Ждите солнца

Вот уже полтора года Джон просыпается без будильника оттого, что в определенное время никто не звенит на кухне ложками и не грохочет тарелками. Удивительно, как быстро привыкаешь к некоторым вещам. Всего каких-то три месяца совместной жизни в съемной квартирке в Сан-Франциско – и Джон уже не вздрагивал, когда Родни ронял горячую крышку, в задумчивости опять схватившись за нее без прихватки; он просто не глядя доставал мазь от ожогов и терпеливо ждал, пока Родни закончит шипеть и пытаться расплавить крышку взглядом. Джон привык, что Родни зажигает свет, появляясь в спальне, когда Джон уже давно лег, и начинает громко ворчать: видимо, это помогало ему быстрее найти пижаму, на которой как правило лежал Джон. Джон привык, что Родни разговаривает с чертежами и формулами, иногда намного ласковее, чем с Джоном, привык, что, когда он работает, вместе с ним работают радио, телевизор и иногда какой-нибудь новостной ролик на Ютубе: Родни говорил, что это создает ощущение, что дом живой, почти как Атлантида. К тому, что Родни может часами говорить без остановки, Джон привык в первый же год на Атлантиде, просто в эти три месяца его болтовню все чаще уводило в сторону быта, да так, что Джон невольно задумывался, всегда ли Родни был таким хозяйственным или на него так повлияла жизнь под одной крышей с кем-то, с кем хочется жить уютно и спокойно. Джон из последних сил выносит тишину этих последних полутора лет. Он живет в родном Лос-Анджелесе, в мансарде, которую они с друзьями снимали в старших классах, отказывая себе во всех излишествах ради счастья самостоятельной жизни. Теперь у него одного достаточно денег на все жилые и подсобные помещения, коммунальные услуги и вполне обеспеченную жизнь. Генерал О'Нилл предлагал выхлопотать ему какие-то пенсии, отчисления и так далее, но Джон отказался и не жалеет: зарплата учителя физкультуры в частной школе с лихвой покрывает его скромные потребности. В общем и целом ему все нравится: мало того, что платят хорошо, так он еще и держит себя в форме по долгу службы, и это определенно лучше, чем каждую секунду ощущать мертвую неподвижность в том, что было когда-то удивительно живым. Все самые заметные шрамы, к счастью, можно прикрыть обычной майкой, а внутренние рубцы и вовсе никто не разглядит. Разве что Родни, но место Родни уже давно заняла утренняя и вечерняя тишина. Если бы не эта тишина, Джон мог бы с уверенностью сказать, что сумел встроиться в мир, далекий от головокружительных полетов и загадочных генов. Каждый будний день он выходит из дома, иногда совсем рано, иногда около полудня, идет всегда пешком – примерно полчаса плюс-минус десять минут на погоду, настроение и прочие обстоятельства; у размалеванной граффити автобусной остановки отработанным движением поправляет сумку на плече; кивает продавцу в газетном киоске, иногда покупает какой-нибудь журнал, теперь уже спокойно игнорируя лезущие в глаза научно-популярные и технические издания. Его школа известна большей частью своими претензиями на элитарность, но Джону все равно: физкультура – она и в школе с напыщенным девизом и грязными туалетами физкультура. По выходным Джон ходит в кино, на концерты, если приезжает кто-нибудь интересный, иногда спит целый день, иногда целый день болтается по городу, вспоминая, каким он был тридцать лет назад. Джон смотрит на прохожих, туристов, своих соседей и со странным чувством думает, что в кои-то веки живет нормальной жизнью. В один из обычных летних понедельников Джон выходит из дома, потому что просыпается раньше обычного и не знает, чем занять себя. Сунув руки в карманы почти по локоть, Джон механически шагает, привычно огибая канализационные люки, не отрывая взгляда от асфальта, и у маленького розоватого здания детского приюта врезается в кого-то. Механически же бормоча извинения, он поднимает голову: высокий седоватый мужчина в дорогом костюме, черном, как черная дыра, удивленно и чуть настороженно смотрит на него; он держит под руку полную даму в дурацкой шляпке: судя по размеру, шляпка из тех, что прикалывают к волосам. Пара синхронно дергает вверх уголки губ в ответ на бормотание Джона и поднимается по ступенькам ко входу. Джейн, директор приюта, вежливо приветствует их и сдает на руки юной воспитательнице, потом замечает Джона, пялящегося вслед посетителям, и приветливо кивает ему. Джон вопросительно смотрит на нее снизу, она спускается к нему. - У нас сегодня смотрины, - сообщает она и вздыхает. - Не люблю я их. - Почему? - удивляется Джон. - Дети же находят родителей. Это же хорошо, разве нет? Джейн качает головой. - Не могу отделаться от неприятного ощущения, когда потенциальные родители рассматривают детей, - она поводит плечами, - как будто на рынке, как будто прицениваются. И потом, люди редко берут больше одного малыша. Представь, каково тем, кто остается. Знаешь, как трудно убедить их, что они не виноваты, что их не взяли? И мне всегда жалко расставаться с теми, кого выбрали. Джон смотрит вверх, на окна, завешенные веселенькими занавесками. Джейн хорошая, любит детей, любит свое дело, и приют тоже хороший, только уж очень тихий. Редко-редко Джон видит в окне детское лицо, а когда воспитанников выводят на прогулку, они все чинно сидят во дворике на травке или медленно, как взрослые, прохаживаются вдоль забора. В этом приюте Джейн собирает детей, которых родители по каким-то причинам оставили уже в сознательном возрасте, и Джон всегда очень старается не думать, что творится в их маленьких головах и сердцах. Все равно вряд ли удастся представить, а душу разбередит так, что... В общем, Джону и без того хватает сюжетов для кошмаров. Впрочем, в последнее время между паиньками стали появляться настоящие бестии, и Джейн, не привыкшая к