Выдыхай

      Рассвет еще никогда не был для тебя таким страшным временем, не правда ли? Ты не можешь вздохнуть, со свистом втягиваешь воздух, боясь, что неестественная тишина будет разорвана твоим плачем. О чем ты думала, позволяя ему уйти? Почему ты, скованная ужасом, отпустила его навстречу смерти — одного?       Ты смотришь в медленно отступающие сумерки, и горло твое перехватывает льдом чистейшей паники. Так, что дышать становится практически невозможно. Что, если он не вернется? Сколько времени он уже там? Что будешь делать ты, мнившая себя такой дальновидной, рассудительной,.. если он уже мертв?       Выдохни же, давай. Тебе остается только дышать и ждать. Стиснуть зубы, чтобы никто не слышал, как мечется твоя душа, разрываемая страшным предчувствием, и выдохнуть чернильную тьму отчаяния. Выплюнуть. Выблевать. Будто болезнь, отраву. Доводы рассудка? Оставь их, они тебе сейчас не помогут. Тебе сейчас уже ничего не поможет. Ни твои драгоценные знания, ни твоя храбрость, ни твоя вера... в него ли, в богов ли — из этой многоходовой ловушки все равно нет выхода.       ... Он ушел, не оборачиваясь. Со своей сутулой спиной, всклокоченными волосами и горящими решимостью глазами за стеклами этих нелепых очков. Ушел, как шел всегда, — размашисто, твердо, искренне веря в свои идеалы. И ты отпустила его, молча принимая, но сходя с ума от страха за него ...       Нужно вытащить это из себя. Выкорчевать. Хватит бездействовать — за твоей спиной находятся те, кому нужна твоя помощь. Но там, в этом сером рассвете, возможно, погибает он. И ты не можешь двинуться с места, до боли в глазах вглядываясь в мглу Запретного леса, виднеющегося вдали.       ... Ты знала об этом. Знала еще до того, как вы начали искать все паззлы. Поняла в тот момент, когда он рассказывал тебе о хоркруксах. Это было так очевидно, что даже больно, и ты стискивала свои тонкие пальцы, до отбоя копаясь в библиотеке, зарываясь в груды книг, чтобы найти хотя бы один способ спасти его. Того, кто когда-то не побоялся пойти ради тебя на тролля. Того, кто свел тебя с твоим самым любимым рыжим увальнем. Того, для кого ты одна из самых дорогих людей на этой планете. Ты искала и не находила. Нигде. Ни. Одной. Зацепки. И липкий страх, что его постигнет та же участь, что и другие куски той черной души... он душил тебя уже тогда ...       Выплеснуть. Выдернуть. Но горло сковывает особенно сильно, и ты задыхаешься. Ты почти рыдаешь, почти начинаешь кричать. Почти безумна, совсем как чертова сука Лейстрендж. Если он мертв... ты убьешь их всех.       ...Он говорил об этом так властно. И, в отличии от тебя, он был готов. А ты, знавшая об этом столько времени, вдруг осознала, что не готова проститься с ним. Отдать его в лапы той твари. Не готова больше не видеть этой его вечно беспечной улыбки, когда намечается очередная авантюра; чуть рассеянного взгляда, когда он продумывает новый финт на метле; закушенной губы, когда он смотрит на Джинни. Не готова больше не слышать его хриплого, со сна, голоса; заразительного смеха и чуть различимой усмешки, когда он слушает твои нотации о его отношении к учебе. Не готова не чувствовать его неожиданно тяжелую руку на своей спине, когда он подгоняет тебя на обед, оторвав от твоих драгоценных книг; крепкого плеча, в которое можно уткнуться, видя, как Рон увивается возле твоих однокурсниц; ловких пальцев, перебирающих твои волосы, в которых застряла библиотечная пыль. Не готова потерять его тепло и поддержку. Потерять часть своей семьи. Но он уходит, потому что не может иначе. И ты не можешь иначе — не можешь остановить его только из-за своего эгоистичного сердца, которое не желает видеть его мертвым...       Свет брезжит за горами, наползая вместе с туманом на разгромленный, но не павший замок. В разломе окна, возле которого ты застыла, — будто те самые гаргульи, которые некогда украшали башни, — ты видишь, как этот туман выползает из леса, делая попытки разглядеть в нем хоть что-нибудь невозможными. «Гарри, Гарри, Гарри» — бьется в голове. Сколько времени ты уже твердишь эту мантру? Когда же, Мерлин, когда же он вернется? Хоть бы он был жив...       ...Он всегда был таким — невыносимым идеалистом, так и не избавившимся от привычки считать волшебство чем-то выходящим за грань привычного. И прав был Снейп, когда говорил, что он — идиот. Тот самый идиот, который безраздельно верит в свет. Напрочь лишенный инстинкта самосохранения. Дурак. Бесчувственный чурбан. Он смотрит прямо, не скрываясь, — взглядом, в котором плещется эта его твердолобая уверенность в правильности своих действий. И не поспорить с ним, таким. И ты прикрываешь свои глаза, выжигая себя изнутри холодным беспросветным отчаянием, и глазами говоришь ему — иди, Гарри. И он уходит...       Рон обнимает сзади за плечи. Милый, такой надежный Рон. Такой родной. Держит крепко, заменяя холод теплом своего тела, возвращая надежду. Тихо дышит в волосы, целуя куда-то за ухо. И глаза обжигает слезами — на миг кажется, что все хорошо. Так же вы стояли словно вечность назад, еще когда учились в этих стенах, — прячась ото всех на полчаса, чтобы разделить одну тишину на двоих.       И возвращается то старое, забытое ощущение, будто Гарри ждет в гостиной, в вашем углу возле камина, в своем кресле. Сидит себе, подогнув одну ногу, как делает это всегда, и листает любимый журнал, забросив учебник по зельеварению на каминную полку. Вы надышитесь друг другом и вернетесь к нему. И он улыбнется из кресла своей чуть виноватой улыбкой, одобрительно посмотрит на ваши переплетенные руки и заговорит о том, что скоро ужин и он уже собирался начать поисково-спасательную операцию. И Рон покраснеет, а ты скроешь свое смущение, ворча, что Гарри снова испортит завтра зелье на уроке. А он будет смотреть на тебя своими слегка прищуренными глазами и с чуть заметной усмешкой на губах молчать. И только потом, на выходе из гостиной, придерживая для тебя раму картины, он тихо шепнет, что не только он провалит зелья и что засос лучше все же спрятать от посторонних глаз. И ты вспыхнешь, и притворно зашипишь, как кошка, пряча мечтательную улыбку и одергивая манжет рукава, под которым скрывается еще один след. Он, конечно же, заметит. Подмигнет, растянет губы в хитрой улыбке, незаметно погладив по спине, выражая свое одобрение, и скажет что-то в ответ на громкий голос Рона, возмущающегося вашей медлительностью. А потом вы пойдете наконец-то на ужин, столкнетесь с Малфоем или Снейпом или переброситесь парой слов с Невиллом, у которого опять мантия будет порвана в нескольких местах от возни в его любимых теплицах...       Хрупкий мираж прошлого разбивает сорванный, такой непохожий на его обычный, голос Невилла, и ты вздрагиваешь, выпрямляя спину, выискивая его среди других. Взгляд скользит по двору, по дороге к хижине Хагрида... и ты, наконец, замечаешь их. Они выходят из запретного леса — тени, такие темные, что на миг становится жутко. Рон отстраняется, берет тебя за руку и вы молча выбегаете через двор на поле, разделяющее вас и ПСов. Ты замечаешь этого ублюдка,которого все они называют почтительно — Лорд, и чувствуешь, как ярость вскипает в крови. Но еще ярче нее вскипает страх. Где ОН? Где же?       Ты обыскиваешь взглядом их строй и вдруг видишь... И пустота вымораживает все мысли в голове, все чувства, все воскресшие было надежды. Ты видишь его безвольную руку, такую тонкую по сравнению с ладонью полувеликана, несущего его через поле. Реальность обрывается, рвется, исчезает — кажется, будто какой-то огромный кусок тебя безжалостно вырвали...       Ты убьешь их всех. До единого.       Перегрызешь глотку каждого, кто окажется близко к тебе. И плевать, кто это будет.       Словно со стороны ты слышишь, как захлебывается плачем Джин, как дергается рядом Рон, как охают все вокруг, когда раздается в тишине полный боли крик «Гарри!.. Нет!». Но для тебя это все не имеет больше значения. Ты смотришь на них — черных слуг — и думаешь, кого ты убьешь первым. Где-то на задворках дрожит мысль, что змея еще жива, что ее нужно прикончить, но ее сметает бешенство, холодное и всепоглощающее.       