Счастье

Тот день Люба предпочитала не вспоминать. Да и услужливая память почти основательно стерла все детали ареста. Единственное, что прошло через многие годы, словно алая нить через ткань, - пощечина. Лейтенант Шульц силы не пожалел. В тот самый момент, оглушенная вспышкой боли, Люба хотела, чтобы немец поймал шальную пулю. И чем скорее, тем лучше. Потом, конечно, осознание пришло: хладнокровный Шульц, возможно, в первый раз в жизни, не выдержал нахлынувших эмоций. Солдату девушка казалась предательницей. А она, Любка, по сути, ею и являлась. Сначала она обманула немцев. Но это – во благо. А могла ли юная комсомолка предать свою «Молодую. Гвардию»? Нет, конечно нет. Шевцовой казалось, что умереть лучше. Хотя жить хотелось, да так сильно, что в груди кололо. Девушка отчаянно подавляла в себе жажду к воле, свободе. Она была обречена. Их всех взяли в плен. Пытки казались бесконечными. Люба не позволила себе ни одной слезинки, ни одной мольбы. Она кричала, ругала немцев, безумно смеялась. А они били… В один из вечеров к ней в допросную, которая на деле являлась пыточной, пришел Шульц. Любка подняла глаза и, еле найдя в себе силы, с усмешкой спросила: - Что, лейтенант, соскучился? - Глупость не говорить, Люба, - ответил немец. Шевцова рассмеялась его акценту: - Это ты ерунды не болтай. Раз пришел – значит, неспроста. Этот вечер был поворотным. Шульц, несмотря на внешнюю холодность и безэмоциональность, в Любку был влюблен, как мальчишка. Предложил бежать с ним. Любила ли его Шевцова? Тогда, наверное, нет. Зато она любила жить. И согласилась, ухватившись за соломинку. А потом был побег. Укрытия, вечное волнение Шульца… Любе же все напоминало затянувшуюся детскую игру в прятки. Страха не было, только отчаянная, бескрылая надежда на спасение. Которая оправдалась. Германия, так ненавидимая Любой, стала ей домом. А вернее, ее ковчегом, на котором она спаслась от казавшейся неминуемой смерти. Замужество, тихая и мирная жизнь без бесконечных бомбежек. Это спокойное счастье казалось Любке предательством перед другими ребятами, убитыми, замученными пытками. Она должна была стать одной из них. Но не стала, благодаря Шульцу. Сейчас муж стоял рядом, обнимая ее, Любу. Небольшой катер разрезал ветер, легко и непринужденно мчался по волнам. Люба смотрела вокруг, море казалось ей чем-то необыкновенным и волшебным. Она смотрела на свое отражение в блестящей поверхности перил и недоумевала. Эта красивая замужняя женщина почти тридцати годов от роду – она? Как быстро прошли-пролетели двенадцать лет с того рокового года… Кончилась война, кончилась. А Любка – Любовь Шульц! – совсем не изменилась. Все та же. Артистка, живая и веселая. С цепким, острым взглядом серых глаз. Напряженная, как струна, от воспоминаний, что отзываются болью меж лопаток. Живая. Счастливая. И стыдящаяся своего счастья. - Мама, мама! А там – русские? – мальчишка хватает Любу за юбку, указывает на стоящую на другом конце палубы пару. Люба гладит сына по голове, оборачивается. Прислушивается: да, русские. Наши. Мужчина поворачивается, женщина вслед за ним. Люба всматривается в их счастливые, а оттого неимоверно красивые лица. И вмиг – падает на руки мужа. Ведь там, всего в трех метрах, стоят они: Сережка Тюленин и Валя Борц. Родные, любимые ребята. Пока Любу приводят в чувство, Сергей с Валерией уже уходят. А молодая женщина плачет, закрыв лицо руками. Муж понимающе молчит, а сын дергает маму за юбку и спрашивает, что же случилось. Он еще так многого не понимает…