Reverse motion

Когда мне исполнилось тридцать, я отчётливо понял, почему родители всегда давали мне свободу выбора и практически ни в чём не ограничивали. То самое «нагулялся» наступило именно в тридцать, без преувеличения ударив обухом по голове. Как будто раскрылись глаза, и я понял, что есть какие-то рамки, которые не готов переступить, есть какое-то принятое обществом понятие взрослого, здравомыслящего человека, под которое я в любом случае подстроюсь, даже если не очень этого хочу. Я всегда буду хранить какие-то свои тайны, но людям буду показываться таким, каким они хотят меня видеть. Это залог успеха и в некотором роде даже счастья. И, безусловно, признак невероятной трусости. Я улыбаюсь, и со мной рядом идёт человек, с которым я планирую провести всю свою оставшуюся жизнь, вокруг шумно и весело, и кто-то что-то кричит… А я упорно не могу заставить себя думать ни о чём другом, кроме как о том, что осень всегда напоминает мне о тебе. Осенью мы познакомились. Ты сидел на лавке в парке, и вокруг шуршал листьями ветер, и мне казалось, что нет в этом мире ничего более уютного. Я подошёл стрельнуть зажигалку — самый банальный способ знакомства. Но я действительно просто хотел курить и не планировал знакомиться, но подошёл и остался рядом. В тебе не было ничего необычного, именно так мне показалось сначала. Но что-то заставило меня остаться тогда рядом, сев на другой край лавки. Возможно, это была твоя улыбка — открытая и доброжелательная, так и не улыбаются в наше время вовсе. Возможно, твоя привычка щуриться, которую я потом, много позже, признаю одним из самых милых явлений в природе. А возможно, это была просто судьба, про которую ты мне потом проешь все мозги. Я не знаю, что это было. Я только знаю, что все лучшие моменты в моей жизни, которые были и будут, связаны с тобой, и я всегда буду вспоминать именно их промозглой хмурой осенью, которую только ты можешь сделать уютной. * * * В моей старой однокомнатной квартире всегда было шумно. Друзья, имевшие привычку заходить на чай, часто оставались на несколько дней. Студенческие годы — они такие. В них не обращаешь внимания на время, только на удовольствия. Я не очень любил учиться, посещал занятия для галочки и чтобы пофлиртовать с девчонками, а если повезёт, то и склеить кого-нибудь на ночь. Когда ты первый раз появился в моей квартире, я был слегка с перепоя и мучился головной болью. Ты, словно мы и не пили вчера вместе, был бодр и свеж, вызывая у меня чувство лёгкой зависти. Ты прохаживался по комнате, рассматривая плакаты на стенах с таким видом, будто находишься на экскурсии в Эрмитаже, и я невольно улыбался, наблюдая за тобой и попивая кофе. Тогда я ещё не знал, что через каких-то несколько месяцев мы будем вместе складывать эти плакаты в коробки, потому что посреди ночи, пока будем лежать в кровати после очередного фееричного секса, нам придёт в головы идея переклеить обои в комнате. И мы, голые, будем со смехом сдирать старые и обкидывать друг друга кусками штукатурки. Новые мы так и не поклеим — у тебя начнётся подготовка к экзаменам, а мне просто будет лень заниматься этим одному, поэтому ещё два года мы проживём здесь вместе, совершенно не обращая внимания на ободранные стены. * * * Наше сближение проходило очень медленно. Это я сейчас так думаю, потому что каждое проведённое не с тобой мгновение мне сейчас кажется упущенным, прошедшим зря. Тогда было всё равно — ты был просто очередным человеком, которого я называл другом, хотя друзей у меня практически не было. Ты учился в другом институте, и мы встречались не так уж часто, изредка приглашая друг друга на тусовки и в клубы. Девчонки тебя любили, вешались целыми пачками, наверное, тоже влюблённые в твою улыбку. Я завидовал и сравнивал нас: тебя, невысокого и изящного (хотя тогда я использовал эпитет «хилый»), с каштановыми волосами, уложенными на голове в некое подобие вороньего гнезда, и себя, высокого и плечистого, с коротким ёжиком на голове, сделанным исключительно потому, что от природы кучерявые