Пусть вечерняя звезда взойдёт над тобой, Может быть, при свете дня ты будешь другой, Но сейчас твой дом далёк, и твой путь так одинок. И опять приходит тьма, Но верь, и ты пройдёшь свой путь, Но не вечно правит тьма Надежда вновь жива с тобой
Хелависа «Может быть»
В голове всё шумело. Она попыталась привести в порядок дыхание. Нужно сосредоточиться и найти выход из этого кошмара. — Прощай, Ами! — спокойно, как ни в чём не бывало, проговорила едва заметная тень. — Подожди! — с трудом выдавив из себя просьбу, приказывая онемевшим ногам двигаться, Мидзуно потянулась вслед за голосом, куда-то во тьму. Казалось, тень обернулась, словно желая обнять, прикоснуться, размытый образ стал ближе, но холодные пальцы сомкнулись вокруг запястий, отводя руки за спину. На сотую долю секунды виденье прильнуло губами к её воспаленному лбу. Ами зажмурилась. — Береги себя, — донеслось до ушей едва слышное, но такое родное, что сердце забилось чаще. Там, в реальности, она могла не подпускать его к себе, но не здесь, в мире теней, где все грани стираются, обнажая настоящие чувства, настоящие стремления и желания. Неожиданно налетел прохладный ветерок, и она испуганно распахнула глаза. Было слышно как хлопнула штора. В голове всё ещё шумел ветер из мира теней, повторяя только одно слово: «Ушёл». Ами бросило в дрожь. И сев на кровати, уткнувшись в ладони, она снова заплакала. Ушёл… На дрожащих ногах она бросилась за ним во тьму, прекрасно понимая, что спешит напрасно — уже не осталось и намёка на его присутствие. Следы мгновенно исчезли, не осталось ни примятой травы, ни отпечатков подошв на влажной земле, и Ами лишь бездумно брела вперёд. А что оставалось? Только идти в никуда. Внутри было отчётливое ощущение, что если она бросит всё это, сдастся, то всё будет кончено. И любовь, и имеющая смысл жизнь — кончатся… Шаг за шагом, метр за метром во тьму, расступающуюся перед ней странными гротескными образами. Память била беспощадно, показывая и их милые свидания, и болезненные события лета и осени. Время будто застыло: секунды казались часами, а часы — секундами. Возможно, так получилось потому, что во тьме не было знакомых ориентиров? Кто знает, вдруг она ходит по кругу? Но что-то внутри говорило — идти надо, нельзя останавливаться. Под конец, налетев на что-то твердое, не удержалась на ногах и не смогла подняться. Открыв глаза и повернувшись в своей постели на бок, чтобы успокоить неровное дыхание, девушка свернулась в клубок и затихла. Частью сознания Ами понимала, что времени прошло больше, чем кажется. Когда это успели сгуститься сумерки? Разве должно быть настолько темно? Да нет, лунный свет наверняка проникает в просветы между облаками и сквозь тяжёлые шторы. Только не сегодня. Сегодня и в доме, и в сердце царила кромешная тьма. Она дрожала, хотя холода не чувствовала. А затем в дверь тихо постучали. Кто-то звал по имени. Подушка приглушала звук, но звали, вне всякого сомнения, её. — Ами! — всё же еще раз, только громче позвал вошедший. — Папа, — тихо прошептала дочь. Он сел рядом, аккуратно на руках поднимая свою девочку и прижимая к себе, слегка укачивая и касаясь губами воспаленного лба. Словно безвольную резиновую куклу! — Папа? — испуганно пропищала Ами. — Я здесь, дорогая, — правая рука легла на лоб, а пальцы левой сжали запястье. — Что случилось? Ами промолчала, уткнувшись лицом в отцовское плечо, затем с придыханием выговорила лишь одно: «Он ушёл…» Она то проваливалась в забытье, то просыпалась. Краем уха слышала, как отец с кем-то разговаривает, периодически возвращаясь к ней и заботливо касаясь лба, накрывая еще одним одеялом. Чернильное небо за окном стало кобальтовым: за дождевыми облаками занималась заря. В этот раз в комнате она была одна, отец ушел на кухню. Ами встала, коснувшись босой ногой циновки, затем провела по ней рукой, наслаждаясь неровностями. «Милостью предков, пусть я потеряю сознание!» Увы… Волны страшной боли, прежде