Кинотеатр

Кинотеатр Иногда я думаю: на что похоже сердце изнутри? Что способно там поместиться? Сейчас моё представляет собой темный кинотеатр, где за кадром звучит фортепианная мелодия, но я никак не могу увидеть самого музыканта. (Трек 1. Nightwish – Arabesque) Я вхожу в зал кинотеатра, где царит кромешная темнота. Этого быть не может, потому что сеанс еще не начался. И все-таки здесь темно, будто под землей. Даже экран, по которому обычно перед началом показа крутят трейлеры фильмов, сейчас темен. Я замираю от ужаса, когда позади хлопает дверь. Порывисто обернувшись, я не различаю даже намека на дверной проем, а ведь еще секунду назад его окаймляли тоненькие лучи света, пробивающиеся из фойе. Кидаюсь к тому месту, где предположительно должна находить дверь, но ее нет. Как нет и ручки, за которую можно было бы дернуть и выбежать из кинозала. Я шарю впотьмах по голой стене, когда вдруг раздается тихое шипение над головой. Экран, наконец, оживает, а звуки все больше похожи на перемотку ленты на кинопроекторе. Но разве сейчас не используют для подобных целей компьютеры? Я немного успокаиваюсь, заметив свет, льющийся из окошка операторской. Возможно, я пришла слишком рано или зрителей на сеансе не будет совсем? Нет, тогда бы фильм крутить не стали – это не выгодно. Утешаю себя мыслью, что люди появятся позже, и под треск проектора иду искать место. И все же в зале я не одна. Осознав это, меня захватывает новая волна паники. В голубоватом свете я вижу лишь силуэт сидящего человека, он практически неподвижен. Сама не понимаю, для чего я прохожу мимо него, пропускаю несколько рядов и сажусь. Теперь незнакомец находится точно за мной. Почему я не ухожу, а терпеливо жду начала фильма, билет на который лежит в кармане джинсов? И чем сейчас занят человек, сидящий позади меня? Вот два вопроса, которыми поглощены мои мысли. Фильм начинается с громкого саунд-трека, от которого закладывает уши. Неудивительно, в ужастиках любят применять подобный эффект устрашения с первых минут, особенно, если сюжет потом оказывается до банальности скучным и неправдоподобным. Но меня пугает другое. Я старательно прислушиваюсь в промежутках между воплями главных героев, бегающих от убийцы по лесу, и грохотом симфо-металлической композиции. Все чаще мне кажется, что кто-то шагает по залу. Но мои руки прилипли к подлокотникам, а шея задеревенела. Я боюсь шевельнуться, ни то что обернуться назад и проверить, на месте ли тот парень. Одна из героинь визжит, обнаружив занесенный над нею топор, и я готова заорать также, потому что рядом со мной, в соседнее кресло кто-то опускается. Теперь я оборачиваюсь, чтобы убедиться в своей правоте. Это он – тот мужчина, что сидел позади. У меня нет возможности подробно изучить его внешность – всего секунда, когда я обращаю взгляд обратно к экрану. Замечаю лишь одно: у него длинные темные волосы и, кажется, усы и аккуратная бородка. Тогда он накрывает своей рукой мою, и экран погасает, хотя фильм еще не закончился. Теперь мне не так страшно – странный незнакомец, появившийся будто тень, держит меня за руку. Мы уже идем по проходу между кресел. Только непонятно, в какую сторону. Он что, пытается вывести меня из зала? Над нашими головами внезапно вспыхивают софиты, и перекрестие лучей ложится на сцену, где в реальности должен быть экран. Его нет. Мне приходится обернуться, чтобы разглядеть черный рояль на сцене и микрофонную стойку. Кроме того, из оркестровой ямы звучит музыка. Она так грохочет, что хочется зажать уши. Тарантелла, сарабанда или что-то в этом роде. Ударяют литавры, повизгивают скрипки. Но я не в силах оторваться от этих звуков, потому что какофония сменяется мелодичным напевом, будто невидимая муза сдирает с себя одежды из грубой ткани, под которыми прекрасное шелковое платье. За роялем сидит мужчина, тот самый, что еще минуту назад был рядом со мной. На нем черный фрак, а волосы занавешивают лицо. Но ему не нужно смотреть на клавиши, пальцы сами знают, в каком направлении и с какой скоростью нужно двигаться. На ватных ногах я приближаюсь к краю сцены, завороженная музыкой. А затем поднимаюсь по ступенькам, чтобы присоединиться к мужчине и играющему оркестру. Все происходящее настолько нереально, что кажется сном. Пальцы мои касаются стойки и привычным движением сжимают ее, металл почти сразу нагревается. Неудивительно, меня бросает то в жар, то в озноб. И все же я должна это сделать. Сменяется тональность и темп музыки, теперь это нечто вроде менуэта. Мужчина слегка поворачивается ко мне. Теперь я вижу его глаза. От света софитов они кажутся голубыми, но я-то знаю, что на самом деле они серые. Его пальцы продолжают извлекать невероятную по красоте и печали мелодию. И когда с моих губ срывается первый звук, мне не верится, что голос принадлежит мне. (Трек 2. Nightwish – Taikatalvi) Он льется точно