Сон разума

Балкон, нависающий над беснующимся танцполом, постепенно заполняется, и Родни рад, что команда раскололась, а они с Джоном взяли в рабство официанта и спрятались за тяжелыми бордовыми занавесками одной из ниш, в которые манили темными скатертями и уютной изоляцией VIP-столики. В ушах гулко бухает чуть смягченная толстым бархатом однообразная музыка – или кровь, разогретая алкоголем, замкнутым пространством и близостью Джона. Прибыв на Атлантиду, Сэм сразу попросила их ввести ее в курс дела, а потом кивнула и спокойно, без тени смущения, заявила, что руководство военным контингентом и научным отделом передается Лорну и Зеленке соответственно, а команда на две недели с того момента, как их ноги ступят на Землю или куда-то еще за пределами Атлантиды, отстраняется от любой профильной деятельности. Они пытались протестовать, указывать, что у Зеленки насморк и он рассеян из-за лекарств, а Лорн не умеет писать отчеты, что у города слишком мало энергии, чтобы тратить ее на них, но Сэм, не дрогнув ни единым мускулом, сказала, что завтра здесь будет «Дедал» и вообще, все согласовано, это приказ и она отдаст всех четверых под трибунал, если они ослушаются. Она даже разрешила взять с собой пегасцев, когда Джон попробовал заикнуться, что будет скучать без лучшей половины команды. Когда «Дедал» сбросил их под гору и Родни вдохнул земной воздух, пахнущий суетой, озабоченностью и кучей мелких, неприятных, но жизненно важных дел, так не похожий на полный безмятежности даже в разгар бури воздух Атлантиды, он подумал, что идея все-таки не так плоха, как показалось ему сначала. Память все громче подсказывала, что была жизнь и до Атлантиды, и жизнь вполне приличная. Здесь на улицах было много людей, не знавших почти ничего по сравнению с лантийцами, не отягощенных постоянно растущим грузом знания, не терявших друзей, а если и терявших, то не виноватых в этом. Здесь можно было спать ночью, работать днем, хорошо проводить свободное время вечером. Здесь был дом. Чуткие пегасцы замечали, как расправляются плечи товарищей по команде, и тоже переставали нервничать. Их поселили в отель, уходящий под землю, наверно, на столько же этажей, на сколько в небо. Распаковав вещи и посидев каждый в своем номере минут пять, они одновременно вышли в коридор, посмотрели друг на друга и целый день шлялись по городу, пегасцы – жадно рассматривая все вокруг, земляне – вспоминая. Однако даже такой марш-бросок по энергозатратам не шел ни в какое сравнение с самой простенькой миссией, и вечером, стоя в холле, они поняли, что разойтись сейчас по комнатам будет очень неразумно: в подобных случаях в комплекте с одиночеством обязательно идет смутная тревога, сбившиеся в комок горячие простыни, духота и кошмары, если вдруг удастся уснуть. Первым сдвинулся с места Ронон: услышав звуки стрельбы из зала игровых автоматов, он молча устремился туда, закатывая рукава. Тейла сказала, что хочет посмотреть на земные танцы, улыбнулась и пошла к лифтам («Не думай, что мы все такие!» - крикнул Джон ей вслед). Родни посмотрел на Джона, они немножко степенно побродили туда-сюда по холлу, привыкая к вычурной роскоши, а потом Джон вздохнул и сказал, что бар у него в номере совсем никуда не годится, а он сегодня собирается нажраться, как свинья, так что почему бы им не спуститься в нормальный бар, где есть много нормальной выпивки, раз уж за них платит государство? Спускаясь по широкой лестнице в полумрак бара, Родни вдруг почувствовал, как напрягается тело и тревожно обостряется внимание. Слишком много плохого за последние годы случилось под землей, чтобы сразу осознать фундаментальное отсутствие угрозы, кроме, пожалуй, риска упасть или наткнуться на что-нибудь в темноте или перепить. Оглянувшись на Джона, Родни заметил те же напряженно сведенные брови. Он улыбнулся, и Джон расслабился и на секунду переплел пальцы с пальцами Родни. После первого пива желание просканировать весь зал на предмет внеземных жизненных форм и смертоносного оружия в стадии разработки начало ослабевать. После первого маленького стаканчика чего-то разноцветно-полосатого, что