Hier kommt die Sonne

Его первое воспоминание о ней: волосы. Киркволльский вечер, сухая каменная чаша Казематов – вместо воды песок, длинные сизые тени от решеток и статуй – он опасается приближаться к статуям: вдруг прервут тысячелетний плач и схватят за шиворот. Дневное тепло ускользает в камень быстро, словно кровь из убитого ударом в сердце. Орсино стоит во внутреннем дворе, прижав к груди толстый и тяжелый том «Ядовитые травы Тедаса», она – тренируется на деревянном манекене, но ни дерева, ни меча, ни доспехов он не замечает. Лица – тоже. Только волосы. Такого чистого золотого света он никогда не видел прежде. Это как лириум, думает он, только лириум синий, а ее волосы – пойманное и расплетенное на тысячи тонких нитей солнце. Волосы растрепанные, неровно подстриженные – явно здесь же, в храмовничьем гарнизоне наспех резали; сама владелица его не замечает, сосредоточась на манекене, мече и ударах, она едва ли старше его – подростка, ученика; «таких молодых храмовников не бывает», — протестует небогатый жизненный опыт. Неважно. Уже тогда Орсино чувствует и жар – прикоснись, чтобы между пальцев вспух ожог, задержись – и почернелая плоть сползет с оголенных фаланг; он моргает, ослепленный, из-под ресниц сползает слеза. Когда слишком долго смотришь на солнце, болят глаза. Но заставить себя отвернуться не в состоянии. Перевернутая чаша Казематов захлопывается сумраком. Он идет к ней, по пути неловко роняя «Ядовитые травы Тедаса». Орсино просто хочет сказать: у вас очень красивые волосы. Сущий подвиг, когда тебе пятнадцать. Она разворачивается; у нее глаза цвета лириума, цвета самого холодного льда, и замораживает – до рвущихся вен от мерзлой крови, до хрупкости костей. И разбивает – мечом наголо, острием ему в грудь и словами: — Не смей приближаться ко мне, маг! Но Орсино пятнадцать, и он упорен. И воспринимает это – меч у горла, злость в ярко-синих глазах (злость похожа на страх, только глупо же – бояться самого обычного ученика, каких полные Казематы бродят!) – как подначку. Слабо? Вечером задумчиво грызет палец, подкидывает и ловит сгусток энергии, чтобы сосредоточиться. Привычный шум ученических комнат раздражает, хоть подушкой запусти в толстяка Эммета с дурацкими сальными шуточками, в аристократского сыночка Джулиана; тот опять хвастает про имение в Верхнем Городе, и его осаживают – расслабься, маги не наследуют. Кто-то пытается выковырять из угла Орсино – эй, чего притих, приглашают сбежать в Нижний Город ночью или распить бутылку неизвестно где добытого гномьего эля. Обычно Орсино не отстает от сверстников, но мысли его далеко, и он часто моргает, словно слепой, словно глаза его вытекли от невообразимого солнечного сияния. Она просто девчонка, решает Орсино. С мечом и щитом, девчонка – как Эльза или Диана, или хотя бы Айрис – со смуглой эльфийкой у Орсино даже пару раз свидания были, и вообще, девчонкам он нравится, пусть не шумный заводила, как Джулиан, но если с девчонками вежливо – они тоже милые и даже иногда позволяют потрогать себя в разных местах. Советоваться с друзьями Орсино не решается. Одно дело – магессы, в девчачьи комнаты только Усмиренный не заглядывал, а другое – храмовница, пусть и соплячка-рекрут… Во сне его часть Тени золотиста. Во сне девушка с бережной тщательностью счищает кожу с костлявого эльфийского плеча; аккуратно и очень медленно, словно избавляет яблоко от кожуры; Орсино знает, что его сейчас съедят заживо, от предвкушения жутко и сладко замирает внизу живота, он часто дышит от боли – на грани выносимой, но не за гранью; а затем все ее волосы врастают в него, пожирают