Mist

Он бежит, из последних сил сохраняя дыхание. За ним гонятся. Сырой как после дождя коридор, затхлый, стылый — как дно колодца. Прочь отсюда, быстрее, быстрее… Впереди решетка, она открыта и тянет к себе, обещая защиту. Остановиться на мгновение: что если та безликая темнота, что за ней, опаснее преследователей? Но страх толкает вперед, заставляет перешагнуть линию, протертую дверью по камням. Что?.. Здесь некуда бежать! Стены глухие и серые, расчерчены полосами теней, а что казалось спасительной аркой — только отсвет из проема двери, что позади, где прутьев нет. Его силуэт растерянно замирает посреди обманчиво светлого прямоугольника. И тот все меньше… Но ведь решетка… С металлическим как вкус крови лязгом, она захлопывается за спиной… Гайз вздрогнул и резко сел, путаясь в тонком одеяле, но почти сразу облегченно выдохнул, привалился плечом к стене. Отчаянная слабость в ногах потихоньку отступала. Это сон, только сон… ...почти неотличимый от реальности. Те же каменные стены, тяжелые и давящие; на ткани, голых руках — полосы света, проходящего через решетку. Ничего не изменилось, ничего не меняется который уже год… Лязг железа заставил его подскочить на кровати — снова этот звук. Но на этот раз совсем рядом. Скрип, тяжелый и надсадный, словно кто-то виснет на решетке. Так скрипела соседская калитка, когда Гайз с друзьями катался на ней вместо недешевой карусели. Но здесь?.. Гайз встал, нашарил под кроватью ботинки. Не удалось поспать, да и ладно. По кошмарам он уж точно не скучает, а они в последнее время снятся все чаще. Но, сделав шаг в коридор, он застыл на месте: у решетки соседней камеры, безвольно привалившись к прутьям, полулежал Валлевида. Решетка визжала, когда он цеплялся за нее, пытаясь дойти до постели и не упасть. Не дошел.  — Валлевида! — Гайз наклонился к нему, откинул с лица спутанные пряди волос: сосед был без сознания. На бледных, почти сиреневых губах запеклась кровь. Он что, снова перечил Дюреру? Сумасшедший… Гайз прижал ухо к груди Валлевиды. Сердце билось медленно, глухо, словно сомневаясь: нужно ему сделать еще удар или уже можно не бороться и замереть. — Валле… Валлевида, — Гайз попытался приподнять друга, но тот был и выше, и, несмотря на худобу, все же тяжелее. Он сам рассказывал, почему человека, потерявшего сознание, становится трудно нести… или он говорил это про мертвое тело? Гайз почувствовал, что колени подгибаются. Нет, нет же… За поворотом щелкнула еще одна решетка. Вскочив, Гайз бросился туда: из камеры, через три-четыре двери от угла, вышел рослый, широкоплечий парень и, не взглянув на мальчишку, пошел прочь. Это был шанс. — Подождите! Постой, пожалуйста! — Чего тебе? — парень все же обернулся. — Там… Валлевида… — Гайз растеряно переводил взгляд с собеседника на угол коридора, не зная, что сказать. — И что? Гайз совсем сник. Далеко не все любят Валлевиду, а некоторые из заключенных и родному брату не помогут без ответной услуги. Но что дать взамен? К тому же, Валлевида терпеть не может, когда видят его слабость, иначе сам бы попросил довести… Гайз собрался с духом: — Валлевида ранен. Помоги донести его до кровати? — Аа, это… — парень хмыкнул. — С чего бы мне возиться с Дюреровой шлюхой? В глазах у Гайза потемнело: как он смеет так говорить, ведь все знают, как надзиратель обращается со своими избранниками, никто добровольно не… —…впрочем, если ты сделаешь что-нибудь, что мне понравится, то… — Иди ты! — огрызнулся Гайз. Нет уж, он скорее надорвется, но покупать так чужую помощь ни за что не станет. Валлевида бы никогда до такого не опустился. Но как тогда быть? — Хэй, Фрэнки, чо копаешься? — еще один парень, видимо его друг, вышел из-за дальнего поворота и нетерпеливо махнул рукой. — Да тут этот мелкий пристал, — Фрэнки пожал плечами. — Опять надо покойничка в 138 камеру тащить, а как отплатить чем — так ломается. Пшли… Второй заключенный пожал плечами: — А тебе чо, сложно? В том «покойничке» и весу-то нет. Эй, мелкий, веди давай. Не веря своему счастью, Гайз бросился к камере Валлевиды. Парень, вызвавшийся помочь, пошел за ним. Фрэнки же с мрачной рожей остался на месте, задымив самокруткой. Похоже, за это время Валлевида приходил в себя — пытался встать. Но сил хватило лишь на то, чтобы собраться, лежать не как сломанная марионетка, а как избитый, замученный человек. Увидев это, помощник невольно присвистнул: — Нда… — он наклонился, перекинул руку Валлевиды себе через плечо. — Еще и холодный как этот, ну… — дотащив раненого до кровати, парень с видимым облегчением отпустил его, словно прикосновение к ледяным рукам вызывало у него дрожь. — Ну все, бывай. — Спасибо тебе! — Гайз благодарно улыбнулся ему вслед: как хорошо, что не все такие как Фрэнк! Вернувшись к Валлевиде он снова приложил ухо к его груди. Тук…тук-тук… Как шаги по каменному полу в темноте. Гайз провел ладонью по своей щеке — нет, рубашка пахнет кровью, но та уже почти запеклась и не пачкается. Это хорошо: вряд ли тот парень захотел бы измазать свою майку ради