Наброски (рабочее)

Здравствуй, детка, я дома. Здравствуй, сука дорогая, я по тебе скучал. И я знаю, что ты – тоже. Тоже, слышу по трескоту плавно двигающейся жаровни. По стону Березок волшебной, мать твою, рощи. Очаровательной рощи! В ней не хватает только курганов и сраных фей с лепреконом. По завыванию слепых псов, чавканью мясорубки. По твоему живому телу, разуму, пропитавшему всю землю и каждое живое существо. Ветру перемен с грозовым ароматом подступающей самой опасной бури, перемалывающей все живое на своем пути и последующем за ним неправильным не одним солнцем, опасной тишиной и самым красивом рассветом. По твоей невидимой улыбке, вызывающий трепет внизу живота, такой, что так сладко и холодно где-то между лопаток. Здравствуй, Зона. Я наконец-то Дома. - Слышь, Косой, что там нынче слыхать? Руки уже не подрагивают, пальцы слушаются. Но какое в жопу кому дело, почему я предпочитаю молчать последние три часа? Слухи – это дело привычное. В нашем месте, на краю Зоны, уже пройдя опасную черту военных, добравшись до перевалочного пункта, можно расслабиться. Если ты пришел со стороны гражданки. А не От Туда. Слухи? Слухи, конечно, дело нужное. Некоторые слухи пишут на стенах внутри Зоны, очерчивают послания на заборах и того, что осталось от многоэтажек. А осталось ужасно много. Эдакие большие улеи, прячущие внутри себя весь колорит Красной Книги всякой мутированной дряни, начиная от крыс размером с рыси и заканчивая самой страшной аномалией под названием Кисель. Но какие сейчас, нахер, слухи? Я не собираюсь их подтверждать или распространять. Мне нужно совсем другое. К тому же, я мало говорю. - Леший, держи. А вот это уже иное дело. Рука сама тянется к наполненному до краев стакану. Пальцы стиснули так как крепко, как недавно держали родной АК, поливая огненным металлом костолома-костоправа. Опрокинув в себя содержимое, скривившись и закусив тут же соленым огурцом (мать вашу, какое блаженство! Вы не любите водку и соленые огурцы? Пройдете пару ходок и поймете, что нет ничего лучше после безумной свистопляски и простого наслаждения, что ты падла, живой!). Внимательные прищуренные глаза вывели из мира блаженства и экстаза. Хрустнув огурцом, проглотив его сразу, разглядывая оставшийся небольшой кусок, я вполне осознаю, насколько недоволен. Время тянется слишком медленно. Вернее, быстро здесь. А у меня его чертовски мало. У меня охуеть как мало времени. - Так, что тебе надо? - Вернее как рассчитаемся, м-да, Чечен? Я говорил, что это всё слишком долго? У него глаза бездушны, как чертово море. Или зона. Серые глыбы с проблесками чего-то чернильно-синего. И меняют, сука, свой цвет в зависимости от настроения. Крепкий, добротный ублюдок, тот, кого уже не любят видеть в нашей «таверне» и перевалочных пунктах. Тот, кого скорее пристрелят если он подойдет к ним меньше, чем на двести метров. Его зовут Яра. Чертов Яра, просоленный Зоной, прошитый ею на все миллиметры его тела, чувствующий себя как волчара на своей территории и шагающей по ней едва ли не как танцор прыгает по паркету с закрытыми глазами. Он знает её, он чует её, он впитывает её. - Ты долго. - Не хотели «продавать». Яра усмехается, склоняя голову на бок, точно по собачьи, и щурится. Насмешливо, так что уголки его губ подрагивают и на пар секунд обнажают ровные белоснежные зубы. Нет, таких в Зоне не бывает, не бывает у нормальных людей. Как и чутья к аномалиям, ненормального, звериного, почти мистического. Временами кажется, что он говорит с Зоной, а Зона говорит с ним – с её любимым ублюдком, шепчет на ухо как самая наглая кокетливая баба. И Яра ей ухмыляется, ведя