H2O2

Баки возвращается. Проходит всего неделя с тех пор, как небо над Вашингтоном осыпалось осколками подорванных хеликериеров, а Баки уже сидит на кухне Стива, держит в пальцах чашку чая пополам с коньяком и молчит. Слишком просто. Баки вспомнил, конечно, не всё, но многое; он помнит Ревущих, помнит жизнь до войны. Он послушно таскается со Стивом по лабораториям Старк Индастриз, стараясь доставить ему поменьше проблем, безропотно сносит допросы и бесчисленные исследования, а потом возвращается с ним домой и старательно пытается стать для Стива тем, кем он был. Получается плохо. Получается какой-то кукольный дом. Баки соглашается на любую его идею, будь то кино, пробежка или субботний матч, но стоит Стиву спросить, чего хочется самому Баки, тот лишь безразлично поводит плечом. И ждёт очередного предложения Стива, как ждут команды. Стив успокаивает себя: слишком много боёв, слишком мало времени, пройдёт пара месяцев – Бак вернётся, он всё вспомнит и оживёт… У него нет этих месяцев. Третьим вечером Баки спрашивает: — Я помню, мы… нас. Вместе. Стив осторожно кивает. — Долго? Стив едва не отвечает «всегда». — За год, как ты ушёл добровольцем. Баки отводит глаза, нахмурившись, но Стив не успевает узнать, в чём дело, – тот снова вскидывается: — А сейчас? Это сейчас для Стива самое страшное. Стив не знает, как об этом сказать. Стив не узнаёт его. Он глядит на него беспрерывно, полный надежды, ищет, присматривается, ждёт, но раз за разом видит всё то же – Зимнего солдата, не Баки. И через эту тонкую, призрачную преграду невозможно перешагнуть. Стив готов на всё, господи, он отдаст за него всё на свете. Стив умрёт за него. С радостью. После поезда… после всего, что было, о таком финале можно только мечтать. Не за мир, не за мифическую свободу, родную страну или чужую идею – за своего Баки. Стив убьёт за него. Стив не может ему солгать. Стив ничего не отвечает. Баки подбирается ближе, цепко следя за реакцией, и не обнимает, прикасается губами к губам, невесомо и сухо, в любой момент готовый отпрянуть, и больше всего Стиву хочется малодушно сбежать, но от этого не сбежишь. Он ровней распрямляет плечи и медленно вдыхает. Стив помнит, как Баки смотрел на него, с бесконечным теплом, чуть лукаво, хитро – а перед тем, как заняться делом, всегда чуть-чуть вопросительно. Даже потом, после сыворотки, когда Стив играючи поднимал мотоцикл и едва замечал бросок в двадцать миль, Баки по-прежнему спрашивал, как спрашивал каждый раз, когда Стив был тщедушным и хлипким. И Стив ни за что бы ему не признался – возможно, единственное, в чём он не признался бы Баки (возможно, не стоило, раз Баки продолжал так смотреть) – Стиву был нужен этот взгляд, лишний раз говорящий: Баки видит в нём простого, прежнего мальчишку из Бруклина. И видит бог, Стив старается разглядеть это снова. Но кроме страха и настороженности, нет ничего. В глазах Баки – опаска голодного зверя, которому протянули кусок мяса. Баки тихо целует его и не закрывает глаз – их закрывает Стив, чтобы устоять. Стив помнит, как целовал его после разгрома австрийского лагеря. Раненых было много; пришлось сделать привал. Стив раздобыл плащ-палатку, застелил ей траву под кустами густого ракитника, стремясь устроить Баки получше. Уже опустившись на нехитрую постель, тот застыл ненадолго, опираясь на локоть, пристально, непонятно тоскливо на него посмотрел – и его сорвало. Стив сам не понял, как оказался рядом. Прижался губами к виску, к разбитой скуле, к губам. Не давая опомниться, спустился к ключице и ниже. Баки весь дрожал, даже губы подрагивали, не от холода, точно, гладил ему затылок и шею и поначалу ещё пытался: — Стив, ты свихнулся, я же грязный, как чёрт… Стив ни слова не понимал. Слышал только чужую