такому, часто шутливо жалуется на чертей в раю. Едва Джон вспоминает об этом, из недр здания несется приглушенный грохот и тоненький вой; одна из воспитательниц, стоящих в холле в ожидании посетителей, бросается к лестнице, а Джон, приоткрыв рот, вслушивается в отголоски удара и высокого, почти неслышного звука. Мысль, рожденная ими, нравится ему с каждой минутой все больше. Джон выберет себе самого шумного, самого проказливого ребенка, чтобы дома не было ни секунды тишины, ни секунды покоя, чтобы все вечно разбивалось, взрывалось, падало и гремело, чтобы Джон так выматывался за день, что мог уснуть ночью, крепко и без снов, как раньше. Он убьет двух зайцев: головную боль Джейн и свою тишину. Вряд ли у Джейн возникнут возражения: они давно знакомы, она в нем уверена, да и он о себе не самого плохого мнения касательно отношений с детьми. Когда-то он с трудом мог претендовать на звание примера для еще не сформировавшейся личности, но теперь, когда он живет нормальной жизнью, все изменилось. Родни не любит детей, тихонько напоминает внутренний голос. Ну и что, мгновенно огрызается Джон, хватит уже мерить жизнь в МакКеях. - А что нужно, чтобы взять ребенка? - спрашивает он, не стараясь придать голосу какую-то особенную интонацию. - Желание и немного терпения, чтобы разобраться с бумагами, - с улыбкой начинает Джейн, замолкает и пристально вглядывается в Джона. - Ты ведь не просто так спрашиваешь? Джон качает головой. - У тебя что-то случилось? - Джейн понижает голос и подходит совсем близко. - Нет, - Джон улыбается. Вообще-то это не совсем правда, но все случилось так давно, что уже не считается. - Просто я тут посмотрел на свой банковский счет, и мне стало стыдно, что государство тратит такие деньги на меня одного. Ну и... - он притворно горестно закатывает глаза, - мы ведь не молодеем, правда? Кто в старости подаст мне стакан воды? Джейн смеется и отступает. - Вы пришли по адресу, сэр, у нас отличный выбор подавателей стаканов, - она трогает его за локоть, приглашая войти. - Извини, сама не смогу тебя проводить. Вон там, видишь, – это Энн, она тебе поможет и все расскажет. - Джейн медлит, придерживая Джона за рукав. - Ты ведь в курсе, что у нас только дошкольники? - Джон кивает, Джейн тоже – удовлетворенно. - Знаешь, я рада, что ты решил взять малыша, что бы ни толкнуло тебя на это. Ему – или ей – будет с тобой хорошо. Энн постарше воспитательницы, которой поручили черный костюм и маленькую шляпку, покрупнее и явно посуровее. Она важно здоровается с Джоном и ведет его прямо в комнату, свет из которой заливает почти весь коридор. Попутно она рассказывает что-то о приюте и детях, но Джон не слушает и старается даже не думать, чтобы не дай Бог не надумать что-то, что помешает ему реализовать свой внезапный план. Дети сидят в большой, но уютной комнате за столиками и рисуют. У всех почти одинаково склоненные головы, гладкие и вихрастые, светлые, темные, рыжие, и высунутые от усердия кончики розовых языков. В одном углу давешняя пара под присмотром воспитательницы тихо беседуют с девочкой в синем платье и с длинными светлыми локонами. Когда Джон входит, все, даже девочка в углу, смотрят на него, и ему становится жутковато. Никто из них не выглядит исчадием ада, но Джон понимает, что просто так ему теперь не уйти. Дети смотрят на Джона, ловят каждое его движение, приученные ждать худшего, но все равно надеющиеся на лучшее, и Джон отступает, растерянно переводя взгляд с одной круглой головки на другую. Энн снова что-то говорит, видимо, дает характеристики этим огромным разноцветным глазам, в которых слишком много чувств для их возраста. Это надо же, даже на Земле он умудрился вляпаться; не утешает даже то, что он продержался почти два года. Джон уже не знает, куда себя девать, когда входит еще один потенциальный родитель, и дети, как по команде, переводят взгляды на него. Джон незаметно выдыхает, наконец толком осматривается и видит мальчишку, которого раньше не заметил. Он маленький и худой, у него темные волосы, густые брови и бледная кожа. Он сидит у стены на ковре и пытается обвязать обрывком веревки скрещенные палочки: осторожно, терпеливо обматывает их веревкой, но когда начинает завязывать узел, палочки смещаются; он пробует вернуть их на место, не снимая веревки, у него не получается, и он неторопливо разматывает веревку и начинает все сначала. Джон подходит и наклоняется к нему. - Как тебя зовут? Не поднимая головы, мальчишка молча продолжает обматывать палочки веревкой. - Его зовут Кристофер, - говорит Энн и добавляет шепотом: - Очень плохо сходится с людьми. Джон видит, что мальчишка все равно слышит, и его бесит это ненужное лицемерие. Он садится на ковер рядом с мальчишкой, отбирает у него палочки и быстро закрепляет их. Мальчишка косо смотрит на него. Джон отлично знает этот взгляд: и хочется посмотреть на рукастого дядьку, и противно, что дядька оказался рукастее его. - Меня зовут Джон, - говорит Джон, прикидывая, чем можно заинтересовать мальчишку. - Я бывший пилот. Могу рассказать много всяких интересных штук про самолеты, - он протягивает мальчишке палочки, - и научить вязать разные узлы. Мальчишка сопит, сложив руки на коленях. Джон старательно вспоминает и перечисляет все свои достоинства, которые ему самому кажутся интересными, чувствуя себя немного странно: он словно отчитывается перед мальчишкой, хотя даже генералам не рекомендовался так прилежно и увлеченно. Мальчишка молчит, не смотрит на Джона, и Джон сжимает кулаки, чтобы не дать прохладному приему загубить благое начинание. - Пойдешь со мной? - спрашивает Джон. Мальчишка понимает, что этот тон значит «сейчас или никогда», и наконец реагирует на Джона – чуть поворачивает голову. Глаза у него еще огромнее, чем у других