лизавшие ноги, поднялись и накрыли с головой. А всплывать и бороться уже не хотелось. Октябрь Ноябрь Декабрь Время идёт. Идёт вопреки всему. Даже когда любое движение секундной стрелки причиняет боль, словно пульсирующая в синяке кровь. Идёт неровно: то несётся галопом, то тянется, как соус тирияки И все же оно идет. Отец тяжело выдохнул: — Всё, Ами, ты едешь со мной в Йокогаму! Ами непонимающе посмотрела на отца. Этот резкий ультиматум вытащил на мгновение её из киселя, в котором девушка существовала последние месяцы. — А тут чем хуже? — сконфуженно пробормотала она. — Я не могу к тебе каждый день ездить, а там есть кому за тобой присмотреть! — А за мной нужно присматривать? — всполошившаяся было Ами снова безразлично уткнулась в тарелку, возвращаясь в своё прежнее состояние. — И чего я такого сделала? — Ты ничего не делаешь — в этом вся беда, — нахмурился отец. — Никогда ничего не делаешь! — он все еще надеялся вытащить дочь из депрессии, в которую её загнала смерть матери. И нахождение в квартире, в которой каждая вещь, каждый уголок напоминал об утрате, считал не самым лучшим решением, но Ами уперлась и ни в какую не хотела менять место жительства. — Прости, папа! — слова прозвучали вяловато. — Не надо извиняться, — тут же стушевался отец, накрывая её руку своей. — Хорошо, — вздохнула Ами, — тогда скажи, что мне делать. Кира заговорил не сразу, тщательно подбирая слова: — Когда вы с мамой уехали… Я впал в настоящую депрессию. — Понимаю, — пробормотала Ами, пытаясь подавить в себе боль. — Но я справился, — продолжил отец, — а вот ты не справляешься. Я ждал, надеялся, что дело пойдёт на поправку. Но прошло почти три месяца, а у тебя никаких улучшений. — Со мной все в порядке. Он опустил голову, признавая поражение. Нельзя помочь тому, кто помощь принимать не желает, а обращение к психотерапевту — это фактически присвоение дочери клейма прокаженной. — Я никуда не поеду. — Почему? — Я же учусь в университете, работаю в больнице, — возражение, конечно, так себе. — Йокогама не так уж далеко, — художник поморщился. Сам Кира прекрасно понимал: позови его дочь своего бывшего жениха — и тот бросит все дела и примчится тут же! Но ведь она этого не делает, а он боится сделать ещё больнее, просто показавшись на глаза. И от этого она мучается сама и мучает Акари. — Водитель может отвозить тебя каждое утро. — Я не хочу никого стеснять! — Дом большой, ты никому не помешаешь, твои тётя и сестра будут рады тебя видеть! — Мне пора… — перебив отца, Ами встала и схватила со стола нетронутый завтрак. Поставив миску в раковину, даже не потрудилась её вымыть. — Что-нибудь придумаю, в больнице сегодня дежурства нет, поэтому погуляю по городу. Может, к ужину не вернусь. Схожу фильм посмотреть какой-нибудь, — девушка быстро вышла, не давая ему шанса ответить. Знакомый путь до университета, привычная толпа в метро и на электричке: Ами даже не обращала внимание ни на кого и ни на что. Прибыв в учебное заведение одной из первых, Ами достала книгу, села в уголке, чтобы её не видел никто, и погрузилась в чтение. После занятий Ами вышла из здания, стараясь не смотреть на стоящую неподалеку Усаги. Поджав губы, сжав кулаки, она прошла мимо, поборов в себе желание обернуться, броситься в дружеские объятия и разреветься на плече у Светлой. Нет, хватит с них её проблем! Нужно было срочно выбрать любой фильм. Ни о чём. Боевик, ужастик — всё, что угодно, лишь бы не дать голове думать. Она не помнила, как ехала обратно; потерять счет времени — наилучший вариант для окончательно расшатанной психики. Стоя около кинотеатра, измученная девушка смотрела на афиши. Фильм про зомби-апокалипсис— самое то. На название даже не посмотрела, хватило мрачного рисунка. Пока шли анонсы и реклама, Ами расслабилась, но, когда начался фильм, снова не на шутку разволновалась. На экране парень с девушкой идут по пляжу и с приторной слащавостью воркуют о своих чувствах. Страшно захотелось зажать