дрожь и знакомые, любимые руки на шее, аккуратно выпутывал из рваной рубашки и шептал уже куда-то под рёбра: — Ага, хорошо, хорошо… Баки бросил безнадёжные уговоры и вцепился в траву, стараясь не толкнуться ему в рот слишком грубо, а Стив всё целовал, только целовал, едва придерживая руками, – под рубашкой в поздних сумерках ясно темнели синяки; прижимал губами пульс, шелестом по коже повторял заветное «Баки, Баки…» и никак не мог остановиться. Только когда Бак второй раз выгнулся, прокусив губу и ощутимо дёрнув Стива за волосы, он худо-бедно взял себя в руки. Давно пора было: Баки всем телом потянулся под ним, растрепал ему волосы благодарно и мягко и мгновенно уснул. Стив не сразу заметил: с тех пор Бак и в самых отчаянных миссиях всегда был с иголочки. А той ночью… той ночью Стив так и не сомкнул глаз; устроив Баки головой у себя на коленях, перебирал спутанные пряди, охраняя ночлег и сон. За час до рассвета Баки проснулся, потянулся к нему. Совсем рядом спали десятки людей, всматривались в ночь караульные; нельзя было быть громче шороха леса, громче шелеста листьев. И нельзя было подождать. Стив изменился; подготовка требовалась дольше прежней, но по счастью, сыворотка прибавила ему выдержки, а не только роста и мышц. Чутко прислушиваясь, Стив осторожно раскрывал его пальцами, ловил тяжёлые выдохи и мелкую дрожь и уже собирался добавить третий, но Баки вдруг нервно зашептал: — Погоди, погоди… — и вцепился ему в предплечье. Стив застыл, не дыша, так боясь повредить, а Баки стиснул зубы, точно сопротивляясь, только что не до хруста сдавил бёдрами кисть, зажмурился – и со стоном откинулся на плащ. Через долгое мгновение глянул из-под ресниц, виновато улыбнулся: — Прости, я сегодня что-то не в форме. Стив помнит, как его захлестнуло горячей волной, от нежности, от тоски, от чего-то, что он и сам не мог выразить, – так сильно, что пришлось торопливо сглотнуть и прижаться губами к искусанному, жаркому рту. Баки понял, конечно; Баки отвечал. Спустя несколько минут Стив уже заполнял его собой невыносимо медленными, осторожными толчками, и Баки цепенел от удовольствия, лишь изредка вздрагивая от слишком глубоких касаний, сминая пальцами мокрый загривок, беззвучно выдыхая: «Стив… Стив!..» — а потом до крови прикусил ладонь, заглушая крик, не справляясь с разрядкой. Его Баки. Стив не может ему изменить. С поцелуями ничего не выходит, и Баки пробует прикасаться. Ненавязчиво – задержать ладонь, передавая чашку; на скамье стадиона прижаться бедром; обхватить за пояс, сидя сзади на мотоцикле – не больше, чем того требует ситуация, и всё равно Стива не отпускает чувство, что Бак во всех смыслах прощупывает его. Стив научился не вздрагивать, но с каждым тихим касанием вместо привычного, желанного тепла спину пробирает озноб. А ведь совсем недавно, четыре… семьдесят четыре года назад было намного проще. Стив хотел его всё время, как помешанный. Достаточно было одного взгляда, скользнувшего по шее за ворот рубашки; одного невесомого касания, слишком лёгкого для дружеского, слишком жаркого, чтобы упустить. Что там – хватало чуть заметного, прерывистого выдоха, и Стив уже искал укрытие, а спустя четверть часа хрипел и жмурился, подставляясь, пока Баки вколачивал его в стену брошенного домишки. Стив заводился с пол-оборота, навёрстывая упущенное. Сейчас же он будто снова провалился под лёд. Как-то раз они даже устраивают спарринг; для Стива это испытание похлеще поцелуев, но опасения не оправдываются. Тренировка – бой двух суперсолдат, и только; в нём ни тени прелюдии, требующей немедленной кульминации. После спарринга Стив чувствует лишь честную, приятную усталость, и сколько может судить, не раз и не два прижавшись вплотную, Баки тоже не особенно возбуждён. Стив