волосы придавали мне вид деревенского увальня. Ты потратил слишком много времени, чтобы убедить меня в ошибочности такого мнения и заставить отрастить волосы, но это тысячу раз окупилось, потому что ощущение твоих пальцев, взлохмачивающих мои волосы, было одним из самых лучших в моей жизни. Но тогда я завидовал тебе неимоверно и даже записался в качалку, в которой не был уже пару лет, чтобы как-то соответствовать. Однажды, напившись в полный хлам, я снова тебя рассматривал — ты стоял у барной стойки в очередном клубе и снисходительно улыбался какой-то девушке, пытавшейся перекричать музыку. Твой образ, кажется, навсегда впечатался в мою память: тонкие пальцы, сжимающие стакан, расстёгнутая рубашка, обнажающая бледную в клубном свете шею, падающая на глаза чёлка, по-мальчишески узкие бёдра… Именно в тот момент я впервые даже про себя назвал тебя красивым. Вытаращился, как последний дурак, и пялился, а потом ты обернулся, будто бы почувствовав мой взгляд, и улыбнулся. И я поймал себя на мысли, что считаю тебя идеальным. И что если бы у меня была возможность выбирать, я бы захотел такую внешность, как у тебя, просто для того, чтобы видеть идеал в зеркале каждое утро. Гениальное решение, что видеть идеал каждое утро можно и не в зеркале, пришло ровно через две недели и ударило обухом по голове. Как и большая часть мужского населения нашей планеты, я никогда не задумывался о мужчинах, как об объектах влечения. Ты, как оказалось, входил в меньшую часть и очень даже задумывался. Мы ехали в утреннем автобусе с тусовки у кого-то на квартире, мне безумно хотелось спать и пива, а в автобус набивалось всё больше народа, спешащего на работу или на учёбу. Мы же никуда не спешили, просто зависли около окна, пялясь в запотевшее стекло. Ты стоял чуть сбоку и кутался в не по погоде лёгкую куртку, думая о чём-то своём, а я упёрся лбом в стекло и прикрыл глаза, потому что взгляд всё чаще останавливался на твоём сосредоточенном лице. Очередная волна людей, хлынувших в автобус на остановке, толкнула меня прямо на тебя, и я ещё успел подумать, что надо было поймать тачку или вообще пойти пешком, когда вдруг осознал, что волосы на твоей макушке щекочут мне подбородок и опустил взгляд вниз. Ты смотрел на меня через плечо почти в упор, и я невольно сглотнул, стараясь отодвинуться от тебя подальше и не ощущать твою горячую спину так близко. А ты вдруг улыбнулся и сказал: — Теперь тепло. Я был ещё немного пьяным после буйной ночи и плохо соображал, поэтому, когда ты прижался ко мне сильнее, вжимаясь не только спиной, но ещё и задницей, я не сразу понял, что в штанах стало тесно. Потом ты называл меня тугодумом, но чаще — идиотом, потому что в следующий момент я обнял тебя за плечи и уткнулся носом в макушку. И понял, что делаю, только когда стоящая рядом тётенька начала что-то недовольно бурчать себе под нос. Я испугался и хотел отстраниться, но места в автобусе не было, и даже то, которое я освободил, обнимая тебя, уже волшебным образом было занято, поэтому мне осталось только закрыть глаза, расслабиться и ужасно краснеть под взглядами окружающих. Когда мы вышли из автобуса на моей остановке, я сразу засунул руки в карманы и хмуро побрёл в сторону дома. Я понимал, что, наверное, нужно что-то сказать, но понятия не имел, что именно. Я искренне думал, что ты пошёл к себе домой, а ещё — что решение придёт позже, когда я просплюсь и вообще пойму, что это было. Но ты всё решил за меня, это я понял чуть позже, когда открывал дверь в подъезд и увидел, что ты, оказывается, идёшь за мной. Мы начали целоваться, только переступив порог квартиры. Мне не хотелось думать о том, что я целую парня, и анализировать свои поступки, поэтому я закрыл глаза и вообще перестал о чём-то думать, остервенело целуя тебя и прикусывая губы. Ты стонал и стаскивал с меня одежду, и был таким горячим, что я почти чувствовал, как обжигаюсь о твою кожу. Мы еле доползли до кровати, сшибая по дороге все углы, я дрочил тебе, как дрочил бы самому себе, потому что это был первый член, кроме