уши и что-нибудь запеть. Меньше всего она рассчитывала на любовную историю. Под шикания других зрителей Мидзуно выбежала из зала на улицу, где как раз разразился холодный декабрьский ливень. Ами даже не полезла за зонтом; то и дело стирая капли дождя с лица вместе со слезами, пошла домой. Она сделала всего несколько шагов, когда под ногами кто-то жалобно мяукнул. Отношения Ами с подругами были холодны и ровны — они общались, даже иногда куда-то ходили, но как-то… не так. Уже не было той теплоты, доверия, когда-то их соединявшей. И Ами понимала — отдаляются девочки только из-за нее. Меркурий честно пыталась быть прежней. Пыталась, но уже не могла. А может, и стимула уже не было. Единственное, что оживляло ее —стычки с завалящими тварями, иногда проникающими через пелену барьера миров — но это противники слабые, воинам даже не надо собираться вместе, чтобы победить. Но она хотя бы в эти мгновения жила. Жила долгом защитника этого мира.***
Маленький мокрый комочек прижимался к углу, в котором ливень меньше доставал. Его огромные зеленые глаза были испуганными, какими-то потерянными и почему-то знакомыми. Ами, сама от себя не ожидая такого поступка, протянула руки к нему. Холодный, мокрый, такой несчастный, что сердце сжималось от жалости к бедному малышу, оказавшемуся в одиночестве; на тонкой шейке даже не ошейник, а какая-то цепочка с кристаллом на конце. Обняв дрожащий комочек, она прижала его к груди, защищая от разбушевавшейся стихии. Придя домой, она опустила найденыша на коврик. В свете ламп стала еще отчетливей видна огненно-рыжая окраска. Ами прикрыла глаза. Кажется, зеленоглазые рыжики — ее проклятье, однако небольшой осмотр подтвердил, что котенок не мальчик. — Привет, малышка. Сейчас посмотрю, есть ли у меня молоко для тебя, а пока надо помыть тебе лапки. Завтра отнесу к ветеринару, — Ами сама того не замечая, ворковала над мокрым комочком, искренне улыбаясь впервые за несколько месяцев. Несмотря на все слухи — малышка не боялась воды и терпеливо выносила все махинации со своей шерсткой, а уж в потоках теплого воздуха от фена, которым Ами сушила ее, словно купалась, подставляя то один, то другой бок. — Значит, любишь фен? — Ами и не ждала ответа, но поговорить с кем-то, выговорить все, что скопилось на душе, хотела. — А я не очень, поэтому и стригу волосы коротко. А вот воду — просто обожаю. Поднявшись в колен, она пошла на кухню и достала бутылку молока, сделав зарубку в памяти, что завтра нужно купить кошачьей еды, подстилку и лоток с наполнителем — сейчас было уже поздно, хотя, рядом должны были быть круглосуточные магазины. Молоко котенок лакал исправно, но без особого энтузиазма. Может, позвонить Луне, она вроде как кошка? Но пришлось выкинуть шальную мысль из головы — большую часть времени маг-перевертыш все-таки человек. Да и не хотелось с ней разговаривать. Взяв свою старую рубашку, Ами сделала что-то вроде лежанки и легонько постучала по ней: — Иди сюда, будешь тут спать. Будто поняв сказанное, кошечка подошла и странно посмотрела на Ами, словно та сморозила глупость, но на предложенной имповизированной кроватке свернулась, продолжая внимательно наблюдать за готовящейся ко сну Ами. Ами не могла заснуть и разглядывала найденыша, такого рыжего-рыжего, что даже хотелось обнять и затискать. Хотелось высказать все, что на душе накопилось. — Вот скажи, как я могла так испортить себе жизнь? Ответа не последовало, но мордочка котенка поднялась над лапками и огромные пронзительные глаза посмотрели на Ами. — Да, не отвечай, я все прекрасно понимаю, что сама во всем виновата. Наверное, надо ему позвонить, — а затем последовали всхлип и слезы. — Но не могу, прости, — она почесала рыжую шерстку, словно на мгновение прикасаясь и прося прощение у другого человека, которого так отчаянно напомнил этот котенок. — Ты даже не представляешь, как все чудесно начиналось… О том, чем все закончилось, Ами рассказать не успела, впервые за эти мучительные месяцы провалившись в сон без сновидений.***