его голое кровоточащее мясо, она глотает не губами и ртом, а волосами и светом. Орсино агонизирует, слепой и счастливый. Это второе воспоминание о ней; спустя десятки лет он уже не уверен – сон или реальность. Не было никакого «ухаживания». Она держала его на расстоянии – убирайся, маг; Орсино спросил – вы боитесь меня? — и тогда она одним – таким быстрым, что он вскрикнуть не успел, не то, что уклониться, движением перевернула его на спину. На секунду почудилось: раздавит грудную клетку обитым железом сапогом, но девушка протянула руку: «Нет. Не боюсь». Потом она даже извинилась… или нет? Неважно. Пальцы Орсино подкрадывались к волосам; если в других девчонках нравилась грудь, бедра или невзначай вздернувшаяся мантия, то теперь… заглянуть дальше волос – все равно, что представить обнаженной саму Андрасте. В третьем воспоминании-сомнении Орсино задается вопросом – была ли она когда-то его персональной Андрасте? Возможно. Андрасте с мечом. Андрасте, переступившей через собственный костер, возмездием сжигающая все на своем пути. «Ты просто должен знать свое место, маг», — сказала она, а потом улыбнулась и назвала имя. Мередит. Он выяснил имя лишь спустя десять или двенадцать снов, где она терзала и иссушала его. «Свое место?» — переспросил Орсино, зная ответ. Место – под ее подошвой, место – сдернутые полоски кожи и счастливая улыбка безумца оттого, что золотистые пиявки насыщаются его жизненными соками. Но Мередит не предложила ничего подобного, проворчала – «Не подкрадываться и не лапать. Например, сейчас ты лапаешь мои волосы». Орсино был готов провалиться сквозь землю, мигом забыл все «неплохо-срабатывает-с-девчонками» трюки. Храмовники относились к обязанностям равнодушно; регулярно выдавали подзатыльники ученикам, и на том воспитание подопечных магов заканчивалось. За пару серебряных открывали ворота, выпуская хоть в бордель, хоть в Нижний Город – смотри, на разбойников не нарвись, ворчали вслед и сплевывали на щербатые камни. Поэтому когда рекрутша выдала целую речь про «вопиющие нарушения», Орсино только фыркнул – подумаешь! Всегда так было и будет. Она заморозила взглядом-ледяной хваткой: нет, сказала Мередит. Не всегда. Спустя десятки лет третье воспоминание кажется Орсино мрачным пророчеством. По иронии, сделанным не магом, но человеком, который всегда ненавидел магов. У Создателя всегда было чувство юмора. Но потом они сблизились; в манере до холодка в животе, до сладкой жути, похожей на сны Орсино. Мередит нравилось его внимание, а он держался независимо – маленький гордый эльф, усмехалась она, но без нее тосковал, искал встреч. Если бы не издевалась над магами, если бы не носила храмовничьих доспехов, впору решить, что она – просто демон Желания с легкой жертвой в лиловых когтях. Только суккубы исполняют прихоти, а Мередит доводила Орсино до бешенства, заставляла шипеть от злости, а потом бегло касалась губами уха и губ: «Вот видишь, глупый эльф. Ты совершенно не умеешь контролировать себя. Может быть, тебя нужно Усмирить? Хочешь, я позабочусь об этом?» Однажды она принялась дразнить его за субтильную фигуру – «Я женщина, но вдвое сильнее тебя. Без своей магии ты просто слабак». Орсино взвился, будто осой укушенный – не слабак; а она ухмылялась. «Докажи», — достала меч из ножен и швырнула Орсино. Он перехватил – одной рукой, собираясь покрасоваться; проклятая железяка оттянула к земле, заставила плюхнуться на колени и вывихнула запястье. Орсино прикусил губу – не хватало взвыть вслух, довольно того, что его нос на уровне коленей Мередит, а она ухмыляется откуда-то сверху – разумеется, озаренная