детей, и в них намного больше отчаяния. - А денег у тебя много? - голос тоненький, хоть он и старается сделать его ниже. - Нам хватит, - отвечает Джон. - Ты цитрусовые ешь? Мальчишка молчит так долго, что Джон успевает догадаться: он знает, что такое цитрусовые, просто боится дать неправильный ответ. - Это, в общем, неважно, - поспешно говорит Джон, - я просто так спросил. У одного моего друга на них аллергия. Не хочу, чтобы у тебя был анафилактический шок, если вдруг. - Чего? - с ужасом спрашивает мальчишка, наконец поворачиваясь к нему лицом, и Джон понимает, что пора заткнуться. Он мужественно кашляет и говорит басом: - Так пойдешь со мной или нет? - Я подумаю, - отвечает мальчишка, немного помолчав. - Приходи вечером. Энн провожает Джона до директорского кабинета. Джейн долго с сомнением смотрит на Джона, когда он сообщает ей о своем выборе. - Уверен? - спрашивает она, теребя нижнюю губу. - С ним тяжело. Он совсем никому не доверяет, на всех смотрит волком, поэтому к нему никто не подходит, ты первый. - По-моему, я второй после тебя и тебе просто жалко его отдавать, - Джейн опускает глаза, пряча улыбку. - Не волнуйся, я не стану ограничивать тебе доступ к нему. Джейн трясет копной медно-рыжих волос. - Только попробуй, я на тебя в суд подам. Ладно, заходи вечером, я свяжусь с агентством и подготовлю бумаги. Тебе придется походить по инстанциям, принести вот эти бумажки, - она протягивает ему короткий список на бланке с эмблемой приюта – стилизованным голубем с крыльями, сложенными сердечком, - чтобы на тебя посмотрели и поняли, что ты не сумасшедший и не бездомный, но вообще мы сотрудничаем с очень хорошим агентством, я замолвлю за тебя словечко, так что проблем быть не должно. - Джейн, - говорит Джон и почему-то дышит с трудом, стараясь звучать нормально, - спасибо. Она улыбается. - Тебе спасибо. За дверью Джона ждет Энн. - Кристофер просил поблагодарить вас за палочки, - говорит она, - и сказал, что вы можете его забрать. Джон чувствует, как в груди встает теплая волна. Мальчишка – Кристофер, поправляет себя Джон – входит в квартиру Джона через неделю. Он долго обстоятельно карабкается по лестнице, сопя, оглядывает маленькую прихожую. Джон сгружает на тумбочку его нехитрые приютские пожитки, выкладывает на полку бумаги, подтверждающие, что Кристофер теперь тоже Шеппард, и наблюдает за ребенком. Кристоферу шесть, в декабре будет семь, его родителей лишили родительских прав два года назад за пьянство и плохое обращение с ребенком, у него нет почти никаких предпочтений в еде, одежде и игрушках; все, что удалось выяснить Джейн и воспитателям, – он страстно любит сырую морковь. За то время, что ушло у них на беседы с представителями агентства по усыновлению и дорогу от приюта до дома, они обменялись едва ли десятком слов, но Джону начинало казаться, что им удастся поладить, и все равно ему не было так страшно, даже когда Тодд высасывал из него жизнь. Кристофер тем временем перекочевывает в гостиную, крутит головой и изрекает: - Охренительно. Джон давится воздухом и кашляет. - Это ты от отца нахватался? - Он мне не отец, - жестко отвечает Кристофер и снова замыкается, закрывается, как цветок ночью. Джон вытирает влажные ладони о джинсы, трет лоб и садится на корточки перед сверлящим взглядом пол Кристофером. - Ладно, слушай, Кристофер... От меня ты таких слов никогда не услышишь, и я тоже не хочу их слышать от тебя, никогда. Я хочу, чтобы мой сын знал цену словам. Кристофер вскидывает на него огромные темные глаза, и они некоторое время молчат, пораженные легкостью, с которой далось Джону слово «сын». - Совсем-совсем никогда? - наконец уточняет Кристофер. - Ну, - Джон лихорадочно раздумывает, как мальчик отреагирует на прикосновение, - если на тебя упадет дом, думаю, можно. - Кристофер фыркает, и Джон продолжает, обнадеженный: - Или если на тебя нападут ужасные, жуткие, отвратительные существа, высасывающие из тебя жизнь! - он неловко прикладывает ладонь к худой детской груди, слегка сжимает пальцы и чуть не всхлипывает, ощущая каждое ребро. Кристофер не отстраняется и даже неуверенно улыбается. - Нет никаких таких существ. - Конечно, нет, - отвечает Джон и сам почти верит в это. - Так что придется тебе отучиваться ругаться. Кристофер ничего не говорит, но видно, что он совсем не против. Несколько дней они совместным усилиями придают маленькой комнатке, которую Джон до этого использовал преимущественно как склад, вполне приличное сходство с детской, и подбирают Кристоферу гардероб. Оба стараются казаться взрослыми и солидными, чтобы не дай Бог не разочаровать друг друга, но к концу третьего дня кочевания по магазинам срываются и почти ссорятся из-за того, какая характеристика водяных пистолетов важнее – дальность выстрела или объем магазина. Вернувшись домой, они наконец устраивают большую возню. На часах почти полночь, когда Джон сдается, а Кристофер победным взглядом окидывает нанесенный квартире урон – и все само собой встает на место. Джон лежит на полу, смотрит на упершего руки в бока Кристофера и чувствует громадное облегчение оттого, что ребячество из ребенка не вытравишь, как ни старайся. На следующий день, немного неловко держась за руки, они впервые идут просто гулять. Когда они выходят на улицу, где стоит приют, Кристофер останавливается и тянет Джона за руку. - Давай не пойдем там. - Почему? - удивляется Джон. Кристофер смотрит в землю и молчит. Джон пугается, встает на колени и разворачивает мальчика к себе. - Кристофер, что такое? - Там приют, - ровным голосом говорит Кристофер, и Джон едва сдерживается, чтобы не выругаться. - Конечно, - он проводит рукой по волосам, незаметно дергая за них с такой силой, что на глаза наворачиваются слезы. - Пойдем в парк, хочешь? Там