неслышный разговор. Если надо кого-то устранить – попробуйте найти и купить Яра. Он любит охотиться. Но ещё больше он любит ходить в сердце Зоны, затянув за собой еще троих. - Леший. Слева. Мы идем быстро. Я знаю эту местность. Она стучит в моей крови, отдается в голове мягким пульсом живого длинного червя. Каждый запах здесь – индивидуален. Только самый глупый и неопытный сталкер не будет принюхиваться к ней. А зря… Зря этого не сделал щенок, покромсанный мясорубкой. А впереди то только начинается веселье. - Яра! Такое привычное сокращение радует мой слух. Мое настоящее имя давно стерто Зоной, вышкреблено не наждачкой, а перекати-полем, вырвано зубами диких псов, выбито ударом костоглода, выпито жадной пастью Красных Недолюдей. Яра. А когда-то и правда, как там, Яро-сс-лав? Да, Ярослав. Чутье не подводит. Чутье, данное мне в дар моей милой и самой любимой женщиной, говорит мне быть осторожным. Зона злится, ей определенно не нравится. Но не мои действия. Нет, я – её персональный Палач. Исполнитель её самых сокровенных и откровенно паскудных желаний. Чертов Санитар Леса, мать вашу. Любимый Санитар-Палач Яра собственной персоной. Не ждали суки, а я по ваши головы. С его тройкой таких уже не совсем людей. Но они не знают и им не надо это знать. Так будет спокойней. - Я пущу тебе пулю в башку, сука, если сделаешь ещё хоть один шаг. Странное чувство. Это Леший сзади стонет, у него пробита нога и подпалена шкура. Слишком не простая ходка, несколько крупных артефактов и голова того, на кого указала моя Любимая. Смаргивая муть на глазах, чувствуя металлический привкус во рту, я не могу разобрать точно вязь слов помимо шума в ушах. Нам всем досталось. Не каждый день бегаешь как подстреленный заяц по полю, раскидывая болты и пытаясь не попасть в стекляшку. Нога простреливает болью. Что-то горячее течет по… Нет, не только по ней, по лицу, лишая половины зрения. - Яра… - Назад, сука! - Лешего. Забери. Зоной кляну, шваль, забери его и помоги. Я – заплачу. Они – боятся. Боятся и ненавидят. Может потому я довольно смеюсь и смеялся тогда им в лицо, получив свой первый настоящий трофей от моей любимой? Может потому ты, Мара, отшила меня, убежав с перепугу к какому-то зеленому юнцу, не нюхавшему болотной травы нашей Питерской малышки Зоны, а я рассвирепев вырезал два отряда сталкеров? Старый Яра. Ужасный Яра. Проклятый Яра, снимающий скальпы и приносящий головы невидимой госпоже. Сталкер-мутант, слышащий Зону, епт! Правда какого же было ваше разочарование, когда у меня не обнаружилось лишних пары пальцев, щупальцев, рогов и прочего дерьма? Только чутье и дикая удача. Ну разве что… Пси? Ты знаешь, Мара, что это так. Я немножко не псих, а псионик. Благодаря моей Любимой. И мои парни… Лешего забирают нехотя. Пара артефактов за возможность подлатать моих ребят – это не такая большая цена. Я люблю своих парней. И Леший мне также дорог, как и Зубр. Леший – он из первых. Молчаливый умелый искатель, бывший егерь, а до этого служивый, прошедший Афган. Знакомый с тем, как пахнет кровь и как стучит сердце. Умелый читатель следов и тот, кто их путает. Старина Леший, с седой бородой, желтоватыми глазами умного филина, тонкими губами, невысокий ростом, но гацающий как горный козел по высоткам и хрен сорвется то! Хрен сорвется! Я знаю, что у него осталась жена и подрастают внуки. Он хранит их фото в нагрудном кармане, изредка достает и смотрит. Лешего вылечат. Он – наш торговец артефактами. Они принимают у него всё, что мы принесем. В отличии от Лешего, Зубра любят не торгаши, а бабы. Да, есть что любить – два метра роста, чисто славянский