Deep in the ocean of Darkness

- Вставай. Узник слышит свой собственный голос у себя за спиной, смеющийся, издевающийся, глумящийся. С легкой хрипотцой. Голос, похожий на голос самой Тьмы. - Вставай же, приятель. Просыпайся! На этот раз в голосе проскальзывает гнев, и Узник буквально чувствует, как темнота плотно стискивает его, сжимает легкие, не давая дышать. Он слышит, как где-то далеко воет ветер, чувствует, как холод пробирается под рубашку, стискивает ледяными пальцами сердце. Узник не хочет открывать глаза. Это значит – сдаться. Позволить себе окончательно поверить в то, что все это происходит с ним. Держись, шепчет он себе, лежа на полу – или это просто сгустившийся воздух во многих милях от земли? Или под землей? – держись, не дай ему победить тебя. Еще немного, и все исчезнет. Взойдет солнце, и... - Приятель, - Шэдоу едва сдерживает смех, тяжелый, хриплый, рвущийся наружу, - ты что, еще не понял? Солнце никогда больше не взойдет. Никогда! Все будет так, как я хочу, так, как я желаю. Ты теперь узник моего мира – мира Тьмы и холода. А в мире Тьмы и холода, сам понимаешь, солнцу и рассветам делать нечего. Вставай. Будь мужчиной... Ну, или притворись им. Посмотри на меня. Узник чувствует, как отчаяние тяжелой липкой волной наваливается на него, сковывает холодом конечности, лишает способности думать. Он знает, что Шэдоу не врет. Он знает, что он обречен. Никогда ему не вернуться обратно, не вынырнуть из глубин этого темного озера. Никогда ему не увидеть свою жену. Никогда. То, что Шэдоу прочитал его мысли, Узника не удивляет. Кто они, как не единое целое? Кажется, проходит целая вечность, прежде чем Узнику удается овладеть собой и успокоиться. Он крепко сжимает в руке прорезиненную рукоять фонаря, но револьвера при нем нет. Впрочем, это не то, о чем сейчас нужно волноваться; тут нет никого, кто боялся бы электрического света или свинцовых пуль. Волнует его совсем другая вещь. Узник боится. Смертельно, до дрожи. Не того, что может случиться с ним, не Искаженных, которых тут все равно нет. Не даже Тьму. Он боится удостовериться, что голос, жуткий, проникающий в самые глубины сознания, черный, как сама темнота, принадлежит тому, кто выглядит, ходит и улыбается, как он. Что тот, кто виновен в царящем вокруг хаосе и есть сам Узник. Или его двойник. Какая разница? Шэдоу успел очернить память известного когда-то писателя так, что ее уже не отмоешь. Наконец Узник собирается с силами и встает. Ноги дрожат, сердце бьется, как бешеное (но пока еще хотя бы бьется, слышит он ехидный голос внутри своей головы), верный фонарик крепко сжат в руке. Батареек в нем нет, Узник в этом не сомневается, но так он чувствует себя немного уверенней. - Ну же. Посмотри на меня. Никуда от этого не деться. Узник открывает глаза. Ничего. Лишь пустота, черная, давящая. Где-то далеко по-прежнему слышны завывания ветра; теперь к ним присоединились легкие всплески волн. Гигантские тени появляются и исчезают, напоминая своими движениями какой-то безумный танец. Но больше никого нет. Он один. Узник без особой надежды жмет на кнопку фонарика. И с огромным удивлением обнаруживает, что тот еще не выдохся. Косой белоснежный луч бьет по черной стене темноты, сыплются яркие искры. Краем уха слышен то ли хрип, то ли стон, похожий на звук, который издала Темная сущность, почувствовав Щелкунчик у себя в сердце. Не она ли это, старающаяся любым способом извести врага даже после своего исчезновения? Фонарик внезапно гаснет, вновь оставив своего хозяина один на один с темнотой. Узник чувствует