новые качели поставили. Кристофер кивает. Они идут в парк, но на качели Кристофер не хочет, и по тому, как его пальцы сжимают руку Джона, Джон понимает, что мальчик просто не хочет отцепляться от Джона. Не отпуская руки Кристофера, Джон поворачивается к нему спиной и садится на корточки. - Залезай. Пару мгновений Кристофер не двигается, потом обхватывает Джона руками за шею, а когда он встает – и ногами за талию. Джон подпрыгивает, отчего Кристофер ойкает и фыркает ему в шею, не сдержавшись, и бодрой рысью припускает по аллее. Мальчик совсем легкий, с ним легко даже бежать, и у Джона на сердце так светло, как последний раз было в Сан-Франциско больше полутора лет назад. Ему почти не стыдно за это. Они возвращаются домой, обедают; в виде эксперимента Джон ставит на стол миску с морковью и с наслаждением смотрит, как Кристофер есть ее со всем – с супом, пюре, мороженным и даже чай размешивает длинной тонкой морковкой. Укладывая зевающего мальчика спать, Джон твердо решает, что сегодня вечером поцелует его в лоб перед сном. Кристофер засыпает, и Джон на цыпочках выходит в гостиную и падает в кресло. По телу разливается истома, как будто он долго и тяжело работал и теперь может заслуженно расслабиться. В квартире тихо, но тишина больше не мертвая, не разрывающая уши: Кристофер спит беззвучно, кроватка не скрипит, но Джон знает, что он там, легко может представить, как он отбрасывает одеяло во сне или трется носом о подушку, и ему кажется, что он слышит сонное дыхание. Джону кажется, что он только на секунду прикрыл глаза, но оказывается, что прошло уже почти два часа, когда его выдергивает из сна звонкое «Пап!». Кристофер стоит в дверях и держит в руках огромный атлас. Джон вздрагивает и ошалело смотрит на мальчика. До этой минуты ему казалось, что переходу от «Джон» или молчаливого дерганья за рукав к «пап» будет предшествовать долгий, мучительный для обоих процесс привыкания, и теперь он так обескуражен, что переспрашивает: - Что ты сказал? Кристофер заметно пугается и прижимает книгу к груди, словно хочет спрятаться за ней от Джона. - Пап-па? - неуверенно предполагает он и делает шаг назад. Джон стекает на пол и протягивает к мальчику руку. Кристофер мнется, но подходит, Джон гладит его по напряженному плечу. - Мне тоже страшно, - говорит Джон, - Кристофер, мне очень страшно, я никогда не имел дела с детьми, особенно с такими... взрослыми. Ты меня прости, если я что-то делаю не так. Я научусь, обещаю. Я не отдам тебя обратно, никогда, что бы ты ни сделал. Джон ждет, что Кристофер фыркнет и скажет что-то вроде «не очень-то и хотелось», но мальчик садится на пол и утыкается головой Джону в живот, не выпуская атлас из рук. Джон обнимает его за плечи и гладит по голове, гладит, гладит, ему кажется, что он никогда не сможет отпустить Кристофера, но тот сам осторожно высвобождается из рук Джона, садится и смотрит на него. Он только чуть-чуть бледноват, но ни мокрых щек, ни дрожащих губ Джон, к своему облегчению, не замечает. Мальчик протягивает ему атлас. - Пап, ты был где-нибудь, кроме Америки? - Был, - хрипло отвечает Джон и прочищает горло. - Много где был. Садись поближе, покажу. Через месяц Джон ловит себя на том, что почти не думает о Родни. Кристофер освоился настолько, что уже не спрашивает разрешения на каждый шаг, знает квартиру лучше Джона и даже спокойно проходит мимо приюта, только сильнее сжимая руку Джона. Постепенно «Кристофер» само собой сокращается до «Крискин» – не без помощи конандойловского «Белого отряда», который Джон начал читать сыну в первый же вечер. (То ли Джон вдруг научился читать вслух, то ли мальчик так вымотался, что даже бубнеж Джона не помешал ему заснуть.) Постепенно «пап» начинает срываться с губ Кристофера все легче и не с такой лихорадочной частотой, как в первую неделю, – как будто он боялся, что Джон забудет о своей новой роли, если ему не напоминать о ней как можно чаще. Они не говорят ни о приюте, ни о жизни Кристофера до него. Джон уверен, что если бы он попросил, мальчик все рассказал бы ему, но не просит. Может быть, не хочет рассказывать о собственном прошлом, если Кристофер потребует взаимной откровенности, а может, ему просто хватает этого сиюминутного острого счастья, выворачивающего его наизнанку каждый раз, когда Кристофер смеется. Джону немного грустно оттого, что такие сильные чувства у него вызывает кто-то кроме Родни, но в конце концов, как бы банально это ни звучало, надо жить дальше, и Джону сейчас хорошо. Тем сильнее Джона изумляет его реакция на обычный полуподростковый фильм по комиксам. Как-то они с Кристофером идут новым маршрутом, мимо кинотеатра, и мальчик тормозит перед афишей с новыми «Людьми Икс». Джону безумно нравится эта его манера выманивать из отца желаемое: он почти никогда ничего не просит напрямую, просто долго стоит и смотрит на игрушку, пирожное, книгу, и рука Джона сама собой тянется к кошельку. Вот и сейчас Джон сует руку в карман. - Хочешь сходить? Наверно, у него никогда не перестанет щемить в груди от застенчивого румянца на бледных щеках, вспыхивающего каждый раз, как Джон кладет руку мальчику на голову. - Хочу. Джон не знает, нормально ли это, но ему безумно нравится и то, что Кристофер почти никогда не выражает удовольствие обычными для детей способами: не прыгает, не кричит, только довольно улыбается и прищуривает темные глаза. Кресла в зале удобные для взрослого человека, но Кристофер ерзает, задевает ногами спинку впереди стоящего кресла, его обитатель раздраженно сопит, и Джон наклоняется к мальчику. - Неудобно, - шепчет Кристофер и выжидательно блестит на Джона глазами. - Иди сюда, - Джон осторожно вытаскивает его из кресла и сажает к себе на колени. Кристофер удовлетворенно затихает и вжимается макушкой