Ему двадцать семь...

Люку двадцать семь - он медленно уходит на дно. Воздуха уже давно не хватает, и всё, что остаётся, это пару раз ударить по толстому льду в надежде, что его всё же спасут. Люк не хотел умирать, ему ведь всего двадцать семь! Но нет, в этом мире уже давно нет такого понятия как "Хочу", есть только "Случилось". Дурацкий мир, разделённый на "Людей" и "Зомби". Дурацкий мир, в котором нельзя доверять даже своим. Ну вот дурацкий же... Люк с удовольствием изучал историю искусств и агрономию - ему это нравилось. Люк с удовольствием жил спокойной жизнью. Но вот сейчас он почему-то тонет. Глупо так, невероятно. Он видит, как к нему тянет руки Клем, и как она пытается проломить лёд пистолетом. Люку хочется, чтобы она его спасла, но сил уже нет. Холодно. Страшно. Спокойно. Не хочется думать, что после он станет ходячим и, возможно, попытается убить своих друзей. Гораздо приятней выдумать, что там, куда он уходит, его будет ждать семья и все те, кого он потерял. Глупо. Наивно. Но тепло. Люку мерещится вся его жизнь. Все счастливые и не очень моменты. Ему кажется, что это всё сон - вот-вот он откроет глаза, и на него снова наворчит Кенни. Но холод, который он чувствует - настоящий, пронизывающий до костей. Сейчас он как никогда будет рад любой грубости в его адрес, главное, чтобы жив. Люку ведь всего лишь двадцать семь, да и то, исполнилось совсем недавно. Они все сидели тогда, выпивали, веселились. А теперь вот он тонет. Люк сожалеет, что он не может улыбнуться и сказать "Пока" всем, кого любит. Он сожалеет, что не может сказать Джейн о своих чувствах, что не может обнять в последний раз Клементину, что не может извиниться перед ними... Все, что над Люком - лёд. Толстый, холодный, непробиваемый - он покрыт множеством трещинок от того, что Клем отчаянно бьёт по нему. А Люк, мать его, хочет жить! Ему ведь всего двадцать семь! Это так мало, но одновременно так много. Столько всего было пережито, столько оставлено позади. Так много погибло людей. И так много ходячих. Люк не хочет умирать. Но тело леденеет и опускается на дно. Ничего уже не видать. Ах, ему ведь всего двадцать семь. Как жаль, он ведь многого ещё не успел.