себя так, будто только что потерял своего близкого друга. Он с остервенением жмет и жмет на кнопку, но спасительный свет не появляется; фонарик мертв. Скоро будешь мертв и ты, слышится шепот из тьмы. Узник в ярости бросает ненужную теперь вещь туда, откуда, по его мнению, донеслись звуки. Фонарик растворяется в темноте. Теперь писатель действительно совершенно одинок. Как и последние два года. Снова – смех. Узник чувствует, как его переполняют ярость и отчаяние. Внезапно ему хочется вернуться домой, в серый, дождливый Нью-Йорк, в свою квартиру на десятом этаже, к своей жене. К Алисе. Чтобы все стало так, как было каких то два года назад. - О, да... – слышится откуда-то все тот же голос. – Алиса. Твоя жена. Узник стискивает кулаки. - Извини, - теперь в голосе прослеживаются издевательские нотки, - я хотел сказать – наша жена... - Не трожь ее! Впервые Узник произносит слово с тех пор, как оказался здесь, на самом дне этого темного купола. Он с облегчением понимает, что его голос вовсе не похож на голос Шэдоу. Он более живой, более человечный. И более обреченный. Пусть так. Но это приободряет. - Почему же? – голос теперь звучит с другой стороны, словно его обладатель ходит вокруг, как хищник обходит свою жертву, прежде чем наброситься на нее. – Я имею на нее такое же право, как и ты. Даже больше. Я явно сумею лучше удовлетворить ее. Обещаю, ей понравится... Узник в бессильной ярости бросается вперед, выбрасывает кулаки, будто стараясь ударить бесплотную тьму. Наверное, со стороны это выглядит смешно, потому что опять слышится смех – отовсюду и ниоткуда. Узник старается сдержать слезы отчаяния. - Не трогай ее, - говорит он шепотом. – Пожалуйста. Ветер внезапно стихает, но тьма становится еще плотнее. Теперь ее можно попробовать на ощупь. На своем плече Узник чувствует тяжелое дыхание. Шэдоу здесь. Он рядом. Он реален. Как же не хочется в это верить! - Почему? – тихий, хриплый шепот щекочет ухо. – Ты... любишь ее? Разумеется, чет возьми, я люблю ее, разъяренно думает Узник. Я люблю ее, а не просто хочу затащить в постель, как ты. Шэдоу опять смеется. С наслаждением, от души. - Не буду с тобой спорить, - наконец произносит он. – Любовь, - лишнее, ненужное чувство. Оно лишь тянет ко дну. Находился бы ты сейчас здесь, если бы не твоя так называемая любовь к этой женщине? Побежал бы искать ее после похищения? Нет. Ты бы тогда просто поехал бы себе, посвистывая, обратно в Нью-Йорк, заказал бы пиццу, и все было бы хорошо. Не так ли, приятель? Но нет на самом деле никакой любви. Есть только физическое влечение и жалкие попытки его оправдать. Узник вдруг вспоминает, что говорила о Шэдоу Элли, автомеханик из далекого прошлого, далекой Аризоны. Обаятельный. Дерзкий. Сексуальный. Ты мог бы быть таким, если бы захотел. Жестокий. Алая кровь, брызжущая из сломанного носа несчастного. Женские крики. Кто посмеет его остановить? Вставайте в очередь, не толпитесь. По одному! Стоны девушки, попавшейся на удочку этому мерзавцу. - Да, вы не ошиблись. Я Алан Уэйк. Что? Дать вам автограф? Заставка Найт Спрингс. Звон металла. Опять кровь – на этот раз из перерезанного горла. Шэдоу, танцующий в алом свете ламп. Отталкивающее и в то же время завораживающее зрелище. Сумасшедший. Сумасшедший. Псих! - Прием, приятель! Ты еще жив или решил избавить меня от грязной работы? Узник не замечает скрытой угрозы в насмешливом голосе противника. - Не дождешься. Шэдоу исчезает, вновь оставив Узника один на один с удушающей тьмой. Ветер завыл с новой силой. Из темноты слышатся нечеловеческие