Джону под подбородок. Джону все нравится до самой сцены встречи Чарльза и Эрика. Когда Чарльз говорит Эрику, что он не один, Кристофер прижимается к Джону, и Джон крепче обнимает его, но мыслями сейчас далеко от темного зала и солнечного июльского утра за его стенами. Они пришли смотреть на динамичный яркий экшн, и Кристофера в этом отношении все устраивает, а вот Джон видит прежде всего дуэт Чарльза и Эрика, вернее, даже не их самих, а то, как они идут совсем рядом, не решаясь прикоснуться друг к другу, идут к неизбежно печальному концу. А если еще точнее, он видит себя и Родни, и у него внутри все сворачивается от мысли, что у них могло закончиться не так, как закончилось, что они тоже могли так и не решиться прикоснуться друг к другу. Джон смотрит, как Эрик падает на колени и обнимает Чарльза, и думает только об одном: как хорошо, что ему не пришлось пережить такое, как хорошо, что Родни не лежал вот так у него на руках, хотя мог, и не раз, как хорошо, как хорошо... - Надо же, какие у него глаза голубые, - бормочет Кристофер, и Джон не может сдержать дрожь. Мальчик, к счастью, ничего не замечает. - Где-то я его уже видел. Кристофер разочарован, что фильм кончился так быстро, но Джон выходит на яркий солнечный свет с облегчением. Придя домой и едва помыв руки, Кристофер бежит проверять свою догадку. - Ну точно! - кричит он от компьютера минут через пять. - Смотри! Он фавна играл в «Нарнии»! Нам показывали в приюте. Джон подходит и со страхом смотрит на монитор. У МакЭвоя кудряшки, смешной нос, смешные длинные уши и глаза обычные, скорее серые, чем голубые, поэтому Джон может безболезненно разделить заинтересованность мальчика и немного успокаивается. Вечером он читает Кристоферу «Льва, Колдунью и платяной шкаф», Кристофер жмурится от удовольствия, и Джона потихоньку отпускает. Через пару дней все входит в норму. Лето пролетает стремительно, и Джон с ужасом осознает, что пора устраивать Кристофера в школу, и от расстройства даже просит отпуск по семейным обстоятельствам. С выбором школы ему очень помогает Джейн: она знает хорошее заведение, в которую ходят многие бывшие ее воспитанники; Джон сомневается, нужно ли Кристоферу лишнее напоминание о приюте, но Джейн, глядя, как мальчик посматривает на Джона поверх книжки, говорит, что он достаточно привык к своему новому положению и это не должно очень сильно его задеть. Кристофер охотно идет на разведку, не менее охотно выходит из дома первого сентября и только тихонько вздыхает, когда Джон обнимает его на прощание. Впрочем, после уроков он несется Джону навстречу с такой скоростью, что Джон пошатывается, когда Кристофер врезается в него. Он подхватывает мальчика и сажает себе на плечи. - Ну, как первый день? - Здорово! - Кристофер цепляется за волосы Джона и смеется. - Только быстро закончился. Джон хмыкает. - Ничего, тебе еще надоест. Куда пойдем? - Давай домой, пап, - серьезно отвечает Кристофер. - Мне надо к завтрашнему дню подготовиться, у нас завтра новые предметы. Родни бы им гордился, думает Джон и морщится, крепко держа сына за ноги. Дома, глядя, как Кристофер старательно раскрашивает квадратики и кружочки, Джона думает, что вот перед ним живое напоминание о Родни, но почему-то смотреть на него не больно. Может быть, именно потому, что оно живое: это не книга, не обрывок тетрадного листа с летящим почерком, не фотография. Его нельзя выбросить, нельзя сунуть в нижний ящик стола, оно каждую секунду настойчиво говорит: живи дальше, у тебя снова есть цель – расти меня, и я стану таким, каким ты захочешь меня видеть. - Крискин, - мальчик мгновенно отрывается от листа и вопросительно смотрит на Джона. - Я так рад, что ты у меня есть. Кристофер краснеет и застенчиво отворачивается. У Джона снова екает сердце. - Пап, - Кристофер стоит на пороге, поджимая пальцы босых ног. Джон, весь день убивший на осеннюю генеральную уборку и завалившийся спать одновременно с сыном, откидывает одеяло. Мальчик в два прыжка преодолевает расстояние до кровати и чувствительно врезается плечом Джону в живот. - Чего тебе, Крискин? - Расскажи сказку. - Я не умею, - Кристофер фыркает, Джон некоторое время молчит, потом с усилием говорит: - Ладно, могу только грустную. - Давай грустную. Джон собирается с мыслями. - Не так давно в одном летающем городе жили король и волшебник. - Добрые? - на всякий случай уточняет Кристофер, приподнимаясь на локте. - Конечно, - Джон дергает его за ухо. - Не перебивай меня. Они были лучшими друзьями, хотя иногда спорили и орали друг на друга, и жили очень счастливо. Но однажды волшебник случайно узнал, что на одну далекую планету напали ужасные монстры. Он рассказал об этом королю и жителям города, и все решили, что надо помочь. Город летел долго, он еще никогда не летал так далеко, поэтому битва далась ему нелегко, но в конце концов королю и волшебнику удалось одолеть врага, и они посадили город на спасенную планету. «Пойдем, - сказал волшебник королю. - Дадим городу отдохнуть от нас, перелет утомил его». И они ушли из города и стали жить на берегу, как обычные люди, населявшие эту планету. Волшебник почти каждый день проверял, как там город, показывал его жителям планеты, и они в знак благодарности помогали ему понять, как вернуть город домой. Король был уверен, что им все удастся, поэтому не ходил с волшебником, но когда он наконец вернулся в город, оказалось, что там пусто и его никто не ждет: город нисколько не изменился, был таким же красивым и светлым, но не было ни людей на улицах, ни зверей в лесу, ни птиц в небе, ни рыб в реке, ни даже сверчков за печкой, и король совсем не чувствовал, что город ему рад. Король спросил волшебника, почему это случилось, почему он ничего не сказал королю и почему ничего не делает, чтобы