собственного, который я сжимал в руке, а ты, понимая мою неуверенность, целовал и посасывал кожу, и шептал что-то ужасно нежное, и вскрикивал в моих руках. А потом подарил мне самый крышесносный минет в жизни, каких не было ни до, ни после. И когда я кончил тебе в рот, ничего не спрашивая, поцеловал меня и свернулся под боком, натянув на нас одеяло. Ты всё решил за меня, и я невероятно тебе за это благодарен. * * * С тобой было так легко, как не было ни с кем. Ты почти постоянно был рядом, но мог с лёгкостью ловить мои настроения, не лезть на рожон, когда я был зол, не мешать, когда занят, но делать так, чтобы я постоянно чувствовал твоё присутствие и поддержку. Мне хочется думать, что я научился вести себя так же по отношению к тебе, хотя у меня это, безусловно, заняло куда больше времени. Я долго не мог сообразить, как мне вести себя с тобой — когда мы наедине, когда мы с кем-то из друзей, когда мы просто на улице. Меня бесил тот факт, что тебя нельзя просто так обнять на улице, когда хочется, и тем более нельзя тебя на улице целовать. Меня выбешивало, что быть с тобой нежным я могу только тогда, когда мы наедине. Я злился, когда руки тянулись к твоему телу, желая ощутить его тепло, возможно, потому что тянулись они слишком часто. Но очень быстро я понял, что жить без тебя было бы в сто раз хуже, чем с тобой, и почти смирился. А потом — подстроился. Когда ты перебрался ко мне в квартиру, я и не помню точно. Возможно, когда ты притащил то мокрое чудовище, которое нашёл под первым весенним дождём. — Он такой несчастный, ему нужно, чтобы его кто-то любил, — сказал ты, а я рассмеялся, заметив, что вы с котёнком смотрите на меня почти одинаково — умоляющим взглядом. Ты назвал его Котом, и я ещё долго прохаживался на тему безграничности твоей фантазии. И ещё дольше думал о том, что вы с ним похожи — тебе тоже жизненно необходимо, чтобы тебя кто-то любил. * * * На свои выпускные мы оба не пошли — устроили романтический ужин дома. Я заказал твою любимую пиццу, а ты признался мне в любви — на ковре перед ноутом, в котором показывались очередные Трансформеры. Я ржал и впихивал в тебя пятый кусок пиццы. — Не могу больше, — улыбался ты, облокачиваясь на мою грудь спиной. — Ты же любишь пиццу, — смеялся я, обхватывая тебя и сильнее прижимая к себе. — Я люблю тебя, — просто сказал ты, и я не нашёлся, что ответить, поэтому просто поцеловал тебя. Кот ещё долго обнюхивал упавший кусок пиццы и недоумённо водил ушами, слушая наши стоны. * * * В Москву мы перебрались совершенно случайно. Собственно, почти все события в нашей жизни происходили случайно, и это не стало исключением. Нам просто случайно повезло устроиться на хорошую работу почти сразу после института, ты просто случайно заметил, наконец, ободранные обои в комнате, я просто случайно предложил сделать ремонт, ты просто случайно решил, что лучше переехать в другую квартиру размером побольше, я просто случайно заикнулся о том, что можно переехать в город побольше. И мы переехали. Через год мы будем жить в квартирке ещё меньше, чем эта, зато в Москве. У нас будет ни с чем несравнимый вид на клубящий дымом завод из окон седьмого этажа и шумные соседи за стенкой, куча подработок, чтобы хватало денег на сносную жизнь, невероятная усталость, когда хочется только спать, и ощущение, что счастливее мы не будем уже никогда. Ты вытаскивал меня по выходным на озеро в трёх остановках, чтобы кормить уток, я устраивал тебе романтические вечера на крыше нашего многоэтажного дома со свечами и дешёвым красным вином, ты пытался сделать нашу квартирку чуть уютнее, я тащил в неё всё, что можно купить задёшево, чтобы ты ни в чём не нуждался, ты увлёкся фотографией и стал работать в модном фэшн-журнале, а я быстро поднимался по карьерной лестнице, чтобы стать Коммерческим директором крупной фирмы. Всё это продолжалось долгих пять лет, действительно самых счастливых в наших жизнях. Это потом мы начали ругаться и ссориться. Ты бесился, потому что я начал ходить по корпоративным мероприятиям, на