звуки, издаваемые Искаженными. Среди всего этого шума Узник различает слова какой-то песни. You know, feels nice, поет далекий мужской голос, watching the sun come up. Какая насмешка! Шэдоу сказал, что солнце не взойдет больше никогда, и нет никаких оснований полагать, что он лжет. Не в этом месте. Не в этом мире. Голос слышится так внезапно, что Узник вздрагивает. - Как ты считаешь, - сейчас Шэдоу говорит расслабленно и спокойно, словно они сидят в уютных креслах перед камином и коротают часы в дружеской беседе, - как ты считаешь, как долго протянет наша Алиса? Я имею в виду... как долго я смогу терпеть эти ее женские штучки? Слышится журчание, звон бокалов. - Ты знаешь, что она мне нужна. Но я не смогу выносить все это долго. «Дорогой, у меня болит голова!», «Дорогой, я хочу эти туфли!», «Дорогой, а что эта женщина делает в нашей постели?». Не знаю, как ты жил с ней столько лет. Ах, ну да. Пресловутая, - Шэдоу буквально выплевывает это слово, - любовь! Но со мной это не прокатит, нееет. – Он усмехается, делает глоток и удовлетворенно вздыхает. - Вечно вы, люди, все усложняете. Поспорим? Я ставлю на месяц. Ты? - Я убью тебя! Убью, слышишь? Найду и убью! Не смей тронуть мою жену, - у Узника срывается голос. Он касается пальцами лица и не особо удивляется, обнаружив, что по щекам его текут слезы. Слезы отчаяния. Когда же все это кончится? - Что? – голос опять слышится совсем рядом, тихий шепот, затаенная угроза. – Ты что, мне угрожаешь? Ты слишком дерзок для человека, чья жена совсем скоро будет в моей власти. Отчаяние и безысходность, кажется, распирают Узника изнутри. Холод сковывает руки и ноги, тьма путает мысли, туманит взор. Горячая кровь капает с правой кисти; кажется, он проткнул ногтями кожу. Терять нечего, слышит он голоса в своей голове. Ты все равно умрешь. Так что же... - Покажись! Время останавливается. Тени надвигаются плотной черной стеной. - Как скажешь, приятель. Последнее, что видит Узник – это мужчина в черном костюме-тройке, стоящий на самом краю темноты. В одной руке – бокал вина, алого, как кровь. Лицо – точная копия, двойник; однако в глазах горит недобрый огонь. Он небрежно ухмыляется, глядя прямо в глаза своему противнику, а затем переводит взгляд куда-то далеко вперед. Узник оборачивается. Вихрь. Темная сущность. - Нет! Нет! Нет! Плотная черная масса подхватывает его и поднимает высоко, на многие и многие мили. Боль впивается в тело тысячей иголок; дышать невозможно; паника заставляет его забыть обо всем. Узник кричит и кричит, а где-то далеко и близко, впереди и сзади, вверху и внизу смеется Шэдоу. Смеется громко, с наслаждением, запрокинув голову. Резко и отрывисто. - Помогите! Помогите! Пустой звук. Кто поможет ему здесь? Кому он нужен? Темная сущность разрывает его на тысячи мелких кусочков, и никто не может этому помешать. Никто и не собирается. Смерть – это избавление. Но Алан Уэйк, писатель и создатель, не хочет умирать. Непроглядная темнота. Неужели это все? - АЛИСА! АЛИСА... Где-то за многие мили и параллельные вселенные оттуда женщина вскрикивает и пробуждается ото сна. Хватает ртом воздух, будто она вновь только что выплыла на поверхность того ледяного озера. Рядом с ней раздается голос. - Тише, крошка. Просто дурной сон. - Господи, - Элис плачет, - это было так страшно... Я слышала твои крики. Ты... Я до сих пор не могу поверить, что ты жив. Элис плачет, плачет по-настоящему, слезы текут по покрасневшим щекам. Сейчас она вовсе не так прекрасна. Ее муж смотрит на нее и улыбается. Так он раньше не улыбался никогда. Неделя.