все исправить, но волшебник ответил, что пока он ничего не может сделать, хотя очень старается, он не хотел расстраивать короля и потому ничего ему не говорил. Волшебник сказал королю, что теперь у них есть время и возможность переделать все дела, которые давно надо было сделать, но не было ни времени, ни возможности, и попросил короля не отчаиваться и не уходить обратно на берег. И тогда король сказал волшебнику: «Прости, мой друг, но от тебя ускользает одна простая вещь: мой город – уже не мой». Он ушел на берег, нашел место, где никто не знал про него и летающий город, и стал жить так, как будто всю жизнь прожил на этой планете. И больше никогда не встречался с волшебником. Кристофер не двигается, и Джон уже начинает надеяться, что он уснул, когда мальчик спрашивает слегка в нос, пугая Джона до смерти: - Пап, а это правда? Джон сглатывает, переворачивается на спину, поднимает Кристофера и держит его на вытянутых руках, якобы не замечая подозрительно блестящих глаз. - А ну, отставить макаронные ноги, - командует он и трясет мальчика, тот мгновенно напрягается и вытягивается стрункой. Джон перехватывает его поудобнее, чтобы он не устал слишком скоро. - Ты же сам просил сказку. Сказки, по-твоему, – правда? Кристофер раскидывает руки, покачивает ими и гудит, изображая гул турбин, а потом говорит неуверенно: - Не знаю. Ты так рассказывал... Это сказка, сын, думает Джон, раскачивая худенькое тельце взад и вперед, это так трогает меня, так реально для меня, что не может не быть сказкой. К тому же у сказок всегда счастливый конец, а я, думает Джон, имитируя воздушную яму, отчего Кристофер восторженно визжит, сейчас абсолютно счастлив. - Спи, - говорит Джон, заворачивая мальчика в одеяло, - завтра расскажу тебе самую настоящую всамделишную историю. Кристофер засыпает почти сразу, прижавшись к Джону спиной, а Джон еще долго лежит, гладит мальчика по волосам и вспоминает, как они с Родни вернулись на Атлантиду после трех месяцев обыденного земного счастья, как она молчала, покачиваясь на зеленых волнах, как Джон тщетно бродил по коридорам, гладил стены, трогал консоли: те зажигались привычным ровным светом, но теперь он был холодный. Джон вспоминает, как в бешенстве кружил по комнате, пинал стены, разбил кулаком окно и долго сидел на кровати, ежась от сквозняка и размазывая кровь по руке. А когда Родни попытался сказать ему, что он все понимает, но еще не все потеряно, что Джон нужен Атлантиде, Джон закричал на него: - Да ни хрена ты не понимаешь! Вот это, по-твоему, Атлантида? Вот этот кусок металлолома, болтающийся среди пивных бутылок и нефтяных пятен? Если ты ничего не видишь, можешь и дальше упираться рогом, только без меня! Волшебник слишком избаловал короля этими долгими месяцами на спасенной планете, и броня короля, державшаяся пять лет, наконец треснула. И теперь король не уверен, что сможет правильно попросить прощения, а волшебник окажется настолько мудрым и прозорливым, что простит его просто так. Но Кристоферу совсем не обязательно об этом знать. Следующим вечером Джон рассказывает ему самую настоящую всамделишную историю и не замечает никаких ненужных последствий грустной сказки. - Когда-то давно я служил кое-где – я ведь говорил тебе, что был военным? - Кристофер кивает, преданно глядя Джону в рот. - Так вот, там не было ничего, кроме океана. Представляешь? Только наша казарма, научно-исследовательский центр – и океан вокруг, на много-много миль. Первое время мы очень боялись, что он потушит ночью солнце и оно не взойдет, - Кристофер смотрит недоверчиво, и Джон смеется. - Ну ладно, это я переборщил. Но неуютно нам всем было точно. Я думал, я один такой, но в первое же утро я вышел перед рассветом на балкон и увидел, что на соседних балконах уже стоят люди и смотрят на горизонт. Честно говоря, когда восток сначала пожелтел, а потом порозовел, мне стало страшновато, что на этом все и кончится – как полярная ночь, когда солнце так и не вылезает из-за горизонта. А потом океан стал менять цвет, так быстро, что страшно стало нам всем, но оторваться от этого зрелища не мог никто. А потом взошло солнце, обычно, обыденно, совсем как... - Джон вовремя прикусывает язык, чтобы не сказать «как на Земле», - как везде, и знаешь, что? Когда мы вот так вместе встретили первый рассвет, нам сразу стало легче – работать, просто жить, верить, что солнце обязательно взойдет. - Джон ерошит Кристоферу волосы. - Ты никогда не боялся, что утро не наступит? Мальчик открывает рот, чтобы ответить отрицательно, и вдруг задумывается. - Очень часто, - говорит он наконец, и Джон понимает, что Кристофер понял все скрытые смыслы и метафоры истории и, может быть, даже вынес из нее больше, чем Джон в нее вложил. До конца учебного дня остается около часа, и Джон как раз начинает готовиться к выходу, когда в дверь звонят. Первая паническая мысль – что-то с Кристофером – быстро сдается под напором здравого смысла, который съеживается и уползает поглубже, посрамленный реальностью, когда Джон открывает дверь. Родни нисколько не изменился, только немного похудел, на нем обычная серая футболка и светлые джинсы, но Джон смотрит на него так, как будто на нем костюм Магнето. - Привет. Джон смотрит на него, молчит, и солнечная улыбка сползает с лица Родни. Он наклоняет голову и тревожно заглядывает Джону в глаза. - Джон? - Входи, - сдавленно сипит Джон. Родни входит, не сводя с него настороженного взгляда. - Каким ветром? Родни улыбается, вспоминая, зачем пришел, но улыбка все равно неуверенная. - Мы можем лететь домой. Джон хмурит брови. - В смысле? Родни закатывает глаза – так знакомо, что у Джона сжимается сердце. - Мы так надоели КЗВ, что оно разрешило нам вернуться и даже отрядило нам два МНТ, а еще один нашла