Хранительница чуда

– Иди, покажу чего. Кушана в одной ночной сорочке улыбалась из приоткрытой двери в свою каюту. В ее довольных, умиротворенных глазах тепло зажглась их немая тайна. Куратова только этого и ждал. Офицер вставал ранним утром и бодро вскакивал на своего птицеконя только чтобы поздним вечером услышать этот негромкий Кушанин сигнал. Заметив эту тихо святящуюся улыбку, он вскочил на носки своих разношенных кожаных сапог и стал покидать свой железный коридор, к которой он примагнитил себя сразу же после богатой вечерней трапезы и ворошения дневных заслуг. Предусмотрительно оглядев все открытые двери, щели и коридоры, которые могли обладать глазами, офицер вздохнул с облегчением и быстро проскользнул в узкий пласт горчично-желтого керосинового света из открытой каморки Ее Высочества. Лампа, а может быть ее улыбка освещала металлической пол, Куратова так до конца и не понял. Полковник поторапливал себя и свои секунды, отделяющие сладким предвкушением будущего отца от его будущего чада. С порога Кушана ошпарила его быстрым, встревоженным, словно последняя костровая искра взглядом, который мог значить только одно: "Дверь!" От этой искры Кушининых глаз Куратова вздрогнул всем телом и незамедлительно обернулся к искрящемуся золотом дверному кольцу и потянул его до упора на себя. Дверца медленно вздохнула и далее протяжно простонала, стукнувшись об дверной косяк. Офицер, вскипевший восторженным ожиданием чего-то чудесного, неземного, щекочущего сердце и волнующего кровь, перестал заботится о мирских нуждах, в особенности, о дверях, которые следует за собой закрывать. Принцесса торопливо суетилась в центре комнатки, пытаясь обогнать своими движениями заплывающие в голову Куратовы отчлененные мысли, являющиеся побочным эффектом этого секундного, но ожидания. Двумя руками напряженная Кушана старательно подтягивала, а затем и подворачивала вверх молочный хлопок своего легкого ночного одеяния. Волосы пышными огненным волнами медленно текли по ее плечам и спине, зажигаясь свечением лампы. Когда же все приготовления были за чертой совершенного, когда же Ее Высочество наконец оглянулась на своего названного мужа, и этот самый названный муж осторожно приложился к ее выросшему беременному животу. Подложив обе руки под грудь, она зажала в крепких кулаках теплеющих пальцев аккуратные комки мятой ткани. Она старалась не опускать глаза на набухающий, словно на дрожжах, живот. Отныне никаких поясов. Никакой обтягивающей синтетики. Как можно чаще запахиваться плащом. А как...? Как тогда оправдать эти двойные, а бывает и тройные порции провизии, которые стали теперь нередко приходиться на ее одиночную душу? Как, как объяснить однополчанам эту непонятную, резкую, нетерпеливую тягу к острому или сладкому, появившуюся из воздуха? Или... Или...! В то время как Кушана мечтала хоть на одну тысячную долю секунды разучится думать, отпустить, отстранить от себя неизбежный факт беременности, Куратова изо всех сил пытался вобрать в себя всю его теплоту, радость, насытится им. Его горячие руки мягко обхватили предмет ее волнения, и все эти повисшее в дышащем керосином воздухе мысли тотчас испарились, словно утренний туман, затенявший собой картину тихого, безоблачного счастья, легкой, безукоризненной радости и пока еще таинственного, но неспешно наступающего приторного торжества. Вот уже почти полгода назад в его голове образовалась и плотно закрепилась только одна, самая важная мысль. И больше всего ему нравилось, что эта мысль совсем скоро перестанет быть мыслью. Сон, принятие пищи и Кушанины женские достоинства очень сильно потеснило и почти вытеснило совсем его скорое отцовство. Куратова просто вскипал желанием поскорее опробовать на себе сию новую должность, которой главнокомандующая в скором времени обещалась его одарить. Обнаружив