официант поджег, а Джон задул и опрокинул в себя, стало весело. Родни хмыкнул, обнаружив, что объем полосатого измеряется в шотах, но Джон толкнул его локтем, ловко поджег его стаканчик и сказал: - Представь, что я думаю, что американец запросто обставит канадца по части выпивки. Давай, а то все выгорит. И Родни послушно сдул синие язычки. Язык и горло обожгло, но сладкие нижние слои оставили только мягкое тепло, и в следующие полчаса доброе имя Канады было восстановлено, а от тяжелой подозрительности не осталось и следа. Потом была какая-то зеленая штука, потом какая-то синяя, а может, наоборот или между ними было еще что-то ядовито-оранжевое – сейчас Родни уже не помнит, он помнит только, что Джон точно выпил намного больше его. У Джона очень горячие руки и глаза как будто светятся в красноватом полумраке. Занавески плотно задернуты, но даже если бы их не было вообще, Родни не смог бы не подаваться вперед каждый раз, когда Джон наклоняется к нему. Родни кажется, что они за три года не целовались столько, сколько за прошедшие три часа, и Джон точно ни разу не сидел так близко так долго, привалившись плечом к Родни. Джон снова тянется к его губам, но занавески колышутся, и Джон откидывается на мягкую плюшевую спинку. Официант беззвучно двигается по комнатке, собирает стаканы, принимает новые заказы и исчезает за занавесками, а у Родни, которого Джон все-таки целует непослушными губами, внутри начинает расти предвкушение ночи, когда им никто не помешает. Целая ночь, думает Родни, целуя Джона в шею и слушая, как он задыхается, а утром можно будет долго не вставать, лежа рядом, на одной подушке, под одним одеялом. Их обещали не трогать, даже если к городу слетятся все ульи, репликаторы и дженаи галактики, и их действительно не тронут, и сейчас это очень вдохновляет Родни. Через пару дней они начнут тосковать, то и дело бессознательно смотреть в небо и в конце концов слезно попросятся назад, догуливать отпуск на Атлантиде, и пусть там надо постоянно следить, куда ставишь локоть, слезая с Джона, а атозианский алкоголь – не вариант для землянина. Но сейчас, расстегивая две пуговицы на рубашке Джона и распахивая пошире ворот, Родни лихорадочно счастлив, что они на Земле. Выпитое наконец дает о себе знать, и Родни встает, но ноги еще более ватные, чем он предполагал, и он присаживается на скамью и трясет закружившейся головой. Бессовестный Джон этим тут же пользуется, тянет слабо сопротивляющегося Родни на себя и снова целует его, мокро и жадно. У Родни сбивается дыхание. - Как маленький, - возмущенно говорит он минуты через три, оторвавшись от Джона и вставая уже увереннее. - Странные... у тебя... представления о маленьких, - невнятно бормочет Джон. - Закажи мне... самбуку. - Обойдешься. Родни идет к выходу, но у самых занавесок не выдерживает и оглядывается. Джон сполз так низко, что его едва видно из-за столика, а ноги торчат из-под него. В порыве собственнического чувства Родни толкает ботинком ботинок Джона, и тот втягивает ноги под столик и блаженно улыбается. В полутемном туалете пахнет снегом, и Родни долго умывается холодной водой, с наслаждением чувствуя, как она впивается в горящие щеки миллионами иголочек. Все столики на балконе уже заняты, все входы в ниши задернуты занавесками. Джон стоит, шатаясь, крепко вцепившись в занавеску, и шарит взглядом по балкону. Ищет меня, удивительно ясно думает Родни, и его вдруг охватывает странное чувство. Пока Джон будет искать его взглядом, даже с трудом фокусируя этот самый взгляд, все будет хорошо. Пока Родни наблюдает за Джоном, от группы перегибающихся через перила девушек в ярких открытых нарядах отделяется одна и движется к Джону, целеустремленно, как ледокол. Родни едва не бросается на защиту своих территорий и уже начинает потихоньку распихивать толпу, но потом ему приходит в голову, что будет даже лучше, если Джона заметят с девушкой. Не то чтобы кто-то начал о чем-то догадываться, но перестраховаться никогда не бывает лишним, тем более, что Родни не собирается позволять нахалке зайти слишком далеко. Девушка тем временем наглеет и начинает лапать