команда Лорна. Атлантида готова к отлету. - Родни радостно смеется. - Много пота и крови было пролито, скажу я тебе. - Вы... Ты... - Джону отчаянно не хватает воздуха. - Вы все это время пытались найти решение? И ты ничего мне не сказал? Родни хочет положить руку ему на плечо, но Джон отступает. Родни опускает уголки губ и терпеливо спрашивает: - А ты стал бы слушать? Я пытался с тобой поговорить, но ты взорвался и ускакал на материк. Я понял, что тебе нужен перерыв, и попросил О'Нилла... Голова у Джона лопается. - Ты попросил? - Ну да. - Родни пожимает плечами. - А тебя не удивило, что тебя так легко отпустили? Эй, - он все-таки берет Джона за плечо, потом проводит кончиками пальцев по щеке, - я тебе писал, между прочим, а ты меня успешно игнорировал. По-моему, обижаться должен я. У Джона начинают мелко дрожать колени, холодеют руки и в животе образуется вакуум. - Я ничего не получал. На какой адрес ты писал? Родни удивленно вздергивает брови. - На твой старый, конечно. - Родни. - Джон прислоняется к стене. - У меня уже давно обычный гражданский адрес. Родни выглядит потрясающе обескураженным, открывая и закрывая рот. - То есть... - он видимо пытается уложить эту мысль в голове. - То есть ты серьезно думал, что... все? Все кончилось, и мы сдались? И я... тебя отпустил? Насовсем? Джон... - Что? - Джон срывается на крик, потому что от него с мясом отрываются безысходность, безучастность, непротивление тому, что ничто никогда не будет в порядке, и это больно. - Что я должен был подумать? Ты – ты – не чувствовал, что Атлантида мертвая! Ты не понимал, что мы убили ее, притащив на Землю, и она никогда не оживет! Родни вдруг оказывается совсем рядом и крепко держит Джона за плечи. - Да все я чувствовал, - он слегка встряхивает Джона и успокаивающе улыбается. - Но я еще и видел, как тебе плохо там, и знал, что сам уйти не могу именно из-за этого, а ты не уйдешь без меня по-другому, и мучить тебя мне совершенно не хотелось. Я только не знал, что ты решишь, что я от тебя отказываюсь. - Твою мать, МакКей, - ноги слабеют, и Джон садится на тумбочку. - Я же просил, тысячу раз просил: говори со мной, смирись, что я идиот, не понимающий тонких намеков... - Джон трет глаза пальцами, смотрит на часы, встает. - Мне нужно сделать кое-что. Чувствуй себя как дома, я вернусь минут через сорок пять. Он выскакивает в коридор, прежде чем Родни успевает что-то сказать. Кристофер сразу чувствует, что что-то не так, дергает Джона за руку и смотрит вопросительно. Джон улыбается дрожащими губами и берет мальчика на руки. - У нас гости, Крискин, - говорит он и проглатывает комок. - Мой старый друг приехал меня навестить. Кристофер внимательно вглядывается в Джона и молчит всю дорогу, цепляясь за его плечи. Когда они входят в квартиру, Родни встает с тумбочки и замирает, хлопая глазами. - Джон, что это? - Ты что, дурак? - неприязненно спрашивает Кристофер: сквозь мягкость любимого домашнего мальчика, которой он успел плотно обрасти, прорываются шипы брошенного униженного ребенка. - Я не что, я кто. Джон ставит его на ноги, одергивает курточку, помогает снять рюкзак и легонько шлепает. Родни все еще хлопает глазами. - Ты усыновил ребенка? - Нет, удочерил, - не унимается Кристофер. Джон осознает, что откровенно ловит кайф от яда в голосе сына, и откашливается. - Кристофер, это Родни, Родни, это Кристофер. Родни наконец смотрит прямо на мальчика, хотя взгляд у него все равно такой, как будто он ждет, что Кристофер вот-вот растает в воздухе. Кристофер смотрит вызывающе, задрав голову. - Здравствуй, - торопливо выдавливает Родни и поднимает глаза на Джона. - Ты это мне назло, что ли? - Чего это... - начинает еще яростнее насупившийся Кристофер, но Джон разворачивает его в сторону ванной. - Ну-ка, быстро мыть руки. Родни, кухня там. Про руки к тебе тоже относится. В ванной Джон крепко обнимает Кристофера и шепчет на ухо бессмысленно и ласково, и мальчик немного оттаивает. Потом Джон и Кристофер обедают, как будто ничего не произошло, а Родни сидит перед чашкой остывающего кофе и смотрит на них во все глаза. Потом Джон и Кристофер делают уроки и возятся на полу, а Родни сидит на диване, и глаза у него становятся все больше. Потом, слава Богу, приходит время чистить зубы и спать; Кристофер так хорошо задобрен вниманием отца, что даже бормочет, не глядя на Родни: «Спночи», и пулей вылетает из комнаты. Джон улыбается открывшему рот Родни и идет за ним. - Сегодня без сказок, ладно? - Джон подтыкает Кристоферу одеяло и откидывает со лба темную прядь. - Мы с Родни очень давно не виделись, нам, наверно, целой ночи не хватит, чтобы обо всем друг другу рассказать. А завтра прочитаю тебе две, идет? - Пап, - шепот Кристофера еле слышен, и Джон наклоняется к нему. - Это... твой волшебник, да? Джон вздрагивает. Кристофер смотрит на него немножко испуганно, но больше с любопытством, и Джон позволяет себе улыбнуться. - Да, Крискин. - Ну тогда иди, - вздыхает Кристофер и начинает укладывать подушку поудобнее. Джон так надолго прижимается губами к его щеке, что мальчик недовольно ворчит. Родни сидит все в той же позе и сверлит взглядом стену. Джон садится рядом с ним. - Не могу поверить, - медленно говорит Родни. - У тебя уже своя собственная жизнь. - Жизнь началась в начале лета, - так же размеренно, негромко отвечает Джон, - до этого было овощное существование. - И что теперь с ней делать? - спрашивает Родни и поправляется, искоса глядя на Джона: - В смысле ты ведь вернешься на Атлантиду? Джон трет руками лицо. Его сейчас переполняет такая легкость, что он просто не может ни о чем думать, кроме того, что Родни здесь, совсем рядом, а Кристофер не выцарапал глаза ни отцу, ни незваному гостю. Родни, похоже, чувствует это. Он придвигается ближе