Китсуне никогда не была глупой. Не известно, являлось ли это ее личной заслугой, или результатом воспитания матери-меркурианки. Магических способностей у нее было крайне мало, поэтому, очутившись в незнакомом месте, она сделала то, что всегда делала в непонятных ситуациях — обратилась. В проливной дождь от него легче скрыться, будучи маленьким котенком. Были, конечно, проблемы — на тебя могли наступить, но никто не спросит документы, не станет допытываться, кто ты и что тут делаешь. Если бы она была совсем маленьким ребенком, было бы проще, но ей не пять лет, чтобы уйти в несознанку. К тому же она не знает даже где она и КОГДА, и не факт, что её отыщут хоть в какой-то базе, а это чревато. Какая-то сердобольная девушка ее подняла и не просто погладила и обратно вернула (как уже было), а забрала с собой. Теплая вода после холодного ливня показалась настоящим раем. Можно было, зажмурясь от удовольствия, купаться, но вот проверка кошачьих гениталий для Китцу была… смущающей. Китцу понимала, что если она сейчас перебросится обратно в человека, то только испугает добрую, но не особенно умную девочку (себя она считала умней всех). Ну, кто в своем уме разговаривает с кошками? Тем более, если считает кошку именно… кошкой. Из сбивчивого рассказа Китсуне уяснила, что были парень и девушка, которые познакомились на берегу. При чем тут чокнутая Тетис (и вообще кто такая эта странная дама) Китсуне не поняла, но, видимо, противная разлучница. Сама девушка ни разу не назвала имени своего парня (или бывшего парня) — опять же не совсем понятно, но видимо, все-таки бывшего, раз они сейчас не вместе. Периодически в монологе мелькали другие имена, которые ни о чем не говорили невольной слушательнице. Когда «хозяйка» заснула, Китсуне вылезла на разведку. Первым делом, зайдя в ванную и перебросившись, она посмотрела на свои волосы. Без бальзама да еще после фена они представляли из себя плачевное зрелище — огромная копна стояла дыбом и не поддавалась расчесыванию даже рукой. Огорченно выдохнув, Китсуне решила, что с этим можно обождать и вернуть волосам человеческий вид она сумеет на следующий день, когда останется в квартире одна. Надписи на упаковках были на знакомом ей японском, как и речь «хозяйки», а найденные документы лишь подтвердили, что она в Токио. Только не в её родном Токио, ведь — если судить по дате рождения — сейчас начало двадцать первого века. То есть они (или только она одна) прыгнули в прошлое почти на 900 лет назад. Но вот имя хозяйки квартиры заставило глаза Китсуне плавно перебраться на лоб. Неужели? А ведь она ее и вправду не узнала. Как не вязался уверенный, знакомый до последней черточки образ Хранительницы Меркурия с этой бледной, с огромными мешками под глазами, серой мышкой. Хотя (гостья еще раз взглянула на спящую), общие черты есть, но если бы не обнаруженное имя — она бы не за что не догадалась о том, кто перед ней. Что же такого случилось? И почему отец допускает, что любимая женщина так мучается? Или они еще не знакомы? Нет, в пока не ясных событиях есть что-то неправильное, что следует взять в свои руки. Китсуне побоялась включать компьютер сейчас, решив подождать следующего дня, чтобы выяснить как можно больше необходимых данных об этом мире.***
Поздно вечером машина Мамору выруливала к дому Цукино. Усаги, увидев в окно машину немного запоздавшего любимого, тут же бросилась встречать, но замерла в дверях — он на руках нес ребенка, завернутого в его куртку. Не повышая голоса, Цукино одними губами спросила: — Что случилось? Жених лишь мотнул головой, и, сняв ботинки, прошел в гостинную, где положил спящую девочку на диван. Вышедший на шум Кенджи понял, что что-то случилось, по слегка напряженным плечам подчиненного и позвал того в кабинет. Следом проскользнула и Усаги, оставив спящую кроху с подошедшей Икуко. — Я ее на дороге нашел. — Лейтенант был, как