A Great Big World – Say Something (instrumental)
Скрежет. Сильное покачивание из положения в положение. Звук разрывающегося провода, стук выбившихся деталей транспорта и бешеного потока электричества буквально в никуда. Это несколько первых признаков, по которым можно точно сказать, что произошло что-то серьезное. Несколько секунд свободного падения, которые, казалось, длились гораздо дольше действительности. Страх замкнутого пространства и нахождения в неизвестности заставлял людей сходить с ума. Невинные пассажиры поезда, который, так сложилось, вышел из под контроля, не находили свое место. Это тоже самое, когда ты идешь на блеклое свечение где-то вдалеке. Первое время в тебе разгорается надежда и вера в почти осязаемое спасение, готовое вот-вот взять тебя в свои узы. Но потом все становится не так просто, как ты ожидаешь. После, тот огонь внутри тебя, кажущийся незыблемым, исчезает в одно мгновение, словно его и не было. Будто это какое-то странное дежавю, не имеющее право на теорию его существования. Все светлые чувства, движущие тобой ранее, уничтожились. Их просто не стало. Есть только нескончаемая тьма и свет где-то в конце, что теперь кажется тебе просто плодом твоего неприкаянного разума. Тебе нечего ожидать. Не на что надеяться. Остается только пуститься в свободный полет. Но у каждого есть право выбора. Право выбора пройти путь с кем-то. Два человека, чьи судьбы переплелись в процессе их отрешения от всего происходящего вокруг, стали друг для друга светом во тьме. Только разница между спасением в одиночку и с кем-то еще в том, что в первом случае придется бежать прямо к линии заката или рассвета, так и не достигнув то свечение, а во втором - не нужно будет идти, сходить с ума или искать. Нужно только заметить. Сломленному человеку не может помочь такой же, но собрав в себе всю силу, что еще не пала внутри, они способны помочь друг другу. Вместе их свет в их руках. Как зажигалка или простая спичка. Их спасение — это они сами. Постепенно становясь одним целым, они обретали то, что им так давно было нужно. Они обретали самих себя путем поиска чего-то понятного только им самим друг в друге. Ноющее чувство, напоминающее пустоту, на место которой должно было прийти что-то новое, не покидало ни одного из двух людей. Оно мучало их долгими нескончаемыми днями, что они уже сами сбились со счета. Мысленно вырисовывая на несуществующей стене три полоски, перечеркнутые одной толстой линией, что означала временный конец. Но у всего есть свои границы. Даже у несуществующей стены. Граница, означающая ступор, будто ты попал в тупик совсем неожиданно. Словно бежал от бед по темным улицам, нырнув в переулок, который так скоро оканчивается высокой оградой, и ты не можешь перелезть через нее. Потому что там пусто. Нет ничего, на что бы ты мог опереться. Нет никакой надежды.“Я долго пытался уйти от себя. Думал, что это как-то поможет, если я перестану быть собой, быть кем-то и значить что-то. Меня не держало в этом мире абсолютно ничего, но я все-таки не мог просто так уйти. Я каждый раз представлял себе это все так: я повис на веревке, которая обвита у меня на талии и идет из-за спины все выше и выше к человеку, меня держащему. Я повис в месте, которого еще не видел. Я не мог понять что это такое и где я. Это место было похоже на море и одновременно на небо. Две манящие величины, что являются жестокими и снисходительными одновременно. Я постоянно думал о разных вещах и ни на один вопрос не смог найти ответ. Это как собирать мозаику с закрытыми глазами. Но даже так ты сможешь соединить части, хоть и не правильно, но сможешь. А я не мог. Лучше бы я сделал что-то не правильно, чем бездействовал.
Это угнетающее чувство так и расползалось по мне, окрашивая кровь в черный или какой-либо мутный цвет, постепенно достигая своей главной цели — мозг.
Места, с чего бы началось все разрушение стереотипов и понятий.
Места, где творился бушующий ураган.
Но я жил с этим.
Но я существовал с этим.
Я словно ходил с пулей в голове, которая успешно вросла и не приносила почти никаких неудобств, но все время давала о себе знать, как ни о ком другом.
Постоянно думая о чем-то, я вспоминал свою растерянность и полное непонимание всего происходящего со мной. Даже когда мне удавалось не думать ни о чем, я все равно вспоминал, что творится у меня в голове.