и проводит тыльной стороной ладони по щеке и шее Джона. Джон прикрывает глаза, откидывая голову, вспоминая и словно впервые переживая, как это хорошо – теплая широкая ладонь, скользящая по коже невесомо и ощутимо одновременно. Родни целует его в уголок губ, Джон подается ему навстречу. Родни обхватывает его за пояс и с силой тянет на себя. Джон вздрагивает и непроизвольно смотрит на дверь. - Он давно спит, - Родни горячо выдыхает ему в шею. - Джон, пожалуйста. Полтора года, Джон, полтора чертовых года. У Джона перед глазами мгновенно и в то же время как-то растянуто проходят все случаи, когда им удавалось надолго остаться наедине – на Атлантиде, на Земле, в прыгунах, в ловушках, из которых они не выбирались в первые же несколько часов, – и он радуется, что все это время его не мучили эти воспоминания, потому что у него отключается мозг и включается только под утро, когда он выныривает из зыбкого сна и слышит за спиной размеренное сопение. Еще темно, рука Родни по-хозяйски лежит у Джона на бедре, и Джон плывет по теплым, как будто пушистым волнам удовлетворенного умиротворения, пока не приоткрывает глаза и не видит, что на кухне горит свет. Джону удается выбраться из-под руки Родни и одеться, не разбудив его. Проклиная себя и обмирая на каждом мелком шажке, Джон на цыпочках подходит к двери и заглядывает на кухню. Мрачный Кристофер в пижаме сидит над стаканом шоколадного молока; рядом на столе лежит обгрызенная морковка. Джону очень хочется разбить себе голову об угол, но он входит, садится за стол и проводит дрожащими пальцами по взъерошенным мягким волосам сына. - Я не выспался, - уныло говорит Кристофер и дует в соломинку: молоко вскипает мутными пузырями. - Иди поспи еще, - несколько заискивающе предлагает Джон. Кристофер отворачивается. - Не хочу. Джон не имеет ни малейшего представления, что делать, как дать мальчику понять, что увиденное им – каким бы диким в его глазах оно ни было – никак не изменит их отношения, как выплеснуть на него разрывающую грудь нежность, которая еще никогда не была такой мучительной и сильной. Ему хочется сказать, что теперь все будет еще лучше, потому что наконец исчезли последние остатки стыда, время от времени терзавшего Джона при мысли, что он так бессовестно счастлив без Родни. Ему хочется сказать, что Кристофер никогда не был заменой Родни, любой другой ребенок был бы, но только не Кристофер, и теперь сердце Джона так полно, что все просто обязано кончиться хорошо. - Крискин... - шепчет Джон, гладя сына по голове, и мальчик вздыхает, не тяжело, а как-то... понимающе, с надеждой думает Джон. Родни входит на кухню и смотрит сначала на Кристофера, потом на Джона. - Иди заправь кровать, - приказывает он. - Какую... - начинает Джон, но Родни досадливо машет рукой. - Иди сделай что-нибудь полезное, подай ребенку хороший пример, - он сталкивает Джона со стула, садится на его место, основательно складывает руки на столе и больше не обращает на Джона внимания. - Вот что, парень. Я не считаю, что к детям нужен какой-то особенный подход, поэтому никаких нежностей, которыми тебя наверняка испортил твой отец, от меня ты не получишь. Мы с твоим отцом... очень друг другу нужны. - Как Эрик и Чарльз? Родни издает невнятный звук и сбивается с мысли, Кристофер простодушно смотрит на него в ожидании ответа, подпирающий плечом косяк Джон усмехается. Что ж, наверно, Чарльзу с перебитым хребтом было так же плохо, как Джону в первые месяцы после ухода – и Джон готов поспорить, что Эрик, услышав, что он не один, захлебнулся такой же недоверчивой радостью, какая захлестнула Джона, увидевшего Родни на пороге. - Не знаю, о чем ты. Кристофер удивленно и чуть-чуть жалостливо смотрит на него. Родни передергивает плечами. - Неважно. Нам с тобой придется как-то его делить. Кристофер непонимающе хмурится. - Ну я же в школе полдня. А ночью сплю. Родни снова сдувается и беспомощно смотрит на Джона. - Он предлагает тебе остаться с нами, - терпеливо поясняет тот, и Родни заламывает брови. - Почему я не слышу осуждения в твоем голосе? Джон пожимает плечами. - Потому что его там нет? - Но ты же понимаешь, что я не могу? Джона это почему-то не пугает. - Понимаю. Надо придумать что-то еще. Родни задумчиво смотрит на Кристофера. - Лично я вижу только одну альтернативу. Знаешь, из Пегаса в последнее время приходят исключительно хорошие новости. - Родни, - Джон почти без сопротивления втягивается в старую любимую игру «МакКею наперекор», - я не потащу его туда. - Даже если он сам захочет? Все-таки Родни намного лучше разбирается в детях, чем стремится внушить всем вокруг, думает Джон, глядя, как загораются у Кристофера глаза. - Пап, это туда, где океан? - мальчик даже спрыгивает с табуретки. - Где твоя казарма? Пап, я очень туда хочу, очень! Родни удивленно смотрит на Кристофера, потом на Джона, а Джон пару мгновений молчит, борясь с собой, и говорит: - Да, Крискин, туда. А еще, - он замолкает, чувствуя, что сейчас решается судьба всех троих, - там летающий город. Кристофер подскакивает к нему и обнимает за ноги, глядя снизу вверх сияющими глазами. - А тебя теперь там снова ждут? - Да, - отвечает Родни и щурится на Джона. - Хотя его всегда там ждали. Когда Джон, написав заявление об уходе, возвращается домой, Родни сидит на полу в гостиной и строит из конструктора разноцветную Атлантиду, придирчиво рассматривая детальки, которые достает из огромного ведра Кристофер. - О'Нилл и Лэндри сказали, пусть будет мальчик, - говорит он, мельком взглянув на Джона, и без всякого перехода ворчит на Кристофера: - Ты что, дальтоник? Я же сказал – желтую! Джон трет глаза, садится в кресло и смотрит, как Кристофер, кусающий губы, чтобы не смеяться, протягивает Родни кубик, желтый, как океан на рассвете.