всегда, лаконичен. — Ты ее сбил? — Нет, конечно, шеф. Просто увидел странный куль, да и дождь к тому же. У меня чувство, что она была жутко перепугана, но когда увидела значок полиции — расслабилась, хотя не смогла сказать ни слова. — Ее нужно в участок, — глава семьи задумчиво постучал пальцами по столу. — Знаю, но было уже поздно — там никого из опеки нет, а у меня создалось ощущение, что девочка стала свидетелем преступления. Когда я спросил про родителей — она тут же залилась слезами. — Сейчас проверим, нет ли сообщений о пропавших детях, — Кенджи потянулся к мышке, запуская программу, которая связывала его компьютер с базой данных участка. — Она — альбинос, не думаю, что их очень много на Токио. — Мамору привычно указал важную примету. — Надо ее уложить нормально, — вздохнула Усаги, представив, что может чувствовать потерявшаяся девочка, пережившая смерть близких. Никакой магии Усаги в их гостье не обнаружила, хотя ощутила пульсацию чего-то близкого к ней, незначительную, словно покалывание на кончиках пальцев. Пока она помогала матери устроить поудобнее спящую девочку, заметила порванное в нескольких местах платье и синяки, словно от грубой хватки за плечо, кровоподтек на ребрах тоже не мог быть следствием падения. Переглянувшись с матерью, Усаги кивнула — малышку явно избили. В глазах Икуко светилась жалость пополам с неистребимым материнским инстинктом — защищать детей; хотя ее добрая мама готова была принять и обогреть любого — хоть потеряшку с улицы, хоть лучшего ученика своего мужа. Тем временем Кенджи и Мамору пытались пробить девочку по базе жителей. Среди более семисот зарегистрированных альбиносов в Токио было только около ста детей нужной возрастной группы, из них всего сорок четыре девочки, но просматривая их данные, Мамору так и не смог обнаружить ни одной хоть отдаленно похожей на их гостью. — Ее избили, — тихо проговорила зашедшая Усаги, задвигая за собой сёдзи. — у нее синячище огромный на боку и отчетливые отпечатки пальцев на плече. Кенджи вздохнул, прикрывая глаза. Страшно представить, кем надо быть, чтобы такое вытворить с маленькой девочкой. Почему-то на её место подсознание постоянно помещало Усаги. Мамору подошел к любимой, чуть приобнимая ее за плечи: — Мы найдем ее родителей, я уверен. Может, стоит расширить поиск по всей Японии? — Думаю, стоит дать ей поспать, уверена, что, чуть успокоившись, она сможет говорить. Я переночую в гостинной — устроила ее на моей кровати, там удобней. — Тебе завтра на учебу рано, — напомнил Мамору, доставая ключи от городской квартиры. Кенджи, вырастивший двоих детей, покачал головой: — Девочка испугается, если, проснувшись, не обнаружит хоть кого-то знакомого. — Точно, я не подумал, — выдохнул Мамору. — Завтра нужно будет забрать ее в участок, попробуем идентифицировать по нашим базам, заодно с ней поговорит психолог. Мамору устроился в знакомой уже ему комнате Шинго, а Усаги ушла в свою комнату, увидев там склонившуюся над малышкой мать. Та нежно гладила светлые волосы спящей девочки. — Мам… — Все нормально, я с ней посижу, — успокоила женщина. — Я тогда в гостинной лягу — если что, зови. Чуть позже, собираясь идти спать, к Икуко заглянул Кенджи, в который раз вздрагивая при виде чуть расслабившегося лица девочки: — Я не могу ее оставить, — прошептала Икуко. — У меня ощущение, что я вижу перед собой Усаги. Вот и сейчас — аж до слез жалко бедняжку; а если бы с нашей дочерью такое случилось, — встревоженная женщина приложила руку к сердцу. Муж лишь обнял ее, вздыхая. Что-то здесь неладно — не просто так они оба одновременно видят в этой девочке свою дочь. — Все будет хорошо, — прошептал он в волосы своей любимой супруги.***