Джона, и Родни раздраженно закусывает губу. Джон мотает головой, пытается отодвинуться от нее и вдруг зажмуривается, и девушке этого хватает, чтобы забросить его руку себе на плечи и, потянув на себя, заставить сделать несколько шагов. Джон еще несколько секунд беспомощно цепляется за занавеску, звенящую кольцами, но девушка настойчива, и Джон наконец сдается и начинает перебирать ногами. Они идут к Родни, и он начинает придумывать, как заставить непрошеную гостью отвалить, не нанося ей особенных телесных повреждений, но когда они проходят мимо него, он почему-то отступает на шаг, в тень, а потом, словно часть этой тени, скользит за ними. Родни смотрит, какой этаж загорается над дверями лифта, закрывшимися за ними, и вызывает соседний. Он приходит почти сразу, и Родни, выскочив в чистый, пахнущий уютом коридор, замечает, как они скрываются за поворотом. Девушка живет в другом конце отеля, и до самой ее двери Родни клянется себе, что вот за этим поворотом он окликнет их, извинится и как-нибудь оклевещет Джона – во имя высшей цели, разумеется. Поворот следует за поворотом; исследовательский интерес оказывается сильнее, чем думал Родни, и вот он уже стоит, прислонившись к стене напротив ее номера, и прикидывает, больше или меньше десяти минут пройдет до того, как Джон выскочит оттуда, как ошпаренный. Проходит десять минут, и Родни садится на корточки и подпирает голову рукой. Этого времени вполне достаточно, чтобы раздеть Джона и привести в боевую готовность. На первый взгляд девушка бодибилдершей не казалась, да и на второй тоже, но тяжелого полубессознательного мужика на себе через весь отель протащила почти волоком, так что справиться с таким незамысловатым делом точно сможет быстро. То есть Родни уже вполне можно начинать волноваться, но он почему-то спокойно сидит на корточках и ждет. Наконец дверь распахивается и врезается в предохранительный столбик, не дающий ей врезаться в нежно-кремовую стену. В проеме появляется Джон, цепляясь побелевшими пальцами за косяки, и Родни тяжело сглатывает. Он поднимается, шипя от боли в затекших ногах, и ждет, пока взгляд полузакрытых блестящих глаз не остановится на нем. Пожалуй, на памяти Родни Джон впервые так сильно пьян, и Родни против воли немножко жалеет об этом, правда, не совсем понимает, о чем – что пьян или что впервые. Он уже давно привык и научился нормально жить с тем, что у него сбоят, а иногда и летят все системы, когда Джон рядом, но этот случай совершенно особенный. Рубашка у Джона почти полностью расстегнута, щеки, шея и грудь измазаны помадой, от него пахнет терпкими духами, и Родни еле сдерживается, чтобы прямо здесь не приступить к ликвидации всех до последнего свидетельств вторжения в их маленький мир. Он прислоняет Джона к стене, пытаясь не смотреть на его радостную улыбку и хоть чуть-чуть притушить желание, и аккуратно застегивает рубашку почти под горло. - Родни, - бормочет Джон и пробует посмотреть, что он там с ним делает, - ты что, заблудился? Туалет был за углом. - Тсс, - шепчет Родни, и Джон охотно замолкает и улыбается еще шире. Вылетевшая из комнаты девушка растрепанная, с красными пятнами вокруг рта и следами помады на тыльной стороне ладони и очень злая. Еще в прихожей она, очевидно, набрала воздуха в грудь, чтобы крикнуть что-нибудь обидное Джону вслед, и давится словами, заметив Родни, еле взглянувшего на нее, и Джона, который не видит ничего вокруг себя, кроме Родни. Девушка несколько секунд смотрит на них – Родни живо представляет себе, как отчаянно и тщетно силится изогнуться единственная извилина у нее в голове, – а потом презрительно бросает: - Он что, гомик? - Нет, он просто не любит тупых размалеванных шлюх, даже когда лыка не вяжет, - отвечает Родни, не глядя на нее. Значит, Джон ничего не сказал про них, думает он. Джон закидывает руки ему на плечи и тычется носом в шею, мурлыкая что-то ласковое, но девушка уже хлопнула дверью так, что удар чувствует даже Джон, все еще опирающийся о стену, так что беспокоиться не о чем. Джон издает удивленный звук и пытается оглянуться на стену, но Родни уже тащит его по коридору, потому