Важна лишь степень искренности

Его глаза были цвета апрель. В мокрый, грязный, с проталинами, альбионский апрель. Сотни раз посылать к черту эти глаза-апрель, но про себя. А вслух – что-то лепетать, как гребаная школьница. “Ты ведешь себя как школьница!» - уже не так обидно. Как в первый раз. Ну, в самый первый. Когда смущенная улыбка, когда, чуть прикусывая губу, боясь резкого «нет», пригласить в кафе. Просто так, пообсуждать какие-то дела в стае. Когда эта противная, до тошноты слащавая, искусная улыбка и кивок. И кивок, будто он всё уже знает, будто он этого и ждал. В тот же вечер – первый секс. Не тот, о котором пишут пубертатные девочки, краснея. Невыносимо больно, жарко, неприятно – чувства. Его тело так близко, невозможно близко – ощущения. Первый минет, который совершенно неумело, касаясь зубами, но с умилительным старанием. Но, даже засыпая рядом, прекрасно понимать, что это только до утра, что вы не будете вместе. Никогда. Ведь его волк выберет скорее пышногрудую, длинноногую, с пухлыми губами, чем нескладного, гиперактивного, с психическими отклонениями и родинками. - Отец считает, что мне следует вернуться в Лондон. – Так, между прочим, кинул Джексон. Обычно они не разговаривали, но в этот раз все было по-другому. Это чувствовалось во всем: в прикосновениях, движениях, тембре голоса, громкости крика. В этот раз были даже свечи. Ароматизированные, блять, свечи. - Так ты уедешь? – да зачем он это спрашивает? Глупый вопрос висит в воздухе, оставаясь без очевидного ответа. Комната пропахла лавандой и безнадежностью. Стайлз всегда был умным парнем - он понимал, что, даже если Джексон захочет вступить в стаю, что он, собственно, и сделал, или закрутит с кем-то роман, то он все равно не останется в родном городе. Это лишь вопрос времени. Ему мало этого периферийного захолустья, ему нужно больше. Ему всегда нужно больше. Больше места, больше людей, больше чувств. После той ночи Джексон не появляется в школе, не появляется на тренировках. В телефоне один и тот же женский голос, что твердит про отключенного абонента. Когда Стайлз приходит на тренировку, его встречают вопрошающие взгляды. Конечно, они знали. Стая – это удивительно. Они не задают вопросов, они просто принимают всё как данность, не требуя объяснений. Может, потому, что Айзек и Скотт только расстались. Может, потому, что Эллисон и Лидия собираются на следующей неделе в Париж. А, может быть, потому, что они – семья. А в семье тебя принимают таким, какой ты есть, и любят по факту рождения. Но Стайлз не может ответить им, хотя и очень хотел бы. Джексон появляется лишь раз. За окном лил бесчеловечный дождь, отбивая какой-то сумасбродный ритм. Джексон приходит около двенадцати, он ведь знает, что Стайлз всё равно не спит. Он весь промокший, водоточащий, стоит на пороге комнаты, легкая дрожь пробивает тело. - Завтра самолет. – Констатирует он. Просто ставит в известность. Стайлз сидит на кровати и думает, что ответить. «Хорошо»? - это не так. Это не хорошо. Это нихуя не хорошо. «Я буду ждать» - а так ли это? Будет ли он ждать? Или будет следующим же вечером волочиться за кем-то «не Джексон»? - Если хочешь, приходи. Завтра в 17:00. Встретимся в зале ожидания. – Джексон поворачивается к двери, но не выходит. Комната наполняется чувством недосказанности. Абсолютно ненужной сейчас недосказанности. – И не говори никому. Не хочу этих сопливых прощаний. – Дверь хлопает. Стайлз падает на кровать. Весь день проходит как на иголках. Стайлз полуспит на уроках, потому что