у себя свободное время, он любил выстраивать райское полотно того счастливейшего дня. Дня рождения пока еще крохотного, беспомощного счастья. Счастья, что будет обладать такой лучистой, искрящейся, словно утренняя роса улыбкой, спокойным, журчавшим, словно ручеек голосом и такими светлыми, горячими, как солнечный жар глазами. Дня рождения ребёнка. Дня, когда тайна перестанет прятаться в мыслях двоих и станет неоспоримым фактом связи главнокомандующего и старшего офицера третьей соединенной армии Торумекии. Куратова любил раскладывать по полочкам радостные мелочи рождения своего дитя. Каким будет его первое слово? Мама, папа, а может Торумекия? Когда прольется первый плач? В какой обстановке у Кушаны начнутся роды? Эти зажженные теплом мысли сохраняли ему мягкий нрав и легкую мальчишескую улыбку, которую не могли стереть с его помолодевшего лица тяжелые военные будни. Напротив, они предавали ему оптимизма стараться, не падать духом, шагать вперед и только вперед, сражаться, преодолевать жизненные и военные вихри, бездонные пропасти и режущие подводные камни. Мысли об растущем на глазах секрете не давали ему кануть в глубокую вечность последние пять месяцев. С того дня, с того первого дня, как последняя принцесса Торумекии получила свое интереснейшее положение, он блестел как начищенный латный доспех. Кушана вдруг вся прояснилась, посветлела от корней волнистых локонов до ступней, как первое рассветное облако. Она тотчас трезво почувствовала в себе ту легкую, летящую уверенность. Уверенность, которая могла появится только у женщины, твердо знающей о своей необходимости тому единственному на всей земле человеку, который сейчас стоит на коленях, прислонив свою голову к ее пополневшему телу. Беременная наследница престола Торумекии опустила лохматую голову вниз и легко докоснулась губами его аккуратно причесанных волос. В далеких походах и ближних землях Куратова привык провожать гаснущих однополчан в иные миры, между тем ему никогда не представлялось возможным наблюдать, как зажигается человеческая жизнь. И это человеческая жизнь уже была готова зажечься. – Ты слышал?- Будущая мама почувствовала в себе свое легкий пинок. "К папке хочет"- беззвучно улыбнулась Кушана, с теплым облегченно посмотрев на своего страшного офицера, который нарадоваться не мог своему выросшему в отруби матери ребенку. Куратову от каблуков ботфортов и до пышной макушки пропитывал горячий восторг. Он радовался так искренне, неподдельно, так, как может обрадоваться только будующий папа. Он слышал, кто бы мог сомневаться! Смятые морщинки под глазами разглаживались, а само ликующее лицо расцветало и искрилось радостью. Он утопал в сладком, шипящем тысячами пузырьков упоении. А в нем быстрее крови перетекало бесцветное светящееся вещество, которые не выявит не один рентген, ибо непоколебимое человеческое счастье науке не подвластно. И все вокруг вдруг стало таким лишним и пустым: слова, мысли и даже пробелы между строк. Казалось, в такой момент все ныне существующее утратило свою роскошь и великолепие и склонилось над неспешно ликующим отцом и насторожено затащившейся матерью. Во все клетки раздавалась радость. Он чувствовал, вот играющий поток течет по шее, дальше в грудь, проникает в сердце, заворачивает, идет на снижение, льется по кишечнику, достигает ног, далее к ступням, затем этот круг повторяется. Будущая мать начала устраивать такие минуты вечернего общения совсем недавно, буквально пару дней назад, после того, как она в первый раз почувствовала внутренних пинок своего маленького чада. Куратова замешкался, поднявшись с пола. Нет, он больше не в праве так бесцеремонно воровать драгоценные минуты у матери и дитя. Крепко расцеловав свою названную жену в обе щеки, он заботливо обхватил ее плечи и любя прошептал: – Ты у меня чудесница.