Ричмонд, Кентукки, США. В сентябре Салли поступила в медицинскую школу, окончив которую, она сможет пойти учиться дальше, и уехала из родного Ричмонда. Вместе с ней уехал и Сейджуро, также поступивший на подготовительные курсы, но по специальности «сельское хозяйство». Кури осталась в Кентукки и подала документы на подготовительные курсы в местный университет, где училась и Мираж, поэтому в декабре обе девушки вернулись в родной Ричмонд, в то время как Салли с Сейджуро решили провести рождественские каникулы вдвоем. В их провинциальном маленьком городке была слишком высокой концентрация японцев, но местные уже привыкли к ним — ведь их присутствие не являлось источником проблем. Открыв дверь доставшегося от матери и тети дома, Мираж, избавившись от надоевших за поездку туфель (в отличие от соотечественников у нее была привычка разуваться перед входом в жилую часть дома, как и у Кури, которая пока жила с ними) кинула на столик связку ключей и прошла на кухню. Кури тенью метнулась следом, стараясь не отсвечивать и вообще быть незаметной. Она уже попробовала предугадать желание Госпожи, взяв стакан, но Мираж ее опередила: — Кури, расслабься, — четыре месяца на родине избавили ее от появившегося в Японии акцента. — Ты — моя подруга, а не служанка. У нас уйма времени на отдых. Первое время было странно, что Кури ходит за ней по пятам, стараясь угодить, и она не знала, как убедить компаньонку избавиться от этого. Помог, как ни странно, разговор и… члены клана Тако, которые пояснили магиане, что в этой стране другие правила, другой ритм жизни и культура взаимоотношений. Но все равно Мираж часто ловила Кури на том, что та пытается угодить и помочь. — Кстати, — Мираж со стаканом воды плюхнулась на диван, чуть поводя плечами — за два часа за рулем они затекли и побаливали. — Мы с тобой поедем в гости. Присевшая в кресло Кури отставила чашку с чаем, внимательно посмотрев на Хранительницу Иллюзиона. У японки не было сомнений в том, что в качестве мага она проигрывает силе госпожи Ито; ее основная цель — отвлечь внимание, если на Госпожу нападут. Отвлечь любым способом, если надо — ценой собственной жизни. Она это прекрасно понимала, осознавала и принимала. Не то, чтобы собственная жизнь для нее ничего не значила, но с самого детства, еще в бытность ребенком ей привили уверенность в том, что есть вещи ценнее ее жизни, есть те, кто может спасти целую планету — всех — и ради этих избранных, ради их жизни стоит пожертвовать всем, ведь выживут другие, вся планета. — Куда? — ноги все еще гудели после длительной поездки. А водить Нашимото не умела — в Японии в этом не было необходимости. На родине гораздо проще добираться везде общественным транспортом, а машина скорее роскошь, здесь же — необходимость. В университете она записалась на курсы вождения, ведь каждый раз просить Мираж подвезти ее — это уже казалось наглостью. — В резервацию индейцев. Там у меня есть брат. Кури похлопала глазами. Но разве брат Госпожи — не Тенно О? — Не родной, — Мираж заметила вопрос на личике подруги. — Когда меня похитили, я волей случая, судьбы и Первой, фактически упала в руки паре из индейской резервации. И до того момента, пока маму в эти края не забросили съемки, я росла у них в семье. Джон наследовал духу моего приемного отца, поэтому тоже воспитывался ими. Он меня чуть младше. Кури отчасти была знакома с этой историей, но без подробностей. Сейчас вот открылся еще один кусочек прошлого ее во всех смыслах необычной госпожи. В Доме Мираж приняли не только потому что она дочь Господина Хикэру и один из Хранителей (хотя раньше и не встречавшийся), но и потому, что в ней живет дух Первой — основательницы Дома. — Сейчас из всей этой семьи остался только мой названный брат, родители умерли, когда мне было чуть больше восьми. Я всегда на Рождество к нему езжу. В прошлом году не получилось, но в этом я хочу обязательно исправиться. Кури кивнула, выдыхая, что не могла не заметить Мираж: — Рождество — только дома. А заедем мы не надолго. Первое Рождество без семьи. Мираж сморгнула еще даже не начавшие накипать слезы. Всегда есть что-то хорошее, и надо это искать — эта истина ей была известна с детства. Мягко улыбнувшись, на минуту она вновь стала Мирико: — Поможешь приготовить дом к Рождеству? — Конечно, Ито-сама! — Кури снова была полна сил и энергии.***