уже не понимает их обоих. Стив выныривает из прошлого – Баки протягивает ему блокнот. — Ух ты, третий день его ищу! Где он был? — У Ширли. Ответь Баки «у Энакина Скайуокера», Стив был бы меньше удивлён. — Ширли. — Жгучая брюнетка с ямочками на щеках. Стив понятия не имеет, кто это. Последняя брюнетка, с которой он общался… Мария Хилл? — Пять футов, четыре дюйма, глаза зелёные, на левой скуле три родинки, шрам на локте – ожог. — … — Официантка в кафе на Восьмой. Стив наконец вспоминает: — Кофейня, точно! — добавляет досадливо: — ей-богу, Бак, начал бы ещё с группы крови. И почти слышит весёлое, с прищуром: «Роджерс, ты безнадёжен!» Баки отчаянно ревновал. Как-то вечером долгожданного отгула они вновь оказались в баре, и одна из случайных подружек так открыто восторгалась капитаном-героем, что у Баки свело на стакане пальцы. Стиву пришлось, рискуя быть замеченным, запустить ладонь ему под китель и долго поглаживать ямку на пояснице, до тех пор, пока тот не пришёл в себя. Сейчас он только хмыкает, вспоминая. Зимний солдат отвечает привычно нечитаемым взглядом, но Стив всё-таки получает свой кофе, а главное, возвращает блокнот. На исчёрканных листах вперемешку пейзажи, деревья, птицы… Зимний солдат. Спит за столом на кухне, стоит у окна, читает. Хмурится, собирает волосы в хвост. На последнем листе Баки, такой, каким Стив его помнит. Баки стрижётся. Коротко, совсем современно – рваные пряди, смешной вихор – но ему идёт. Он словно сбросил лет десять, а по их общей шкале – все восемьдесят, вот только если бы всё было так просто. Стрижкой не вернуть того парня с ясными, озорными глазами; на Стива по-прежнему холодно смотрит Зимний солдат. И Стив бы мог объяснить войной весь этот холод, но побывав на фронте и в плену, через огонь передовых и ужас изолятора Баки пронёс в себе тот яркий, ослепительно живой свет, что делал его сердцем любой компании, заставлял влюбляться без памяти, что сверкал в глазах и согревал улыбкой. Бак сохранил, сберёг его для Стива – и отдал, весь, без остатка, до последней искры. Стив не может его предать. Отчасти в этом виноват и сам Баки. На жизнь в полжизни, полсердца Стива он теперь был не согласен. Когда в баре Бак понял, что Пэгги не просто одна из коллег по службе, он переменился в лице, всего на секунды, но Стив заметил, и заметил бы всё равно, даже не будь той сорвавшейся, горькой фразы про невидимку. Стоило Пэгги уйти, Стив, улучив момент, крепко ухватил его за плечи, притянул к себе и, ткнувшись носом в висок, прошептал: «Ну что ты, Баки…» Баки ещё долго молчал, а после утащил его наверх, в одну из крохотных меблированных комнат, и не давал покоя до рассвета, умудрившись вусмерть измотать даже непобедимого Капитана Америку. Проснувшись утром в груде разворошенных простыней, они ржали как подорванные: по обоим точно проехался танк. Стив краснел до конца дня и выше вздёргивал воротник куртки, тщетно пряча красноречивые метки, а Баки не переставал ухмыляться, сияя, будто выиграл главный бой. Стив скучает так, что порой трудно дышать. На исходе трёх недель Бак приходит ночью. Стив помнит, как случился первый раз, пусть и довольно расплывчато. У него был чудовищный бронхит, грозящий вот-вот перейти в пневмонию, мать ушла на дежурство, и Баки – обычное дело – остался с ним ночевать. Он понял уже много после: Баки тогда перепугался до чёрта, решив, что с такими приступами Стив может не протянуть. Забравшись под одеяло, он всё присматривался к нему в темноте, долго гладил по взмокшему виску, по горячим рукам, а потом позвал почти неслышно: — Стиви, давай попробуем, а?.. Стив отчётливо разобрал слова, но даже не попытался осознать их; его лихорадило, было страшно жарко, а Баки казался прохладным, безотчётно