закатным солнцем. Ее волосы голодны. Она голодна. Орсино пытался терпеть боль в вывихнутом запястье, рукоять по-прежнему в сведенных судорогой пальцах. Почему, думал он, сначала издалека. Почему она издевается надо мной. Почему ей нравится унижать меня. Почему, ведь я же… В опаленных глазах кололись злые слезы. Почему, спрашивал Орсино, и не получал ответа. Рукоять меча раскалилась добела – это солнце, это лучи, это Мередит. Нет, — спустя несколько секунд, это… «Ты испортил мое снаряжение, ты, психованный маг!» — от пощечины Орсино стало лучше. Он бормотал извинения и обещал возместить стоимость загубленного меча. Мередит ухмылялась. «Засунь свои деньги. Просто видишь? Ты сам подтвердил мои слова. Ты слабак, и вовсе не потому, что не можешь поднять меч – даже на твоих тощих лапках можно нарастить мышцы. Ты слабак, потому что не сумел обойтись без твоей гребаной магии». И Орсино молчал; вывихнутое запястье исцелялось, а он разглядывал искореженный меч. Таково четвертое воспоминание. Мстить – мелко. Орсино не мстил, просто выведал кое-что и спрятал в рукав, на крайний случай. Кто же знал, что после эпизода с мечом Мередит заставит его выпустить козыри так быстро? И ведь уже стерлась причина очередной ссоры, среди миллиардов песчинок трудно заметить одну. «Ты считаешь себя верхом объективности, Мередит?» — Орсино вздернул бровь, казался себе страшно взрослым и умным. Ему исполнилось шестнадцать, и он готовился к Истязаниям. – «На самом деле, у тебя просто сестра одержимой стала, а ты теперь всех магов… боишься». Именно так и сказал: боишься. Мередит, только нахмурилась; затмение начинается с легкой тени. Она схватила Орсино за шиворот, приложила затылком к стене — от звона в ушах Орсино оглох, а пространство поплыло туманностями Тени; потом еще и еще раз. «Никогда. Не. Смей. Говорить. О. Моей. Сестре. Маг», — повторяла Мередит с каждым методичным ударом, ее лицо – пугающе бесстрастное, только в глубине лириумной синевы плескалась ярость, тот же огонь, что срывался с кончиков пальцев Орсино; позже он думал – я ведь мог ударить ее магией, я ведь мог *убить* ее тогда – с последующим Усмирением, все верно, но моим черепом колотили дырку в стенах Казематов, а я только боялся – кровь заполнит глазницы изнутри, никогда больше не увидеть ее волос. Мередит остановилась, когда во рту Орсино давно стало солоно и горько, и вся светло-коричневая мантия покрылась ржавыми пятнами крови. Из носа хлестало – у него всегда были тонкие сосуды; Мередит обняла его – тебе нужно лед приложить, сказала; не к целителю предложила идти и забыла – Орсино сам почти-целитель, вот Истязания пройдет и тяжелораненых латать будет, подумаешь – пара шишек. «Приложить лед или железо холодное», — шептала, и аккуратно придерживала голову, пока он пытался отдышаться и кровоточил. – «Ложись, не двигайся, я сейчас принесу…» «Не надо», — наконец, проговорил; не так уж больно, только тошнило и голова кружилась. Немного лечащей энергии исправило дело. Как только прохладное целительное сияние окутало его, Мередит отпрянула, словно Орсино перекинулся в ядовитую змею или гигантского паука. «Может быть, мне стоило дождаться льда», — думал он. А потом она извинилась, он – тоже. Пятым воспоминанием Орсино дорожит, словно засушенным в книге цветком. Шестое – это секс. В пятнадцать началось? Или позже; ребята вызнали, раззвонили, улюлюкали – остроухий-то наш с храмовницей замутил. Уважительно хлопали по плечу: отдери ее как следует во имя всех магов. Прикидывали мечтательно: свой храмовник в гарнизоне, совсем свой. Надуй ей брюхо, пусть мажонка-полуэльфа родит, то-то