Старое ведро

      Вытянутое здание железнодорожной станции «Осташков» одиноко стояло под лазурно-серым небом. Бирюзовые кусочки отвалившейся с фасада краски падали под ноги редким пассажирам, мимо вагонов летал аппетитный запах сладких булочек, а баянист Виталий тянул свою заунывную песню, пытаясь перекричать лаявших неподалеку собак. Эти лающие негодники прибежали вместе с бабой Аней и дедом Сергеем, которые суетились у перрона и каждые десять секунд щурили глаза, пытаясь рассмотреть время на большом циферблате. Лето — лучшее время года. Дед проводит целые дни в огороде, воюя с сорняками и вредителями, а баба варит варенья и солит огурцы. Но, главное, к ним приезжает погостить их дорогой и любимый внучок.       Характерное постукивание оповестило встречающих о скором прибытии поезда. Стая воробьёв, уютно устроившаяся на рельсах, в испуге распустила крылья и улетела куда-то в сторону солнца. Виталий замолк, приставляя к своим губам фляжку и делая несколько судорожных глотков. Щекастый оборванец Петька побежал с запутавшимся в ногах ранцем по горячему асфальту и кинулся в объятия к бабушке и дедушке.       — Петьк, ну чего ты, чуть нас, старых, с ног не сбил.       — Никакие вы не старые! Нам в школе рассказывали, что в Европе до ста двух лет живут, — гордо сказал мальчик.       — Мужики, вам бы все о науках языком чесать. Иди же сюда, проказник, дай в темечко поцелую.       Наобнимавшись и убедившись, что эти родители не морили внука голодом в своей столице, они направились в сторону дома в Картунском бору, весело беседуя друг с другом.       Деревенская ребятня была заранее предупреждена о Петькином приезде и успела достать с расспросами всех местных жителей. Едва красная косынка бабы Ани показалась из-за пригорка, как детвора дружной толпой уже устремилась им на встречу. В новоприбывшего сразу же запустили мячом, который тот ловко поймал руками.       — Я поиграю, ничего? — с надеждой спросил он у дедушки.       — Эка беда, конечно поиграй. А мы пойдем с бабой обед поставим.       Весело взвизгнув, Петя дал пас стоявшему рядом пареньку. Радостный гам от гоняющей мяч компании поставил на ноги всю деревню. Из деревянных окошек выглядывали местные жители, из-за любопытства побросавшие свои обычные дела. Через ставни передавались горячий чай и ломти свежеиспеченного хлеба, которые сразу же исчезали в голодных ртах. Голубоглазая девчушка, которой наконец-таки дали пас, не рассчитав силу, запустила мяч во двор чужого дома, стоявшего на самом краю деревни. Дети в испуге смотрели на покосившуюся крышу и разваливающееся крыльцо, боясь издать лишний звук.       — Что случилось? Почему игра остановилась? — Петька не мог понять, что мешало им просто сбегать за мячом.       — Мы туда не пойдём! Там живёт Угрюмый. Туда нельзя. Да ну этот мяч! — в разнобой затараторили ребята и начали играть в догонялки, убегая все дальше и дальше от зловещего жилища. Мяч уютно лежал в заросшем дворе.       Солнце уже давно скрылось за горизонтом, в деревенский домах потух свет. Звонко пели птицы, перелетая с ветки на ветку, стрекотали притаившиеся в кустах кузнечики и квакали земляные лягушки. Вот только Петька никак не мог уснуть и ворочался на кровати. Перед его глазами постоянно вставал этот мрачный дом. Ему даже казалось, что он слышал жуткое завывание ветра, лай злых собак и уханье совы. Не в силах больше этого выносить, он вскочил, тихонько оделся и на цыпочках, крадучись, вышел из избушки. Слегка влажная трава неприятно лупила по голым ногам, пока он на всех парах мчался к краю деревни. По земле медленно скользили жуткие тени, которые так и норовили схватить мальчика за щиколотку и утянуть в бездонную пропасть. Над его головой размахивали крыльями огромные существа, способные сжать его в острых когтях и скормить своим не менее кровожадным птенцам. Но Петька продолжал бежать вперед. Уже можно было разглядеть выгнутую дугой калитку, у которой стоял чёрный силуэт. Мальчик приблизился ещё немного, и силуэт приобрел форму крупного человека, который тяжело и медленно передвигался в сторону дома. Один рукав тёмной шинели был пустым, в руке было зажато ведро.       С трудом дождавшись утра, Петя влетел на кухню и подсел к Бабушке.       — Кто такой Угрюмый? — два заинтересованных и чистых глаза смотрели на собеседника, ожидая получить ответ на пожиравший их вопрос. Сопротивляться такому чуду было бесполезно.       — Это Фёдор Однорукий, воротился с войны без руки, девка его безрукого не приняла и выскочила замуж за другого. Он на весь мир обиделся, перестал водиться с людьми, на свет белый не выходит, дом его покосился, двор зарос крапивой. Детвора теперь боится даже к дому его приближаться, — нехотя проговорила баба Аня, несколько раз прерывая рассказ кашлем.       — А что же, люди ему не помогают?       — Поначалу люди навещали его и предлагали помощь, но он только бранился на них, гнал, а потом и вовсе перестал в дом пускать. К нему и ходить не стали, прозвали Угрюмым, — уголки рта внука опустились вниз, а между бровями пролегла морщинка. — Не забивай себе голову, иди, играй с ребятами!       