Я ценил те моменты, когда у тебя нет мыслей и ты их не стараешься найти. Ты как будто только отошел от какого-то тяжелого момента и находишься в полной прострации. Ни о чем не мыслишь и чувствуешь, что моральная тяга уходит. Но это все так скоротечно.
Эти мгновения проходят так быстро.
Так же быстро, как мои вопросы в голове, когда я являюсь подвешенным за веревку.
Что меня ждет дальше, если я упаду. Куда я все-таки приземлюсь, или же буду вечно падать, так и не ощутив приятную боль падения. А может я и не упаду. Может, я так и буду висеть так всю свою жизнь, олицетворяя этим свое состояние.
Я повис в апатии.”
Harry Styles. 1979 – 2003.
У них был огонь, который они держали в своих руках, позволяя им пылать от спасительного отчаяния. Ожидая чего-то до сих пор непонятного, он все ярче горел, выражая все смешавшиеся воедино эмоции. Боль. Отчаяние. Страх. И..надежда. Семь букв, готовые изменить многое. Семь букв, содержащие в себе много людской боли и непонимания. Семь букв, от которых ожидали спасения. Забившиеся в разные стороны люди хватались за все, что было можно, как за спасательный круг в открытом океане. В моменты недопустимой человеческой душе боли люди начинают верить. Они готовы нарушить все рамки, что так тщательно соблюдали всю свою жизнь, ради надежды на спасение. Надежды быть сохраненным и не отчаянным. Готовы поверить в самые разные вещи, чтобы они что-то чувствовали кроме осознания скоротечности и правды. Никто не любит скоротечность. Именно поэтому все ее пытаются отчаянно не замечать. Никто не любит правду. Именно поэтому человек начинает верить. Его нельзя назвать слабым лишь потому, что ему нужна определенная вера в определенные моменты. Его можно назвать разрушенным.“Это не было чем-то удивительным для меня. Удивительным в том смысле, что я должен был как-то удивиться таким явлениям. Это вошло в привычку уже давно. Именно поэтому я могу спокойно говорить об этом сейчас. Когда человек живет с чем-то, что сильно ранит его и приносит одну боль или просто отвращение, он смиряется. Привыкает ко всему, потому что это происходит изо дня в день, и ты никогда не знаешь, а есть ли вообще шанс? Шанс быть нормальным. Хотя бы попытаться. Я бы ухватился за него, попадись он мне. Но я не из тех людей, что успешно хватают с неба звезды. Я из тех, кто за этим наблюдает. Чувство, будто из под носа уводят именно то, что ты ждал так много лет. Чувство несправедливости и вновь заполняющей жилы фрустрации. Ощущения, будто я буду вечно идти по черному пути, попутно встречая всякие трудности, но так и не дойду до своей звезды. Звезды, что предназначена специально для меня. И пока я буду идти, свято веря, что скоро достигну цели, звезда умрет. А вместе с ней умру и я. Духовно. Даже не принимая во внимание, что я давно немного умер внутри. Постепенно, не замечая вокруг происходящего, я поникал. Поникал с каждым днем, ощущая холодную пустоту, что сводит с ума. Будто мое тело — лишь какая-то опора для всего, что творится у меня внутри. Будто я мешок, в котором можно хранить различные вещи. Постоянно меняя его содержимое. Увеличивая или меняя в размерах. Но я являюсь мешком для пепла, что еще не совсем погас. Когда тушишь сигарету, по асфальту распадаются тысячи частичек пепла, что в ночи отчетливо напоминают о своей частичной жизни. Они не погасли, но уже не горят так сильно, как прежде. Словно в этом мешке из кучи давно отслужившего пепла загорается маленькая его часть, даруя что-то большее. Но играя в злую шутку и тут же погасая. Я играю в игру с самим собой, а жизнь — мой кукловод. Кукловод, ловко пронзивший меня насквозь нитями, чтобы было легче мной управлять. Нитями, что часто натирают в груди, награждая нескончаемой болью. Боль — моя награда.”
Louis Tomlinson. 1976 — 2003.
Две птицы, чьи порезанные крылья даровали друг другу то, что обе давно искали. Две судьбы, осторожно вошедшие в раны и пустоты друг друга, заполняя их. Две боли, похожие как две капли воды. Два человека, канущие вниз, после свободного полета.