случайной помощи. Но смыть засохшие подтеки все равно надо. Валлевида пошевелился, прерывисто вздохнул. — Валлевида, ты очнулся! — Гайз взглянул в распахнувшиеся серые глаза и вздрогнул: их застилал мутный и неясный туман, какой появляется поздним вечером. А за туманом была пустая, равнодушная темнота. — Валле…вида? Ты слышишь меня? — Гайз осторожно потряс его за плечо. Сосед даже не повернул головы. Сел осторожно, словно не видя, где находится, прислушался. В камере было тихо, но он улавливал какой-то звук, чей-то голос, который Гайз слышать никак не мог. — Эй… — Простите, — отстраненно, словно в пустоту. — Я виноват, простите… — Ладно, сиди уж, — Гайз попытался повернуть его к себе, чтобы стереть кровь. Валлевида послушно отвел голову, волосы ссыпались на спину, обнажив шею — худую, бледную, с засосами и темными пятнами от пальцев. Гайз осторожно откинул еще одну прядь, задев кожу — снова это «простите»… Понимает ли Валлевида сейчас, что ему помогают, а не бесстыдно зацеловывают, непонятно для чего изображая ласку? С трудом расстегнув мелкие пуговицы — и кто такие пришивает? — Гайз взял в руки мокрое полотенце. Холодное, у самого руки застыли, пока выжимал воду. Сейчас Валлевида вздрогнет… нет? Неужели он и этого не чувствует? Осторожно, стараясь не раскровить раны, он обтер израненное тело. Подумав, мягко толкнул Валлевиду на подушку, мол, ляг. Тот лег, так же покорно и безразлично, словно ожидая продолжения. Ледяной компресс из полотенца прикрыл воспаленные, горящие порезы, но и теперь Валлевида не пошевелился. — Лежи… — произнес Гайз, словно его могли услышать. — Скоро тебе станет лучше. Скоро ли? Его друг лежал на спине, прямой как доска. Пока Валлевиду не беспокоили, его сознание не рождало тех страшных картин, видя которые он бессвязно шептал о своей вине, о прощении, что должен был родиться… женщиной… Слышать это было жарко и стыдно, как наблюдать за чужим обнаженным телом. Чужая обнаженная душа билась в том, что лежало рядом, и, как бы возбуждающе не звучал шепот, Гайз представить не мог, что можно прикоснуться, причинить боль. А ведь касались, сжимая в грубых объятиях, раня и тело, и душу. Пересохшие губы дрогнули, приоткрылись. «Пить?» Вода на вкус как из болота, но ему-то сейчас хоть керосину налей. Гайз приподнял другу голову, поднес кружку ко рту. Да пей же! Но Валлевида едва ли сделал хоть один глоток: вода стекала по подбородку, розовея на потрескавшихся губах. Наконец, он облизнулся. Случайно, неуверенно — как собака, которой вдруг вместо воды плеснули молока. Еще раз, и еще. Заставлять его пить так… это было неправильно, словно издевка. Но по-другому никак. — Извини, — Гайз снова смочил ему губы. — Я просто… эх, ты же не слышишь меня, Валлевида, — он не знал, почему снова и снова зовет его по имени, гораздо чаще, чем при обычном разговоре. Сколько прошло времени Гайз не знал, да и если бы у него были часы, он бы не догадался взглянуть на них. Казалось, что дышит Валлевида лишь когда на него смотришь, вот и не отводил глаз. От посеревшей кожи, от багровых рубцов на ней. А ведь не от них он такой, нет… Он выносливый, сколько бы Дюрер его не бил, он может это вынести. Но есть и что-то, одним ударом толкающее Валлевиду в пропасть. Он ходит, дышит и даже говорит эти свои безумные слова, но глаза у него стеклянные, все мысли — там, и он словно отрекается от своего тела. Не мое, ненужное, делайте, что хотите… Гайз пошевелился, и полосы теней, рассекающие Валлевиду на части, перекрылись его собственной тенью. Он хотел было отодвинуться, чтобы не нависать над другом, не тревожить его, но промедлил. В тюрьме всегда не хватало света… Но тот — холодный, неживой — нужен был лишь, чтобы видеть заключенных, чтобы они не могли скрыться от глаз и рук надзирателя. Он не освещал и не согревал. Мальчишка придвинулся ближе, осторожно поправил падающую на прикрытые глаза челку. «Ты никого не узнаешь… Но с Дюрером меня не спутаешь: я не причиню тебе боль». Он идет в темноте, в тумане — наощупь. Иной раз натыкается на стены, они ровные, границы размыты, в этом лабиринте не за что уцепиться, нечем отметить путь. Туман морочит и путает, сплетаясь в картины из прошлого: страшные, порочные, с чужим срывающимся дыханием в затылок и вкусом крови на губах. Никуда не уйти от этого, не сбежать, не скрыться, не… —…ле…вида… Его имя?.. Но этот голос лишь чудится, кому здесь надо его звать, так ласково и тревожно? — Валлевида… Протянутой в пустоту руки что-то касается. Отдернуть бы, отшатнуться, но это лишь чьи-то пальцы, небольшая теплая ладонь. Она сжимает его запястье, ободранное наручниками, и мягко тянет вперед, туда, где туман редеет, светлеет, тает от рассветного солнца… Валлевида открыл глаза. Тишина. Ее нарушает только легкое дыхание дремлющего рядом мальчишки. Мгла отступила, он снова здесь: вокруг привычные каменные стены; на ткани, голых руках — полосы теней от света, проходящего через решетку. Они рассекают мир на части, но сцепленные ладони не разделяет ни одна из них.