профиль Алеши Поповича, мускулатура, немного быковатый взгляд, но такой ебаный ухажер и неженка с женским полом, романтик. Ро-ма-а-а-нтик до мозга костей. Сам видел, как этот увалень таскал цветы одной из местных красавиц, где зараза нарвал, сам не знаю. Но потом объясняй этому идиоту, что они могут быть ядовиты и его руки я лечить не буду. А стреляет он добро. Не так метко как наш Леший, но с пулемета может заставить лечь и не высовываться любого, даже костоглода. Романтик, ушивающийся за Любавушкой своей, тьфу. Какая по счету Любавушка, Забавушка? - Я останусь. Шмель заставляет попятиться. И, пожалуй, я впервые с ним так сильно солидарен. За скрежетом железных ворот две фигуры моей команды, слаженной четверки, скрылись также быстро. С вышки продолжают целиться, желая выпустить пару крепких пуль по моей шкуре. И я знаю, что Серый бы с удовольствием выпустил весь магазин своего пистолета в мой череп, старый ублюдок. - Ты меня пугаешь. Мара. Моя детка… Славная, дикая, яростная кошка, прошедшая рядом не одну ходку плечом к плечу. Видевшая мои взлеты и падения, видевшая как я скулю от боли, попав в одну из ловушек аномалий, выдирая себе зубами жизнь, сражаясь со смертью. Мара, отдающаяся мне как пантера, сладкая, горькая, огненная как жаровня. Лихая как буревестник, с темными агатами глаз и огненно-рыжими волосами Валькирии. Моя прекрасная Мара. С такими сейчас оленьими глазами, лживыми как проклятые зеркала. Надавливающая острой сталью армейского ножа мне в живот. - Уходи, Яра. Все кончено. Недоумение. Явное, колючее, не достигающее моего разума. - Почему? Её пересохшие губы, как и мои, ранят нас друг друга. Мне приятно прикусить эти уста и вызвать стон, приятно взять её рот языком и… Получить укол стали, прошивающий самую малость именно меня, а не кого-то другого. Сука. Игривая кошка Мара. - Мы больше не в паре. Уходи. Иначе… - Иначе что? Пристрелишь меня? Мы встретились по весне. В третьем круге Зоны, поливая Красных из автоматов. Выдирая друг другу ещё одну попытку. Ведь когда слышишь СОС в Зоне нельзя не ответить. Пройдешь мимо – и Она накажет тебя. Подкинет аномалию прямо под ноги и никакие болты, чутье и удача тебе не помогут. А потом… Потом было так много, что я уже и не помню. Сколько ходок? Не важно. Только её фигура рядом, умение прикрыть, тепло тела и улыбка моей Валькирии. - Ты видел себя? Посмотри в зеркало, Яра. - А когда-то называла Аполлоном. В чем дело? Жиром не затек, плесенью не пророс, все как ты любишь, можешь снова потрогать, вперед, я не против. Дееспособен вполне, детка. А что? Так оно и есть, мне конечно не двадцать пять, но и не сорок. Живой, крепкий. Ну морда подбита, немного расчерчена одной когтистой лапой на башке, патлы отросли и не видно же! Зубы? Зубы все свои, не вставлял. Природное обаяние и харизма наглого животного, Шмель говорит, что наоборот харизматичного ублюдка-маньяка, но я ему не верю. Стараюсь не верить, все же не такой же я и уродец моральный, разве что самую малость. - Яра. Хватит. Самое забавное, что ты выстрелила, Мара. Твоя самая острая пуля прошила меня и дала осознать, что все кончено там, на Невском.. Когда твой юнец попался мне под руку. Моя милая Мара, твоя пуля отрезвила и дала мне понять, что и правда – конец. Валькирия больше не скачет со мной и у меня появилась одна единственная женщина, которую я буду любить всегда – и ты знаешь её имя. Бесишься ли ты, Мара? Давно побитый Зоной «Витязь» прекрасно спасал от всяких неурядиц. Подогнанный лично с некоторыми усовершенствованиями, местами облегченный. Его бы я не променял ни на новых АК, мой АК тоже стрелянный, подбитый