что звук сопровождался теплым выдохом в вырез футболки и у Родни остается только одна мысль – добраться до номера. Раздеваются они дольше, чем когда-либо: Джон начинает хныкать и цепляться за Родни, когда тот пытается отстраниться, и приходится орудовать в условиях ограниченной мобильности. По привычке Родни старается примоститься на краешке кровати, наконец оторвав от себя Джона и свалив его, возбужденного и бормочущего себе под нос, на кровать, но потом вспоминает, что кровать широкая, необъятная, на ней можно основать маленькую метрополию и пару колоний, и оттаскивает Джона на середину. У кровати даже есть балдахин и, соответственно, четыре столба, балдахин поддерживающих, вспоминает Родни, а Джон как раз накупил себе совершенно идиотских галстуков с Симпсонами, но это все завтра, хотя нет, лучше послезавтра. Джон, похоже, уже совсем ничего не понимает, но так даже лучше – достойное завершение безумного вечера. Да и сам Родни может думать только о том, какой Джон горячий, снаружи и внутри, и, в очередной раз прижавшись лбом ко лбу Джона и не почувствовав тепла, понимает, что на нем самом тоже можно жарить яичницу. Время от времени Джон сильно вздрагивает, распахивает глаза и пытается оттолкнуть Родни, очевидно, думая, что девушке все-таки удалось склонить его к адюльтеру, но потом видит, кто нависает над ним, и успокаивается, и пытается зацепить ступней лодыжку, чтобы ноги не срывались с бедер Родни, но делает только хуже, щекоча Родни сползшим носком. Все заканчивается так же беспорядочно, как началось и продолжилось, но Родни, похоже, именно это и было нужно. Джон все еще слабо постанывает, и Родни потихоньку сходит с ума от этого звука, прижимая Джона к себе. - Рооодни, - тянет Джон. Он уже наполовину спит, но пьяная бравада не дает ему признаться в этом даже себе. - Спи, пожалуйста, - просит Родни. Ему очень надо успокоиться, иначе он не знает, что с ним будет завтра. - Хо-ошо, - бормочет Джон, - хо-ошо, Родни... Родни отпускает, только когда Джон совсем затихает. Он лежит, медленно остывая, и начинает ощущать, что тоже здорово пьян, и ему это не нравится. Хорошая встряска, не сопровождающаяся взрывами, неделями на стимуляторах, глухой ноющей тревогой за город и диким ослепляющим страхом за Джона, иногда нужна, но ему еще долго не захочется повторить. Утро застает Родни сидящим в кресле и ждущим пробуждения Джона. На прикроватной тумбочке стоит полный графин воды, стакан с водой и зеленая коробочка чудодейственного снадобья от похмелья, найденная в ящике той же тумбочки рядом с презервативами и смазкой. И того, и другого хватит на неделю минимум, и когда вялое шевеление мыслей перестает превращать мозг и глазные яблоки в пюре, Родни думает, что за те три года, что он толком не был на Земле, здесь явно начались перемены к лучшему. Джон вздыхает чуть глубже и медленно кладет руку на другую половину кровати, а Родни на цыпочках идет к окну и плотнее задергивает портьеры: если уж у него такое ощущение, что кто-то обшил веки изнутри крупным наждаком, Джон, наверно, вообще не сможет открыть глаза. Однако Джон, очевидно, стреляный воробей и даже не пытается их открыть, как и пошевелиться, и только по его быстрому сопению Родни понимает, что он не спит. Родни бросает таблетку в стакан, осторожно садится на край кровати – сопение на секунду прекращается – и ждет, пока таблетка растворится, медленно гладя Джона по голове. Шипение наконец становится неразличимым, вода – прозрачной, и Родни приподнимает голову Джона и подносит стакан к его губам. Джон мычит и сжимает губы. - Давай, пей, - ласково шепчет Родни. - Представь, что я думаю, что все американцы – как дети-трусишки, которые отказываются от невкусного лекарства. Джон с трудом пьет; ему удается – наверно, из последних сил – благодарно погладить Родни по руке, когда тот осторожно укладывает его голову обратно на подушку. Через пару минут глаза с припухшими веками приоткрываются и смотрят почти осмысленно, даже немного вопросительно. - Лантийцы ушли в отрыв, - говорит Родни, и Джон пробует засмеяться, морщится и слабо стонет, оживляя