Выехали девушки следующим днем совсем рано, так что к обеду были уже в резервации. Джон вышел встречать названную сестру с улыбкой: — Ноквиси, ты прилетела. Мираж позволила себя обнять, а затем объяснила: — Меня назвали Звездной Птичкой, потому что я действительно свалилась с неба. На языке чероки это будет Ноквиси Тсисква, так что Джон лишь шутит про мой очередной прилет. Мираж посмотрела на своего названного брата, который, если судить по татуировке, стал шаманом племени и почувствовала, что он наследовал силу своего названного отца и учителя. Тоже почти маг. — Джон, разреши познакомить с Кури Нашимото. — Привет, — индеец протянул руку — европейские традиции сильно повлияли на быт племени. — Не смущай девушку, а то улетишь, Нвуи, — Мираж подмигнула. — Кури — маг воздуха. — Ого! Так ты Тако? — на что гостья лишь кивнула. Вообще, она представляла себе индейцев другими — вот как на картинке — огромные головные уборы из перьев, татуировки, яркая одежда, а тут стоял обычный паренек, наверное, одного с ней возраста, в джинсах и рубашке, какие носят многие в южных штатах. Хотя, если вспомнить первое время на курсах, так сама Кури должна была обожать аниме, красить волосы в яркие цвета и делать макияж «большие глаза» — именно так стереотипы представляли японку. А теперь вот стала их жертвой. Она протянула руку: — Да, я из клана Тако. Рада познакомиться. Пробыв в резервации почти весь день и познакомившись с реальной жизнью коренного населения, Кури зареклась судить о ком-то по информации из интернета. Возвращались они домой, когда уже стемнело. Пустынная дорога, бесконечные поля — это и есть настоящие Кентукки. Внезапно окрестности озарила яркая огненная вспышка, расчертившая небо. На мгновение Кури показалось, что там, вдалеке, пролетел дракон. Отчетливо почувствовался запах гари с поля и… высвобождение сильной магии. Мираж резко ударила по тормозам и, отстегнув ремень безопасности, распахнула дверцу. Кури отстала от нее на несколько секунд — зажим ремня все никак не хотел отсоединяться. — Магия, — у магианы на руке вспыхнуло готовое сорваться заклинание. — Я почувствовала, — подтвердила подозрения Мирико, обводя глазами поле. Новая вспышка полыхнула ближе, осветив все вокруг и вырвав из темноты две фигурки. До них донесся звук грохочущей стрельбы. Третья фигурка возникла внезапно, атакуя появившихся ранее… темным пламенем. Мейё сжалась, словно внутри разверзлись льды Арктики. Она уже видела подобное — и несмотря на наличие оружия у двух других нападавших, она приняла решение атаковать именно ее. — Милавика, — тихо прошептала крестница Гелиоса, доставая хеншин.***
На четвертый месяц беременности животик уже стал виден, и Мако часто замирала около зеркала после ванной, чтобы прикоснуться, убедиться, что все это не сон. Это чудо, которое она сама держит в своей ладони. Последний поход по магазинам в компании Химеми помирил их окончательно, хотя жить она все же предпочла с Леди Анной. После двух месяцев страшного токсикоза будущая мать все еще не находила сил на путешествие в Японию. Она узнала о смертях Госпожи и матери Ами только спустя две недели после произошедшего — после той прогулки под дождем врачи не советовали ее волновать. А затем навалилась страшная усталость, и муж (тогда еще жених) категорически запретил ей куда-нибудь отправляться без него — не дай бог, заснет по дороге. Уже пару раз было, когда она чуть ли не бесконечно ездила на метро и постоянно пропускала нужную станцию, а потом вызывала Масато, потому что абсолютно не знала, как добраться до дома. А потом пришла постоянная тошнота — тут уж стало не до поездок, хотя с подругами она созванивалась регулярно. Даже с Ами, хотя ни одного слова про смерть матери ей не сказала — сочувствие лучше выражать лично, а не с помощью бездушного телефона.