под мою руку. Эти самые неурядицы мелькали перед глазами совсем недавно. Но, право дела, не щенок ведь уже. Запах свежей недавно скошенной травы резко ударил в нос. Это благо, что я уже давно не ношу шлем. Хоть он и прикреплен к поясу и в некоторых местах приходится возвращаться к старому доброму очистителю воздуха. Если бы был в нем – не заметил бы. И попался. Здесь, в Зоне, нет такого чистого запаха. Он как настоящая обманка может привлечь и заманить юнца и непросвещенного. Березоньки. Дико люблю березоньки. И эти острые свежие травинки, торчащие иглами вверх, прошивающие крепкие берцы на раз плюнуть, как нож масло. Не зря суда никто из живности не ходит. А Березонька то кочует, ползет себе по местности, очаровывая запахом лесом и сдобной поляны. Порой, говорят, у неё даже ягоды под стволом виднеются. Красные и наверняка сочные. Ага. Конечно. Ладно, милый, где ты там уже, а? Резкий выстрел и отгрызанный кусок камня прямо возле плеча заставил шарахнуться в сторону, перекатиться и застыть у стены. Ай, сука, молодец! За что люблю такую охоту, так это за адреналин! - Слышь, парень, долго бегать будешь? Вклиниваясь на волну, поднося к губам рацию, я прямо слышу как шкварчит где-то в пятидесяти метрах «микроволновка», переваривая сапог одно из партнеров этого сталкера. - Пошел нахуй! Я достану тебя, падла, слышишь?! - Ой, какие мы злые. Тебя мать не учила, что ругаться не хорошо? Нервный больно, выдохни. Я дам тебе пять минут форы, а ты беги, Форест, беги. Обещаю в зад не стрелять. - Да пошел ты… - Пасть закрыл и побежал. Я сегодня добрый, добежишь до Моста – так и быть, в этот раз отпущу. Шмель не разделяет моего веселья. Он хмурится, передергивает свою снайперку и молча уходит в сторону, ловить высотку. Умелый ублюдок, спрячется так, что сам не сыщу. Хотя, вру конечно, я то сыщу. Но другие? Это вряд ли. Шмель у нас первоклассный умелец выбрать места и высидеть в засаде. И стреляет так, что белке в глаз попадет, а костоглоду в то самое место – нежное и незащищенное. Страшный мужик – лучше не злить, не только пулей достанет, но и саперской лопатой. Коротко кивнув, рассыпаясь со своей тройкой в разные стороны, я чую как в спину мне глядит Зона. Воздух становится снова тяжелым, как кисель. Неверное опасное сравнение пробирает меня холодным потом, ибо Кисель я на своей жизни встречал. Да так, что поседел и едва не обосрался в тот первый раз. А что поделать, правду признавать себе легко – бежал так, что пятки сверкали, а сзади клокотало и жрало что-то или кого-то. Но страх отложился внутри и стал хорошим напоминанием, этот аромат и звук я узнаю из тысячи. Хоть и зараза эта обычно любит дома и всякие подвалы, а тут видать выглянула из подъезда, поймав какого глупого переростка хорька. Так, что тут у нас? Следов почти нет за мной, отличные берцы с увы индивидуальным следом (скажите зачем? Так вычислят быстро? А оно мне порой и надо, визитная блядь, карточка, как и моя работа с мордой) петляли и оставляли метку на влажной земле. Питер – он такой, вечно влажный, промозглый как болото, но порой теплый, радующий. как заскочивший на праздник клоун детвору. Присев и осмотрев чужие следы, я не смог сдержать короткого тихого почти утробного смеха. Хромает, сучонок, значит далеко и быстро не уйдет. Поправив бандаму, чистую (мать вашу, сам стирал три дня назад!) со старым рисунком черепов, сплюнув на землю, я с досады прикусил язык. - Яра! - Что тебе, юродивый? - Три дома влево, забор. О, наш мальчик уже орет на общую линию, обещая встретить нас со всем гостеприимством. - Шмель, Сокол ты мой ясноглазый, сделай милость, заставь