Ты уже заносишь ногу, но так и не отпустившие чужие пальцы стискивают твою ладонь, и ты чувствуешь это даже сквозь свое безумие. Поворачиваешь голову, почти рыча от бессильной злобы, и видишь такие же сумасшедшие глаза, полные боли и ярости. И они напоминают тебе, что рано сходить с ума. Нужно ждать.       Ввинчивающийся в черепную коробку голос Волдеморта вещает о своей победе и своей величайшей милости к тем, кто перейдет на его сторону, и это словно служит толчком. Мир превращается в калейдоскоп: тело Гарри, рвущаяся из рук родных Джинни, шипящая змея, эта змеелицая тварь, Невилл... что делает Невилл? Мир закручивается в спираль, когда тело Гарри вдруг исчезает, когда Хагрид пытается его найти, когда Невилл сдирает горящую шляпу, а потом резко взмахивает мечом, разрубая змею.       Ты смотришь этот спектакль со стороны, замерев в этой точке, чувствуя скрытую пружину внутри. Всем телом ощущая недосказанность происходящего. Что-то не так. Что-то не сходится... Но вокруг уже кипит бой и ты бросаешься вслед за Роном, позволяешь всей своей ярости выйти наружу... Ты дерешься как никогда в жизни. За него. ... — Гарри? Почему ты не спишь? — спрашиваешь ты, оборачиваясь на звук шагов на лестнице. В гостиной горит только камин, и ты не заметила, как Рон ушел спать, оставив тебя наедине с книгой. — Не спится, — улыбается он. Тихо подходит и усаживается в свое кресло. — Кошмары? — Нет, — качает головой, смотрит в огонь. — Скажи мне, Герм... — Что, Гарри? — ты откладываешь книгу, чуть наклоняешься к нему. Он поворачивает голову, секунду глядит своими яркими глазами сквозь стекла очков, и от серьезности его взгляда становится не по себе. И вдруг откидывается на списку кресла и вздыхает. — Если мы победим его, — шепчет он, — пригласишь меня в гости? Ты размышляешь всего секунду: — О чем ты, глупый? — твердо говоришь ты, скрывая дрожь в голосе. — Какое еще «если победим»? Он улыбается, не открывая глаз: — Я же ни на что не годен, помнишь? — Нет, не помню, — отрезаешь ты. А сама покрываешься мурашками от незнакомого чувства липкого страха за него. — Я ни в чем не уверен... — выговаривает он. На долгие две минуты над гостиной повисает тишина. — Когда ты его победишь, — безапелляционно говоришь ты, — я попрошу маму испечь для нас брусничный пирог. Уверена, она будет рада такому гостю, как ты. Он открывает глаза и весело улыбается, будто ему удалось безнаказанно напакостить Снейпу: — Ловлю на слове, Герм...       — Никому не вмешиваться! Он мой!       Ты спотыкаешься. Чуть не падаешь, утыкаясь в пыльный, заваленный обломками пол. Неверяще поднимаешь глаза, чтобы увидеть, чтобы убедиться — не было ли это обманом, миражом. А губы уже шепчут:       —Гарри...       Живой...       И тут же твоему шепоту вторят чужие крики. И нет никаких сил усомниться. Ты смотришь на него, жадно, будто видишь впервые. Он такой красивый с этой решимостью на своем лице... мир снова сужается, отступает, и ты чувствуешь, как тугая лента отчаянного безумия, перетянувшая горло, рвется, выпуская наружу твой судорожный вздох.       Наконец-то выдохнуть и закрыть глаза, слыша победные крики других людей. А руки уже обнимают его, оглушенного своей победой. И Рон сгребает вас обоих, на краткий миг опаляя своим жаром и неразбавленным ликованием...       ... Он легко встает с кресла и протягивает тебе руку: — Пойдем спать. Иначе завтра Рон не поверит в то, мы с тобой не гуляли по Хогвартсу ночью. Ты легко поднимаешься с его помощью, прижимаешь книгу к животу: — Именно так он и подумает, Гарри. В любом случае. И он усмехается. И уже занося ногу на первую ступеньку, ты оборачиваешься и смотришь ему в глаза: — Учти, моя мама очень не любит тех, кто не приходит, когда его приглашают. Он наклоняет голову к плечу, смешно морщит нос, а потом заговорщически улыбается. И уходит...