Не удовлетворившись объяснением, он все-таки решил послушаться и выйти погулять. Слегка приоткрыл дверь, и его оглушила волна детского смеха. Получив одобрительный кивок бабушки, Петька переступил через порог.       Мысль о несправедливости не давала ему успокоиться. Каждый день он стал приходить к дому Угрюмого и, не жалея времени и сил, выдергивать крапиву, которая нещадно жгла нежную кожу на его ладошках даже через перчатки. Зато каким наслаждение после стольких дней работы было видеть полностью очищенный участок. Казалось, солнечные лучи перестали бояться ужалиться от этой жгучей травы и вспомнили о существовании покосившейся избы, в благодарность озарив ее спасительным светом. С улыбкой от уха до уха, Петя ставил полное ведро на крыльцо и уже собирался бежать, как услышал скрип двери. Руки и ноги перестали слушаться его и почему-то замерли, а на пороге появился заросший измождённый старик.       — Здравствуйте, дядя Фёдор, — он очень старался придать словам будничный тон, для успокоения пощипывая ногу через карман штанов.       — Давно меня уже никто так не называл. Ты чей такой? — прохрипел в ответ мужчина и облокотился об дверной проём, тем самым придавая устойчивость своей позиции.       — Я из Егоровых, внук бабы Ани и деда Сергея, — страх, навязанный деревней, постепенно отходил, уступая место безграничному уважению. Человек с такими глазами по определению не мог причинить зла.       — А… Приезжий, значит? — Мальчик не нашёлся, что сказать, и просто утвердительно кивнул в ответ. Вдвоём они стояли и слушали мелодичное журчание речушки и жужжание пчел, не зная, как продолжить оборвавшийся диалог. Первым подал голос Федор. — Хочешь, я тебе грибное место покажу?       — Хочу.       Обойдя юнца, бывший солдат заковылял вперед, в сторону восхода. С легкой обидой заметив, что длина шагов старика больше, чем его собственных, Петька плюнул на свои попытки идти с Угрюмым в ногу и перешёл на лёгкий бег. Ветки деревьев хлестали их по рукам, будто давая “пять” и пуская в свой, иной, мир. Под ногами и над головами копошились какие-то зверьки, переговариваясь между собой на непонятном языке.       “Вот бы его выучить”, — мечтал мальчик.       Отвлёкшись, он почувствовал, что что-то пошло не так, только тогда, когда заныла спина.       — Да, брёвна с блиндажных перекрытий растащили, а ямы-то остались, — Федор подал руку неосмотрительному шпингалету и помог вылезти. Взгляд смотрел сквозь, в одну точку. Петя проследил за ним.       — Что Вы, дядя Фёдор, смотрите на это ржавое дырявое ведро?       — Да воевал я тут, Петя. Не в этом самом бору, а рядом, в таком же.       От колючего ледяного воздуха ничего не спасает, собственные мысли заглушают постоянная стрельба и грохот рвущихся снарядов. Слава богу, что за кустами нашлась металлическая бочка, которая сейчас занимает все внимание. Товарищи задумали смастерить печку, видимо, пытаются вырезать дверцу. Недавно прибывший светловолосый юноша со слезами на глазах тащит к нам худое ведро, смятое в форме конуса, и прилаживает получившийся переход от самодельной печки к трубе.       — Федь, подсоби! — читаю по его губам.       Огонёк, исходящей из спички, приятно согревает задубевшие пальцы. Пламя в печи поможет пережить несколько ночей.       ..       Мысль, что я жив, приятно щекочет виски. Мысль, что потерял многих товарищей, рвёт сердце. Но этот бой был за нами.       С недавних пор, весь наш быт крутится вокруг ведра: он греет руки, тот прикуривает, а я подрумяниваю краюху хлеба. Уцелевшие мечтают увидеть оставленные семьи.       Аккуратно достаю из своей гимнастерки фотографию, как будто она может стать еще более измятой. Что Ей написать? Чёртов текст не хочет идти, и девственный лист бумаги перехватывает танцующие огоньки в печи.       ..       Сегодня разбираем блиндаж, туда-сюда ходят суетящиеся солдаты.       — Быстрее! Ну! Ну! Меняем позицию, — торопит командир.       Светловолосый мужчина разбирает печь, остальные укладывают её и трубу в машину. Поднимаю с земли отслужившее ведро и несу к ним.       — Места уже нет!       — Брось ты его, заразу! Там другое найдёшь!       Товащи гогочат мне в спину. Делать нечего, оставляю.       ..       Военный госпиталь. Запах крови и гниющей плоти. Желтые лица отбивают охоту жить, вокруг бегают врачи и медсёстры. Мою руку пришлось ампутировать.       — Прощай, Фёдор, наш отряд сегодня меняет позицию. Мы уходим, — произносит куда-то в свои ботинки командир.       — Пополнение прибыло! — оповещает его какой-то юноша, отдавая честь.       Спина командира закрывает собой всех больных. За окнами его встречает смех прибывших молодых солдат. Поворачиваю голову и утыкаюсь в подушку.       — Вот и я, как это старое ведро, остался никому не нужным. Вернулся в деревню, а моя невеста испугалась. Что ей делать-то с калекой? Чем были живы мы, и на что надеялись, и самая дружба наша бескорыстная — прошло всё дымом, и никогда уж больше не служить этому ржавому, забытому…       Они опять стояли, не зная, что сказать друг другу. Всё живое замерло, ветер боялся колыхать листву. Несмелые пальчики Петьки обхватили грубую ладонь. Другой ручкой он взял ведро. Он сможет его почистить.