всю ночь чиркал в тетради. Старался написать прощальную речь, но в мусорное ведро летел листок за листком. Слова никак не строились в логический ряд, все сокровенные смыслы терялись в обилии междометий и неологизмов. Скотт весь день допытывает его вопросами о причине излишней – даже для Стайлза – рассеянности, но сказать правду просто нельзя. Часы в зале ожидания плевались себяповторяющимися цифрами. Стайлз приехал раньше назначенного времени. Несколько раз выругался по дороге из-за пробок и этих гребаных детей на скейтах - он так боялся не успеть. Джексон появляется без пятнадцати пять. Он как всегда идеален: идеально белая рубашка, бежевые брюки с идеально выглаженными стрелками и туфли, что идеально лакированы, аж блестят. Реально блестят. Джексон замечает Стайлза, сидящего на одном из обшарпанных стульев, и идет к нему. Несколько минут они просто молчат. Они молчат друг на друга. Ублюдочно молчат, и эти несколько минут кажутся бесконечными. - Я вообще-то целую речь написать хотел, ну там, пожелать тебе удачи, всё такое, но ты же знаешь, я не мастер красиво говорить, и, в общем, это тебе. – Стайлз криво улыбается и протягивает маленькую коробочку, обернутую в какую-то блестящую бумагу. – Откроешь в самолете. Джексон кладет коробочку на чемодан и улыбается. - Что? – Стайлз хмурится, не понимая его реакции. - Ты сентиментальный. – Джексон пристально смотрит на Стайлза, который хмурится ещё больше. Джексон подходит чуть ближе, чем позволительно, и целует Стайлза в губы, обнимая чуть ниже поясницы. И в этом поцелуе нет даже намека на пошлость. Есть лишь безграничная, печальная, всё окутывающая, нежность. - Важна лишь степень искренности. – Говорит Джексон. Какой-то отвратительный писклявый голос объявляет посадку на рейс до Лондона, Джексон разворачивается и идет до пропускного пункта. «Вот и всё» - думает Стайлз. *** Дома невыносимо жарко, хоть и окна нараспашку. Стайлз снимает одежду, которая все ещё пахнет, вероятно, самым дорогим парфюмом, который можно достать в Бэйкон-Хиллс. Он замечает, что из заднего кармана джинс торчит какая-то бумажка. Листок аккуратно сложен и подписан. «Стайлзу Стилински». Стайлз узнает почерк сразу и углубляется в текст. «Ты ставишь остывать зеленый чай и пьешь его холодным. Твой любимый свитер – сиреневый. Любимый сок – апельсиновый. Ты кусаешь нижнюю губу, когда нервничаешь, поэтому она выглядит опухшей. В третьем ящике комода лежит совместная фотография с Лидией, вам около десяти. На твоем теле 37 родинок. Ты всегда спотыкаешься о порог с утра. Всегда. Обоям в твоей комнате около 8 лет, ты не меняешь их, потому что они куплены твоей мамой. Когда таблетки не действуют, ты мешаешь кофе с колой и запиваешь этим ядом двойную дозу. Больше всего ты боишься не успеть спасти своих близких. Ты мог бы быть хорошим шерифом, но всё свое время тратишь, спасая шкуры оборотней. Ты напиваешься с трех стаканов виски, у тебя абсолютно неустойчивый к алкоголю организм. Ты думал, что я с тобой от скуки, но не знал, что я тебе не изменяю. Я люблю тебя, Стайлз Стилински. Я вернусь». *** Джексон устроился в кресле и включил плеер. Из наушников потек изумительный вокал Adele. На коленях лежал подарок Стайлза. Немного повозившись, он сдернул обертку и открыл коробочку. В ней лежал серебряный браслет с застежкой в виде падающей восьмерки и клочок бумаги, с неаккуратными краями, видимо, вырванный в спешке. И несколько слов корявым почерком. « Возвращайся, пожалуйста. Я буду ждать». - Важна лишь степень искренности.