воспоминания о ночи, холодной волной проходящие по телу Родни. Он сжимает кулаки и спрашивает: - Помочь? Джон едва заметно мотает головой и еще минут пять лежит, расслабив все, что может. Родни сидит, отвернувшись: отголоски ночной дикой, пугающей и притягивающей энергии все еще колышутся над неподвижным телом Джона, а тело Родни болит недостаточно сильно, чтобы помешать ему поддаться и воспользоваться ситуацией. Кровать не скрипит, когда Джон начинает продвижение к ее краю. Родни успевает сдернуть с него носки; и без них ему хватит приключений по пути к ванной. Родни вытягивается на кровати и смотрит на дверь ванной. Минут через десять оттуда доносится шум воды, через пять – знакомое задушенное фырканье, в которое Джон вкладывает всю свою ненависть к холодной воде. Родни вдруг думает, а что бы было с ним, если бы он проснулся один, а душ сейчас шумел бы в другом крыле отеля. Странно, но кроме сосущей тоски эта мысль ничего не вызывает – ни злобы, ни ярости, ни желания отомстить. Это немножко пугает, но Родни чувствует, что это нормально, это его реакция, родная, глубинная, не то, чего могли бы ждать от спесивого эгоцентрика с отрицательным уровнем социализации, но Родни понимает: удивительно, но другой человек действительно может значить для него больше, чем он сам и его чувства к этому человеку. Этот человек выходит из ванной с пушистым полотенцем вокруг бедер и с лицом, целиком и полностью отражающим сжирающую его вину. Родни ждет, что будет дальше. - Слушай, я... Родни смотрит на него и думает, что надо бы обнять его, погладить по голове и сказать, что ничего вчера не было, Джон только невольно доказал то, в чем Родни убеждать уже давно не нужно. Но сделать все это Родни не в силах, потому что Джон восхитителен, когда терзается, с этими своими огромными глазами запуганного до полусмерти олененка, с закушенной – наверняка до крови – изнутри щекой, с чуть приоткрытыми искусанными, влажными губами и крепко сжатыми кулаками. - Я не помню, что вчера было, - Джон дышит тяжело и хрустит пальцами, на лбу и над верхней губой блестят крупные капли пота, - но мне почему-то кажется, что это скорее такой защитный механизм, чем похмелье, ну, знаешь... Как когда происходит что-то такое страшное, что мозг отказывается это вспоминать. Как если бы ты, например, ушел в туалет, а я тебя не дождался и свалил с какой-нибудь грудастой барышней. Может быть, даже на всю ночь. Может быть, даже на очень бурную ночь. Может быть, мне даже понравилось. Прости меня, пожалуйста. - Может быть или понравилось? - спрашивает Родни, не зная, куда смотреть – на влажный торс, влажные волосы, влажные руки с отчаянно сцепленными пальцами или во влажные глаза с розоватыми белками. Джон паникует уже совсем неприкрыто, и Родни больше не может его мучить. Он двигается и хлопает ладонью по кровати. - Иди сюда, - Джон осторожно садится на краешек; Родни еще чуть-чуть, буквально пару секунд, молчит и говорит самым развратным голосом, на какой способен: - Ты такой гибкий, когда пьяный. В лице Джона ничего не меняется, и Родни тоже со вздохом садится и гладит его по плечу, по волосам, по щекам. Джон смотрит исподлобья, надув губы, и изо всех сил старается не получать удовольствие от прикосновений Родни, наказывая себя за воображаемый проступок. Родни вдруг ясно видит, что никакого одинокого утра и сосущей тоски быть не могло и не будет, что список того, что можно и нельзя, уже давно и глубоко у Джона в подсознании, рядом с умением дышать и моргать, пусть даже он сам не отдает себе в этом отчет. Родни укладывает Джона рядом и крепко обнимает. - Вчера ты оправдал доверие, которое тебе оказали, сделав подполковником, - говорит он, и Джон начинает мелко дрожать от облегчения. - Проявил завидное владение собой и ситуацией. Должен отметить, что у тебя хороший вкус и твой мозг вытесняется алкоголем не полностью. Но больше я тебе не дам так напиваться. - Просто не оставляй меня одного, - хрипло просит Джон, и Родни сильно закусывает губу, когда рука Джона с неожиданной силой проходится по его груди. - Гибкость, знаешь ли, пользуется большой популярностью.