невоспитанного помолчать. Одиночный выстрел. Вы ведь его не слышите, да? А я слышу. Тихий мягкий хлопок, точно чей-то палец о палец, вызывая мягкий зуд и секундное оцепенение. Да-да, оно такое остро колючее, точно иглой в палец, занозой в зад – неожиданно, страшно до одури для того, кто бежит. И сладко для того, кто стреляет. Пуля, летящая шмелем в одну цель. Острая, стальная, бессердечная, как сама Зона и такая же совершенная. Пуля имеет родную сестру – сигарету. Они так похожи, стоит только вторую закурить и начать полировать её пылающий конец о какую-либо поверхность. Она врезается совсем рядом с тем, кого мы гоним на убой. Так, легко, задев шлем и заставив упасть вперед от неожиданно удара. - Спасибо, Шмель. - Головушка болит, Яра? - Не люблю, когда языком треплют. Дальше – проще. Разве что мое чутье прямо вопит мне на ухо и говорит стой в одном из дворов. И правда, быстро ползущий туман по земле заставляет сбавить шаг и застыть вкопанным. Ведь на другом конце двора мелькает та самая тень. АК тяжелит приятно руку, прицел как всегда ловит кусок плеча и… Нет, плевков нет. Здесь – слишком опасно нарушать гармонию Зоны, смерти и жизни. Пальцы в перчатках, с обрезанными пальцами, похожими на те, что носят диковатые бойцы в клетках, любящие октагон, полезли в карман. Да, мои родимые, вот вы где. Ржавые болты, гайки. Несколько связанных тонкой полоской марли. Шагать нельзя. Пришлось даже ноги над поверхностью задержать и выждать. Так, сердце, давай. Насчет раз, два три… Тяжелый звук удара двух кусочков металла, только коснувшихся земли и уже заискрившихся. Вашу ж мать! Тело точно пружина рвануло вперед, с перекатом, ощущая жар за спиной, лижущий пятки. Сука, сука, сука! Марля вспыхнула огоньком и оказалась сожрана им же, зашкварчавшая жаровня разинула свою пасть и попыталась вспыхнуть ещё ярче. Ну добро, добро, милая, сегодня я не стану твоей курицей гриль! Быстро двигаясь, огибая невидимое, чуя на расстоянии трех метров ещё аномалии, я успеваю зацепиться за забор и перемахнуть через него. Быстро так, что сердце в пятках, душа где-то там, в другом месте, а тело движется со скоростью гепарда в погоней за кусок мяса и собственную жизнь. Перемахивая через ржавые бочки, кувыркаясь и прячась за каменными блоками, затылком чуя злобный взгляд, я успеваю улизнуть как чертова ласка от автоматной очереди. - Сука, я почти достал тебя, головорез хуев! Достал он, ага. Только себя выдав, глупый мальчишка. Пот раздразнил глаза, заставляя сморгнуть чаще обычного. И подумать. А что я вижу то? Права была Мара, вижу я немного не так, как раньше. С долей немного более ярких тонов, временами размытых дальних границ. Жаль, что я не тепловизер блин! Ну, что-то я засиделся тут, пора потанцевать то, а? - Яра, снять? - Двигаем. Яра. Яра. Яра. Они зовут меня редко. Спрашивают – еще реже. Ибо мы – один сплоченный организм. И этот щенок Форест понимает это лишком поздно. Когда острое жало ножа убивает его напарника Скетча, прибивает к полу, распоров горло и выпустив фонтан крови. Он орет и визжит, открывая огонь по уже пустому месту. Хрен тебе, Форест, а не мои парни. Ведь мы пропитаны Зоной и чуем, когда надо ускользнуть. Знаете, что такое состояние амок? Амок – это то же самое, что и берсерчество, помешательство, буйство и еще десятки синонимом разных древних народов для воинов, вошедших в раж. Только сейчас здесь нет щита и его не укусишь, а грызть свой АК и вопить на всю округу также глупо. Хотя, признаюсь, однажды я вопил. Амок. Это безумие красного танца. Берсерчество – это яростный запах крови, пороха, смерти и осенней подгнившей