весенний ручей под переборы рояля. Я не могу оторваться от мелодии, которую играет Маэстро (так я называю его про себя). Она проста, но, в то же время, полна грусти и изящества; как дивный цветок она распускает лепестки и тянется к живительному теплу, а потом будто в испуге обрывается. Свет стремительно меркнет, и я вновь остаюсь в одиночестве и тишине. Большего страха я не испытывала никогда в жизни – из этого мрака мне не выбраться в одиночку. Хочется сейчас ощутить лишь одно: как рука Маэстро сжимает мою собственную. Только он знает, как пробиться к свету, ему единственному известен выход. Я пытаюсь себя убедить, что нахожусь в обычном кинотеатре, куда пришла посмотреть самый обыкновенный фильм, а свет здесь надолго не гаснет. Убеждения помогают. Вспыхивает экран, где все еще крутят примитивный триллер. Зал заполнен до отказа. Как я могла подумать, что осталась одна? Вот ведь они, люди – повсюду. Только внимательно приглядевшись, я понимаю, они ненастоящие. Всего лишь нарисованные на бумаге лица, приклеенные к креслам. В их глазах запечатлен ужас (так и должно быть при просмотре ужастика), зато рты растянуты в неестественных улыбках. Они смеются надо мной. Смех перерастает в гул искусственных голосов, пока картинки вместе с сидениями не втягиваются в поблекнувший экран. Все, что я видела вокруг себя минуту назад, оказывается зеркально отраженным по другую сторону экрана, куда я вглядываюсь с трепетом. Теперь я – предмет наблюдения зрителей. А они везде. Меня окружает сотня полупрозрачных экранов-зеркал, с которых на меня таращатся нарисованные люди, тычут в меня неподвижными пальцами. Я стою на круглом подиуме. И куда бы я ни поворачивалась, всюду глаза и усмешки. Только отчего я раньше не заметила черный рояль на сцене? Он никуда не делся. Если бы я умела играть так же, как Маэстро, то заворожила бы всех зрителей, заставила подчиниться музыке, улететь в другую страну и оставить меня в покое. Я приближаюсь к роялю, будто к опасному зверю. Двенадцать лет я не прикасалась к клавишам. Должно быть, за это время улетучились все мои знания. И все же стоит попробовать – другого варианта я не нахожу. Я сажусь, выпрямляю спину, расправляю локти, как учили когда-то, и опускаю пальцы на клавиши. Боюсь услышать фальшивые звуки, но их нет вовсе – слишком легки мои прикосновения. Вот бы вспомнить мелодию, которую играл Маэстро. Мое желание исполняется куда более удачно, появляется он сам. Стоит и смотрит на меня сквозь завесу своих черных, слегка вьющихся волос. Похоже, он не доволен, что я заняла его место за роялем, ведь теперь придется петь ему. Я чувствую, как внутри него возрождается давняя боязнь. Будто змея вытягивает голову из травы. Он подходит и ставит на подставку передо мной ноты. Когда-то давно я неплохо читала с листа. Моя учительница по специальности даже приводила других своих коллег посмотреть, как легко мне это дается. Нет, это вовсе не хвастовство, так и было – я поглядывала на ноты одним глазом и почти никогда не готовилась к урокам. Однако прошло слишком много времени, чтобы повторить прежний успех. Да и пальцы кажутся мне деревянными. Разве я могу осилить все эти триоли и стаккато? Я сразу же собьюсь от волнения. Пусть не настоящие, но сотни лиц на экранах наблюдают за мной. Это жутко. На колебания нет времени, и я начинаю играть. Также легко и лирично, как у Маэстро, у меня сыграть никогда не получится, ведь ему мелодия известна наизусть – каждая нота. И все же выходит неплохо. Он улыбается сомкнутыми губами и сжимает в руке микрофонную стойку. Преодолеть свой страх – самое главное. Я боюсь сбиться с ритма, перепутать аппликатуру, нажать на педаль невпопад. Неверно сыгранную ноту никак не завуалируешь, она громом прозвучит на общем фоне. С пением гораздо проще – так я считаю. Но для него это настоящий ад. Волнение перерастает в ужас, когда он видит все эти ухмыляющиеся лица. Он принес мне ноты, тем самым облегчив задачу. Не уверена, что сумела бы подобрать на слух слышимую лишь однажды песню. Но что я могу сделать для него? В его случае все зависит от собственной решимости и силы воли. Голос Маэстро – это последнее, что я слышу перед тем, как… вернуться в реальность. Здесь самый обычный зал кинотеатра – ярко освещенный и шумный. Множество людей. Одни разыскивают более удобные места, другие жуют попкорн, шебуршат обертками, открывают газировку, выплескивая большую часть на пол; дети бегают по проходам, падают и начинают орать. Настоящие, живые звуки. Все до безобразия правдоподобно. Справа от меня на незначительном расстоянии сидят трое подростков, с другой стороны – семейная пара. Но за сотую долю секунды до того, как гаснет свет, в кресло рядом со мной опускается мужчина с длинными волосами и аккуратной эспаньолкой. Я успеваю бросить лишь беглый взгляд, но его хватает, чтобы узнать в соседе Маэстро.