскивая вниз за согнутые в коленках ноги. Мальчишеские, худые, мертвенно бледные, они были похожи на ноги слишком раздражающего зомби. Он проехался головой о деревянную спинку кровати и буквально упал на подушку, пока я окончательно стаскивал с него штаны. Никаких эмоций. Мне вдруг подумалось, что, может, те мальчишки выбили из него что-то вроде души, хотя его повреждения никак нельзя было оценить как крайне тяжелые. Может быть, он был таким покорным всегда, а я просто не замечал этого? Он так и оставался лежать так, как я заставил его лечь, раскинув руки, неестественно, как безжизненное тело. Его рот был открыт, из разбитой губы сочилась кровь. Его кровь. Моя награда. - Ч-что ты творишь?.. Мне больно. Где-то в доме хлопнула дверь. Он был очень тесным и горячим, живым внутри, шелковистым, как эти белые волосы, мягким, как обнаженные ягодицы, даже лучше. Возбуждение облегчило мне работу, он был податлив и словно раскрывался навстречу моим суетливым движениям. Я вбивался в него, как плачущий навзрыд человек вбивается лицом в мокрую от слез постель, как дайвер хватается за кислородную маску, как тело падает в теплую ванну или черный омут, - целиком и без остатка. Он дышал все тяжелее и тяжелее, и в какой-то момент я решил было, что он умирает, но не остановился ни на секунду, царапая его грудь, иногда издавая какие-то неясные стоны. Уже когда я кончил в него, я понял вдруг, что мы уже довольно давно держим друг друга в объятиях, а он выглядит, словно рыба, выброшенная на берег, он не может выдавить ни звука и лишь бессильно открывает рот.