смеху будет, шипели те, кто сталкивался с Мередит лично. Казематы – тесное пространство, слишком тесное для нескольких сотен людей. Хорошо, подробностей не выяснили. Конечно, Мередит решила. Она затащила Орсино в какую-то комнату – то ли чулан, то ли подсобку для хранения старой одежды, пахло там пылью, пауками и гнилым луком, где еще уединиться рекруту и ученику-магу; она швырнула его на драную мешковину – вместо постели. «Я знаю», — усмехнулась, как всегда, — «Ты давно об этом мечтаешь, маг. Что ж, я решила, что мне нравятся мелкие костлявые эльфы». Сначала она раздела его; Орсино стыдливо прикрывался, паниковал – а вдруг не так пойдет, и презирал себя – столько ночей мечтал (ведь мечтал же, не лги хоть себе, маг, металлоидно звучал в подсознании голос Мередит), а теперь струсил. Но презрения не осталось, она смотрела на него заинтересованно; интерес сменился тем болезненным голодным выражением лица – прямехонько из грез-кошмаров, и Орсино облизал пересохшие губы, одурманенный сходством и резким, тоже болезненным возбуждением. С себя одежду скидывала рывками. Мередит почти не походила на других человеческих женщин – ни груди, ни пышных бедер; грудь и бедра давным-давно перелились в мышцы, жесткие, как то железо, которым она закрывала себя. Мускулы, шрамы, пара свежих ран – на спарринге заработала; темно-розовые соски… и неприлично нежный, цыплячьи-нежный золотистый пушок между ног. Орсино осторожно прикоснулся – я правда мечтал, я правда *хотел* тебя столько месяцев, я вытерпел и меч, и стену, и все-все-все; палец скользнул между теплыми влажными лепестками; хоть где-то она не железная, горячая и живая, подумалось ему и пришлось срочно думать об учебнике по стихийной магии, иначе кончил бы – не хватало опозориться. Мередит зажмурилась, а потом отвела его руку. Она склонилась, зажимая член бедрами, мучительно не позволяя скользнуть внутрь; грудь Орсино закрыли ее волосы, закрыло тем самым сиянием, и он застонал – пожалуйста, позволь. Она позволила, а за это укусила – плечо, разумеется, повторяя сны. Укусила глубоко, сдирая зубами верхний слой кожи, затем – губы, не целовалась, а грызла, глодала, будто собираясь сожрать лицо и оставить изуродованным; Орсино вздрагивал от боли – еще немного сияния, так правильно, выгибался под ней. Мередит расцарапала ему живот и сосок, добралась до уха, чуть не насквозь прокусывая чувствительный заостренный кончик; одуревший от терзаний и счастья Орсино только всхлипывал, молил – не надо, а может – еще; смысл один и тот же. А потом… она не целовала его потом. Отворачивалась, одевалась, стирала с губ его кровь. В первый раз Орсино потянулся за ней – хотелось обнять, прошептать что-нибудь глупое, настолько глупое, как «я люблю тебя». Смолчал, сумел. Залечил царапины и тоже одевался. Так повторялось много лет; позже закоулки и подсобки сменились собственными комнатами, а встречи стали реже, но эти воспоминания – номер шесть, — всегда свежи. Словно укусы и раны. Это она шла к власти, это она схватила его за шкирку и потащила за собой. Если задуматься: иронично. Если задуматься: все верно. К противостоянию с ним, по крайней мере, она привыкла. Орсино был сильным магом в той же степени, в какой Мередит – лучшей из молодых храмовников; стоили друг друга. Но именно ее издевки заставляли его доказывать – вот вам новые разработки в стихийной магии, вот – в целительстве. Орсино не имел права смотреть на нее снизу вверх, во имя Андрасте и самоуважения – нет. Только вровень. Если ты рыцарь-капитан, то я, сопляк и эльф, не забывай об этом, войду в совет старших чародеев. Если ты, с