хотелось прижаться к нему. Но это ведь слабость, Стив не позволял себе слабостей, и когда Бак потянулся сам, осторожно обнял, задержав шероховатую ладонь на спине, поглаживая между лопаток, Стив сперва подумал, что бредит. Баки – самое ценное, самое дорогое, что у него было – прихватил губами его растрескавшиеся, сухие губы, пальцами невесомо коснулся щеки, обжёг ладонью затылок, привлекая ближе, а потом сделал совсем невозможное – скользнул рукой к животу и вниз, Стив чудом не заскулил. Жарко стало совсем по-другому. Стив невольно толкнулся навстречу неуверенной ласке, и тут же смутился, попытался отпрянуть – Бак не дал. Ясно уловив первый отклик, придвинулся тесней, навис над ним, поцеловал уже совсем по-другому, раздумчиво и неспешно, поглаживая член через бельё, а потом вдруг обхватил так нестерпимо хорошо и крепко, что Стив случайно прикусил ему губу. Вдохнул испуганно и, силясь удержать, вцепился в лямки его нательной майки, но Баки только засмеялся, низко, бархатно, и пользуясь моментом, стащил со Стива его собственную; так же, не сбросив одеяла, приподняв за бёдра, избавил от остатков белья. Погладил одновременно бережно и пытливо. Стив уже окончательно потерялся в пространстве, ощущая лишь губы на губах и широкую, сильную ладонь между бёдер, когда Баки оторвался от него, шумно переводя дух: — Нет, так неинтересно. Подождёшь? Я мигом! Стив нехотя ухнул в ответ. Перед глазами плыло. Баки выскочил из-под одеяла, куда-то исчез, вернулся; в сумраке мягкой тенью рисовался его силуэт. Баки спешно стянул через голову майку, стащил трусы и, зашвырнув их на кресло, юркнул под одеяло, стараясь выпустить поменьше тепла. Снова прижался к Стиву, быстро поцеловал, огладил внизу, проверяя, дождался ли – пальцы у него были скользкие, чуть липковатые – а потом отстранился, согнул ноги в коленях и завозился, размеренно, напряженно дыша. Стив решил, он прикасается к себе, как только что касался Стива, и позволил любопытству взять верх: подушечками пальцев провёл по груди, прошёлся по влажному, подрагивающему животу, отследив мягкую дорожку и не столкнувшись с рукой Баки, сам коснулся члена; Баки вздрогнул и засопел. Стив застыл: — Тебе не нравится? — Стив… — Бак перевёл дыхание, но так и не ответил – только прижался лбом ему ко лбу, а когда Стив очертил головку пальцем, растирая проступившие капли, дёрнулся и забормотал уже совсем непонятно, — сейчас, сейчас, дай мне ещё минутку… Стив послушно замер, хотя руку всё-таки не убрал, а Бак и правда перестал возиться, потянулся к тумбочке у кровати, не то к полотенцу, не то к миске с водой – Стив расслышал всплеск – а потом улёгся на спину и позвал так хрипло, как будто это он был простужен: — Иди ко мне. Стив перебрался на него, Баки обхватил его бёдрами. Чувствовать его всем телом было ужасно здорово, но тот слегка приподнялся, пристраивая Стива к себе, и от мысли, что можно ощутить ещё полней, температура, кажется, скакнула до сорока. От нетерпения, от жара, бьющегося в крови и лёгких, он, наверно, двинулся слишком резко – Баки всхлипнул и подобрался, Стив не мог не услышать: — Хей, ты как? Прикусив губу, тот вдохнул, осторожно поёрзал: — Ничего, ты только… небыстро, ладно? Стив кивнул, выждал, попробовал ещё тише, но Баки с трудом давались движения; он был очень тесный, даже жёсткий, и какой-то по-особенному сладкий, у Стива от желания терпко закололо под языком. Он замер, чуть дыша, едва сдерживаясь, а потом по наитию повёл рукой вниз, обхватил головку, погладил, повторяя недавние движения Баки; тот охнул, задышал тяжелей – и вдруг застонал и прогнулся, подаваясь к его руке. Сердце заколотилось совсем заполошно, Стив и не представлял, что Баки бывает таким, горячим, дрожащим и мокрым, открытым. Нуждающимся – в нём, Стиве. Стив склонился к нему, пытаясь поймать в темноте взгляд, зацепил подбородок губами – Баки жадно хватанул воздух и поцеловал, развязно, влажно, языком обшаривая рот; Стив откликнулся, уверенней задвигал ладонью. Поцелуй скоро пришлось разорвать, воздуха и так не хватало, а потом он совсем исчез; Баки сжался внутри раз, другой, и его дрожь как будто перетекла в Стива; его тряхнуло от макушки до пят, по телу брызнула пьянящая волна, Стив посильней вцепился в простыни. Он даже не сразу понял, что случилось, понял только, что так хорошо, так горячо ему ещё не было никогда. Стив проспал всю ночь на локте Баки; тот так и не выпустил его из рук. Наутро ему стало лучше. Может, всё дело было в том, что Баки послужил отличной грелкой, может – в чём-то другом. Они стали спать вместе, но не сказать чтобы часто. Баки по-прежнему таскался по девушкам, ему нужно было больше, чем Стиву, а Стив не мог похвастать ни выносливостью, ни особым умением. А может, Баки просто сомневался, что Стив хочет его так же, как он сам, а не потому, что не с кем сравнивать. В конце концов, Стив ведь тоже иногда переживал, что Баки с ним из жалости, всё же Баки Барнс был слишком хорош. Во всём. А может, это только глупые отговорки, и всему виной его проклятая сдержанность. Стив ведь так ни разу не сказал, как сильно Бак ему был нужен. А потом случилась война. Проскользнув под одеяло, Баки пару минут лежит неподвижно, словно ждёт, что его прогонят. Стива знобит от одной этой неуверенности; стараясь не ёжиться, он глядит в потолок. Баки придвигается ближе. Склоняется так, что дыхание уже касается губ, и осторожно целует. Замирает. Присматривается. Выждав, целует опять. Действует так немыслимо тихо и аккуратно, что это всё больше походит на опыт, дурацкий эксперимент, стерильный и точный, лишённый желания и эмоций. Стив гонит от себя эту мысль, приоткрывает губы, позволяя себя целовать. Он не отталкивает – не может оттолкнуть – но и не отвечает, и Баки от губ переходит к шее, к ямке ключицы, целует легко, боясь оставить засос, прижимается губами к груди. Металлическими пальцами пробегает по прессу, медленно спускается ниже. И может, дело в руке, а может, в этой проклятой бездушности, но Стива начинает трясти, совсем не той дрожью, что им бы хотелось. Баки слышит, конечно, но должен убедиться; стылая ладонь накрывает пах. Конечно, если Бак постарается, всё получится. Но Баки не хочет стараться, лишний раз убеждая Стива в своей правоте. Баки останавливается. Тихо отстраняется, садясь на постели, ссутулившись, свесив ноги на пол. Стив бы отдал всё на свете, лишь бы тот остался, но просить только остаться у него нет никакого права. Баки молча поправляет постель и бесшумно уходит, а Стив, едва за ним закрывается дверь, перебирается на его сторону кровати, сгребает под бок смятую подушку… и не спит до утра. Баки оставляет попытки. Стив панически боится, что тот уйдёт, но Баки остаётся, и Стив с горечью понимает, что идти ему некуда. Все его друзья остались в сороковых. Вместе с ним самим. Через месяц их тихой, застылой жизни угнетающее спокойствие нарушает Старк. Предлагает задание, по его же словам, «не задание, а прямо подарок» – брошенная база Гидры, проникнуть, обследовать, при желании разгромить. Людей нет. Но, возможно, отыщется что-то стоящее. Стив соглашается. Баки внимательно наблюдает за ним. — Мне пойти с тобой? Одну короткую, безобразную секунду Стиву хочется сказать «нет» и проверить, пойдёт ли Бак всё равно. Он мысленно даёт себе подзатыльник. По сведеньям Старка задание достаточно безопасно; единственный риск – выпустить наружу не самое светлое прошлое, но бездействие подчас куда страшней. Стив готов рискнуть: — Если хочешь. Баки кивает. Старк не