травы с болотным ароматом вод каналов на Невском проспекте. Это когда ты уже не ты. Есть только цель, красное марево перед глазами и кипящая кровь в венах. Когда ноги движутся быстрее обычного, когда тело становится частью Витязя, сидящего на мне и меня не возьмет пуля (нет, вру конечно, возьмет, но не остановит сразу). Когда костоглод не страшен и можно пойти на него в рукопашную или с одним армейским ножом. Когда аномалии сами не ползут в сторону, но ты обходишь их танцующе в каком-то шаманском безумном ритме, рыча и воя, брызжа слюной и убивая на ходу. И руки то в алом, морда тоже, а амок требует ещё. Ещё, еще и ещё. Вот так да, когда под рукой уже чьи-то кишки, а тебе жутко мало. И белые, неправдоподобно белые, зубы тянуться к куску мясо, но… - ЯРА! Черт. Мать вашу. Амок. Сочный танец, с глазами безумия и тысячи слез неба в этот момент, ибо оно рыдает и смеется, скрывая довольный хохот Зоны в карканье ворон. - с…С…ука…. Выбля…док… Мута…нт ху…ев… Да, это я тоже знаю. АК мой горяч от стрельбы, а нож покрыт вязкой красной жижей. Кажется, та девка визжала громче всех. Жаль её, Зубр бы не отказался от партнерши на пару ночей. А потом, может как истинный романтик- джентльмен отпустил бы, а Шмель отлучившись на проверку пути – добил бы. Определенно добил бы, одним выстрелом. Чтоб не мучилась. Штаны уже грязные от грязи и крови. Берцы тоже, не говоря про сбитые руки и содранный ноготь в процессе бешеной рукопашки и шлефовки пару раз стены. Верткий малый. Жаль его даже. На чужих губах кровь пузыриться и пенится. Перебито внутри все, уж точно не жилец. Да и кто ему даст шанс на жизнь то? Зона, я что ли? Но отдать должное, храбро дрался. Таких – я люблю. - Сука. - Ну, хватит уже, заладил. Сука, сука. Кобель я, самый натуральный. Его глаза злы и черны как очи Мары. Выколоть бы их. - Хочешь что-то спросить? И правда, хочет ведь. Хочет, глупый. - П…очему? - Что почему? – щурюсь, прекрасная зная суть вопроса. О, они все спрашивают одно и то же. Почему я перешел на сторону зла, почему пошел против своих и стал отстреливать сталкеров. Почему я такое говно неуловимое, что почему-то до сих пор меня пристрелить не могут. Почему я снимаю скальпы и развешиваю головы не деревьях как новогодние шары. Может, почему я не покрылся чешуей, шерстью или не отрастил себе рога и крылья, а может бесовской хвост? - Почему слежу за вашим количеством и тем, что вы себе позволяете, ублюдки, здесь? Булькает кровью. Он даже не услышит моего объяснения, да и какого черта я должен что-то объяснять? Знаете в чем прелесть саперской лопаты? Она прекрасно сносит головы, даже топор не нужен. Шмель услужливо протягивает мне её и задушливый хрип прерывает карканье все того же ворона-наблюдателя. Я видел смерти и хуже этой. Мои парни спокойно смотрят за всем, к тому же Зубр осматривает наши трофеи. Патроны никогда не бывают лишними, а наш Алеша Попович дотащит на себе всё, что нужно. Провиант на Лешем, Шмель снова и снова сканирует своим взором местность. И тактично говорит, что пора убираться, ибо на шум бойни обязательно нагрянут любители поживиться мертвечиной. - Знаю-знаю. Отмахиваясь как от комара, я устанавливаю голову на самом видном месте, надев на кол. Очередная надпись введет сталкеров в замешательство. Ведь право дело «Не бери слишком много, Зона не простит» - забавное напутствие. Прекрасная история и выдумка, в мои карманы и карманы моих ребят упадут зеленые свернутые в трубочку купюры от Чечена, на которые мы скупим нужные замены боекомплектов. А что насчет Палача и Санитара Зоны, то… Кхм, детка, повтори мне пожалуйста, кто там следующий в списке?