мокрыми и блестящими от крови доспехами, приходишь ко мне, распространяя аромат свежей смерти, огня и лириума и говоришь: Тренхольда больше нет. Теперь есть я… и кто-то еще, кто будет наместником – значит, мне нужно закрыть собою магов, закрыть от палящего золота. Мне ты не сделаешь больнее, чем уже делала. Никто другой не заслужил твоего света и мук от твоей руки. Так Орсино стал «самым юным Первым Чародеем в истории Киркволла». Безумец, шевелились червями злые языки, глупый амбициозный мальчишка; он сжимал в тонких пальцах посох Первого Чародея, увенчанный жутковатыми на вид драконьими головами и вновь смотрел на Мередит – рыцаря-командора монну Стэннард, — наравне. Кто, если не я, думал тогда и всегда. Взошло солнце — и началась великая засуха. Мередит помнила слова, сказанные соплячкой-рекрутшей: я покажу вам, магам, ваше место. Она разогнала три четверти гарнизона, взяла на храмовничью службу новых – молодых и злых, как ферелденские собаки-убийцы мабари. Она запретила магам покидать Казематы без специального разрешения – даже Орсино приходилось приходить за подписью; Мередит ставила росчерк с каменным лицом, а он мысленно осязал новые укусы на плечах и шее. Она постановила Усмирять каждого неблагонадежного мага, а облавы на отступников повторялись изо дня в день, но если жаловались подчиненные на тяжелую работу – мигом вылетали, а от зависимости к лириуму никто не избавлял. Лириум Мередит приказывала выдавать неограниченно. Орсино содрогался: за нами наблюдают сотни полусумасшедших наркоманов…. Зачем она делает это? Он знал ответ. Когда новый наместник Думар, похожий на изможденного монаха-аскета, отчитывался перед ней, словно самый зеленый из рекрутов, когда стихали разговоры, стоило ей показаться за сто ярдов, когда Орсино сам приходил за очередной клятой подписью – знал ответ. Зависимость не от лириума или документов. Зависимости от *нее* — вот чего добивалась Мередит; и лучше всего подходил не трусливый Думар, не храмовники с единственной извилиной (след от шлема), а Орсино. Мередит нравились Усмиренные, но еще больше нравилось подчинять — *усмирять* непокорных. Он оставался лучшей кандидатурой. Он уже ненавидел ее. Точно так же, как отставной храмовник ненавидит лириум – мечтая о проклятом порошке. Номер семь: неприятная правда. Теперь Мередит редко искала его общества. Взаимно: Орсино старался лишний раз не выходить из кабинета, если рисковал попасть ей на глаза. Они иногда… встречались по-старому, в его комнатах Первого Чародея, или в ее серых и необставленных, Мередит так и не научилась ценить комфорт, апартаментах рыцаря-командора. Иногда он думал, что подарит ей – скажем, комплект орлейского постельного белья. В конце концов, уют – то немногое, в чем нет смысла отказывать себе, в их возрасте просто стыдно заниматься сексом на грубых холщовых простынях. Но странные ночи, после которых Орсино пил настойку эльфийского корня пополам с лириумным зельем, залечивая синяки и ушибы, случались все реже. Поэтому он вздернул удивленно бровь, когда очередной храмовник заявил: монна рыцарь-командор требует вас к себе. Постель в комнате Мередит оказалась заправленной. Орсино с разочарованием покосился на солдатски-строго убранную кровать. «Я весь внимание, рыцарь-командор». Она стояла лицом к окну, к нему – спиной; точно много лет назад. Он любовался ее волосами – серебряные нити седины ничуть не испортили солнечное золото. Жаль, прячет под шлемом, подумалось Орсино. Неловкая тишина прерывалась жужжанием; тихим назойливым жужжанием – под потолком оса билась, но ведь сейчас зима, удивился Орсино; жужжание