ошибся, на базе пусто. Ни людей, ни машин, остаётся проверить последний подвал. Замков и плат на нём втрое больше обычного, и Стив вскоре понимает причину: в подвале лежат наработки, напоминающие экзоскелет. Он уже собирается сообщить о них Старку, но тут откуда-то сверху доносится свист. Дальнейшее происходит в секунды. Баки выбивает у него щит, толкая за ближайший стеллаж, и подобравшись, ныряет в сторону, увлекая огонь за собой. Автоматная очередь трещит без перерыва. Баки отражает её щитом и, молниеносно прицелившись, стреляет по верхним углам. Вплетаясь в сухой стрёкот автомата, звонко щёлкают одиночные выстрелы: первый, второй, третий… на шестом наступает тишина. Баки снёс датчики движения: сторожевая ловушка, потеряв цель, мгновенно смолкла. Но это станет ясно позже, а пока… — Господи, Баки, хватит так делать!! Стив не успевает опомниться, а уже прижимает его к стене, словно собрался приложить головой, но вместо этого только дёргается и упирается лбом в ключицу. Встряхивает ещё раз: — Хватит!.. Баки ждёт, замерев, не сопротивляясь, и Стив постепенно приходит в себя. Тот наблюдает бесцветно и тихо. Возвращает щит. Соглашается: — Ладно, — так легко, как соглашался на Стар Трэк и бейсбол. Стив отпускает его. — Ты не ранен? — Нет. Это правда. На нём ни царапины, костюм цел, кажется, даже пыль и та досталась от Стива. Как будто Баки кувыркался в воздухе, а не по земле. Впрочем, может, и так. У Стива до сих пор гулко стучит в висках. Он медлит с вопросом: — Вспомнил что-нибудь? Баки долго молчит, глядя в одну точку, сжимая губы, достаточно долго, чтобы забеспокоиться, но отвечает только: — Ты стреляешь хуже меня. Стив заглядывает к нему после полуночи: Баки мирно спит. Бесшумно и почти неподвижно, но мирно – Стив ночевал с ним столько раз, что знает наверняка. Это похоже на смену караула: бессонница ночует у него, как часовой, и чтобы не таращиться попусту в слабо сереющий потолок, Стив идёт на пробежку. С пробежкой тоже как-то не складывается; побывав в этой аллее примерно сто восемьдесят раз, Стив наконец отыскивает незаметно выступающий корень и, в полной мере оценив его скрытность, геройски летит кувырком, в награду за зоркость разжившись ссадиной на коленке и сбитыми локтями. К вечеру царапины исчезнут бесследно, но щеголять «трофеями» Стив не жаждет и возвращается. На часах ещё без четверти семь, но Бак уже встал. Бегло оглядывает его с порога и тут же оказывается в ванной, шуршит по полкам, а минуту спустя так же тихо выскальзывает обратно. Стив почти привык к этим отточенным, бесшумным движениям. — Всё в порядке, Бак? Тот чуть видно, потерянно улыбается, глянув куда-то мимо, и исчезает в кухне. Стив не допытывается. Если это воспоминание о них, Баки спросит сам; если же о Гидре – Стив выслушает, он готов помочь, но он последний, кто станет ворошить и расспрашивать. Но тут из кухни доносится: — Кофе? И Стив стряхивает задумчивость: — Да, но сначала в душ. Теперь бессонницу сменяет рассеянность, и если ночью его не отпускали мысли о новых попытках, то сейчас у Стива не выходит из головы этот потерянный вид. В какой-то момент он понимает, что намылился уже, кажется, трижды, фыркает, наскоро смывает пену и, толком не вытершись, принимается осматривать полки. На первый взгляд всё точно как вчера – стакан со щётками, расчёски, опасная бритва, невероятное количество средств для бритья… Всё на месте, ничего нового – да что тут может быть нового? – вот только смутная тревога никак не отпустит, стрекочет под сердцем, Стив упрямо передвигает флаконы… Он находит, что ищёт. В самом дальнем углу, за бесчисленными гелями и лосьонами, укрылась перекись водорода. Стив с минуту глядит на неё. И впервые в жизни позволяет себе сорваться на вещи, иначе