которые не мог взять тебя, потому что ты «просто друг». Я ругался, что в те мои свободные вечера, которые изредка выпадали в загруженном графике работы, ты пропадал с какими-то своими друзьями на богемных вечеринках, а ты парировал, что задолбался ждать меня в пустой квартире, словно домохозяйка. Но именно я, как настоящая домохозяйка, бил посуду, когда к тебе стал клеиться мальчик-модель, которого ты фотографировал, а ты вроде как и не был против. Все наши ссоры, как и положено, оканчивались жарким сексом, а потом мы даже сорвались в отпуск в родной город, и там снова были молодыми и влюблёнными, как когда-то. На блошином рынке возле трамвайных путей ты так засмотрелся на что-то там на прилавке, что тебя чуть не сбил трамвай, я злился на тебя, но ровно до того момента, как ты протянул мне два парных кулона в виде половинок сердечек. Старые и дешёвые, какие были в нашем детстве, они быстро заняли места на наших шеях, и мы смотрели друг на друга, как два дебила, и понимали, что любить кого-то так сильно, как любим друг друга мы — это что-то невероятное. Это что-то божественное, что-то свыше, и пусть убьёт меня тот, кто считает, что однополые отношения — это болезнь, а не любовь. Именно в тот момент я понял, что люблю тебя так сильно, как не полюблю никого и никогда. Что люблю тебя всего — от растрёпанной макушки до самых пяток. Люблю твою привычку сдувать чёлку и то выражение, которое появляется на твоём лице, когда ты готовишься сделать фото, твои длинные пальцы и тонкую шею, твои ямочки на пояснице, когда ты в постели прогибаешься в спине, твои приоткрытые губы, когда ты тянешься за поцелуем. Твоё утро, когда ты ещё не выпил кофе и не проснулся окончательно, когда ты мягкий и податливый, словно подтаявшее мороженое, и тебя хочется нежить и ублажать. Я понял это всё в одно мгновение и хотел сказать тебе, но не смог, потому что нет таких слов, которые смогли бы передать мои чувства. Но ты, кажется, как всегда всё понял без слов. * * * Ощущение того, что всё идёт наперекосяк, не покидало меня ещё долго. Я ненавидел нас обоих за это, но мы отдалялись друг от друга всё больше. Ты всё чаще смотрел на меня этим своим понимающим взглядом, будто знаешь то, чего не знаю я. Ты снова всё решил за нас обоих, но в этот раз я уже не был тебе благодарен и не буду никогда. Когда мы переехали в новую квартиру (ведь Коммерческий директор должен соответствовать и не может жить в съёмной однушке), от нас сбежал Кот. Ты успокаивал себя, уверяя, что он был уже старым, поэтому просто ушёл умирать, а я поймал себя на мысли, что, наверное, я плохо его любил. Когда через пару недель уйдёшь ты, таких мыслей в моей голове больше не будет. Будет только желание закрыться от всего мира и остаться навсегда одному. * * * На улице осень, самое прекрасное время года. Вокруг весело и шумно, кто-то что-то кричит, и рядом со мной человек, с которым я планирую провести остаток своей жизни. Я улыбаюсь и, не обращая внимания на происходящее, невольно вспоминаю все лучшие моменты своей жизни. Так делаешь всегда, когда происходят какие-то переломные моменты. Мне тридцать пять, и я практически счастлив. У меня есть почти всё, о чём мечтают среднестатистические представители населения. И безусловно, за столько лет я научился соответствовать и прятать своё «я». Но именно сейчас я понимаю, что в душе всегда буду тем безбашенным подростком, который жил сегодняшним днём и не думал о завтрашнем. И был счастлив, невероятно счастлив. — Прошу ответить вас, Александр. Я возвращаюсь из своих мыслей и осматриваюсь по сторонам. Является ли моё желание сделать то, что я делаю, искренним, свободным и хорошо обдуманным? Безусловно. Я киваю самому себе и отвечаю: — Да. — Прошу ответить вас, Виктория. Я поворачиваюсь к стоящей рядом девушке и скорее вижу, как её губы произносят «Да», а сам задумываюсь, интересно, где ты сейчас. — Прошу вас подойти к столу и подписями скрепить ваш семейный союз. Ветер за стенами громко шуршит листьями, нашёптывая мне твоё имя. Я горько улыбаюсь и иду.