заползало насекомыми лапками под кожу, елозило в барабанных перепонках. Его передернуло. «Взгляни», — Мередит развернулась, демонстрируя – он мог бы догадаться – меч. Обыкновенный. Орсино не разбирался в оружии. Двуручник как двуручник, дали бы за него на рынке золотой или сто – понятия не имел. «Меч. Только не бросай мне его», — Орсино ухмыльнулся; наедине называл ее на «ты». – «Пожалей мои бедные запястья». Мередит прижала лезвие к его шее. Жужжание как будто усилилось, скреблось невыносимым зудом заживающей под бинтами раны… или раны, перерождающейся в гангрену. Орсино поежился. «Сам Создатель ведет мою руку. Теперь я знаю, что делать, маг». «Мередит! Это просто кусок железа», — он попытался убрать меч вместе с гадким жужжанием, приблизился, чтобы поцеловать. Ударом латной перчатки она распорола ему губы. «Не оскверняй меня собою, маг. Не пытайся заразить своим проклятием». «О чем ты, дракон тебя побери?!» Орсино подался назад. Волосы и меч сияли в унисон – желтым и оранжевым, предвещая кровавый рассвет. Мередит впилась в рукоять, а меч – в нее; на долю секунды Орсино захотелось сбить ее с ног, может быть, «взрывом разума», выбить железяку и зашвырнуть жужжащий меч, пока не очухалась, в Недремлющее Море. Он упустил момент. «Я уничтожу зло этого Круга. Всех отступников и магов крови. Я уничтожу всякое зло». Восемь: он опоздал. Может быть, не зря называла его слабаком. На площади людно, несмотря на поздний вечер. Толпятся зеваки – слыхали, Первый Чародей опять с рыцарем-командором поцапался; осторожно выглядывают аристократы, предпочитая послать слуг – а ну, до чего эти двое договорятся? Поодаль травят байки пара гномов из Торговой Гильдии; смешно – и чего баба в доспехах и мужик в юбке все грызутся, будто соверен не поделили? Дрожат неверным светом факелы, но Орсино жмурится; у него обожженные глаза, у него потрескалась кожа, пересохшие губы и колотится в висках пульс. Он смертельно устал – хоть ложись на камни и сдавайся; не имеет права: должен защитить магов от взбесившегося света Мередит. Он не допустит обыска. Он не уступит больше ни дюйма, ни грана. Орсино готов разрыдаться – почему ты стала такой, вот все мои воспоминания, заботливо завернутые в оберточную бумагу прошлого, я сохранил их. Мы же были… близки. Когда я ошибся? Когда ошиблась ты? Не имеет значения. Протуберанцы ее ярости развеют его в колкий пепел; пусть – на других меньше останется. Золото превратилось в багряный, кровоточащий не-свет, вот что хуже всего. «Мне так… жаль». «Девять», машинально считает он, все еще со скрупулезностью коллекционера прикладывая очередное воспоминание-о-Мередит. «Девять. Вмешивается Защитник – только его не хватало. Вмешивается и язвит над ними, как будто видит этот сопляк дальше собственного носа. Никто не понимает. Даже маги — те, кто пришел за Орсино сюда, готовые сражаться и умереть. Я держал самое чистое золото, а оно стало мертвенным жаром. «Мне очень, очень жаль». Когда гремит взрыв, Орсино думает: это мы с ней сделали. Этот город – наш, этот город – отражение нас; теперь больше нет (нас) его. Церковь, соображает позже. Маг-отступник из свиты Защитника – откуда он, еще один чужак, что-он-натворил… Когда Мередит объявляет Право Уничтожения, Орсино понимает: давно ждал. Однажды солнце превращается в бесконечный свет, заполняет небеса, «сверхновая» — называли тевинтерские астрономы еще во времена Старой Империи. Он пытался принимать на себя удар десятки лет, однако от сверхновой ведь нельзя спастись… или можно? Он попробует. Орсино уже мертв. Неважно. Быть может, кто-то доживет до заката. Досчитает до десяти.