он просто не справится; полка с грохотом летит со стены. В воздухе ещё оседает звон, а Баки уже замер в дверях: — Стив?.. Стив протягивает ему находку: — Ты её искал? Баки медлит, переводит глаза со стекляшки на Стива, снова смотрит ему на ладонь и наконец кивает – под Стивом, кажется, проседает пол. Склянка с перекисью брызгами разлетается в ванной. Стив целует его, как не целовал никогда, лохматит уже успевшие отрасти пряди и, задыхаясь от желания, вины и мучительного восторга, безголосо бормочет в губы, в шею, в лицо: «прости меня, Баки, прости, прости…» Баки только смеётся, царапая его плечи. Полкой в ванной дело не ограничивается. В холле Стиву под ноги бросается тумбочка, и это её роковая ошибка. Баки пытается попасть в комнату, не отлипая от Стива, и случайно выносит дверь. Последней жертвой становится журнальный столик, с пинка осевший в углу, и теперь места хватит; Стив сдёргивает с дивана покрывало с подушками, валит обоих на пол, вытряхивает Баки из майки и домашних штанов. Баки гнётся под ним, подставляясь, раздвигая колени, но Стив вдруг вспоминает, что забыл, и лихорадочно шарит глазами по сторонам. Баки глухо рычит, дёргает на себя его руку и вбирает в рот, облизывая, два пальца, и Стив крепко зажмуривается, чтобы не смотреть – чувствовать и так через край. Первый палец входит довольно легко, Баки вздрагивает, но даётся, со вторым всё сложнее. Внутри него жарко и слишком сухо, Стив сплёвывает ещё, размазывает слюну по воспалённому краю, пробует опять; Баки уже не переставая трясёт. На третьем Бак чертыхается, ругань переходит в скулёж, и Стиву приходится навалиться сверху, замереть, успокаивая обоих, глуша стон в торопливом, смазанном поцелуе, иначе всё закончится, не начавшись. Вынув пальцы, Стив оставляет ладонь между ягодиц, ждёт, пока дыхание станет ровней, снова ныряет внутрь и поглаживает до тех пор, пока Баки не начинает просить. Стив, зажмурившись, переводит дух, запаленно целует его и, пристроив ближайшую подушку под спину, делает, как тот любит: сначала входит умопомрачительно медленно, раз, другой, и ещё, а когда Баки, расслабившись, раскрывается шире, начинает толкаться так быстро, как только возможно. Баки стонет, потом коротко вскрикивает на каждом движении, а потом затихает, приоткрыв рот, судорожно вцепившись в предплечье – Стив двигается в нём слишком быстро, не даёт времени на вдох. И то, как Баки не может дышать даже, не может кричать, пытается за него удержаться, пальцы соскальзывают по влажной коже – всего секунды, маленькая вечность – вытерпеть невозможно, Стив вдавливает его бёдра в подушку, падает сверху и, едва соображая, что делает, ощупью находит член, обхватывает, крепко обводит ладонью… Баки дёргается, Стив слышит его придушенный всхлип; Баки выгибает в спине так круто, что Стив рефлекторно подхватывает его под поясницу, прижимает к себе тесней, кажется, стонет, кажется, стискивает слишком сильно… а дальше грохот крови по венам заглушает и мысли, и свет. Вернувшись в сознание, Стив чувствует, как на спину ложатся знакомые руки, обе тёплые, разницы никакой; от горячки их тел металл нагрелся. Баки медленно гладит его загривок. Дыхание ещё сбоит у обоих, и сил нет никаких, но Стив заставляет себя встать на локоть, потом на другой, Стив должен видеть его, встрёпанного, утомлённого, взмокшего, только что кричавшего под ним. У Баки мокрые вихры, пятна на скулах и хмельный, осоловелый взгляд, его слегка потряхивает эхом разрядки – Стив по-прежнему в нём; он облизывает пересохшие губы и тянется к Стиву, подставляя под поцелуи лицо. Обжигая ухо, шепчет благодарно и сорвано: — Ты вернулся, вернулся ко мне… И тут же, останавливая, сцеловывая с губ очередное «прости», исправляется сам: — Мы вернулись.