Спасибо за эту осень.

Я стою на табурете и бережно выкладываю книги на темную столешницу, попутно протирая пыль с твердых обложек, которые впитали в себя запах времени и чего-то еще… Наверное, юности с ее безумными поступками. Я бережно вожу желтой тряпочкой по корешкам, думая о чем-то своем, вспоминая что-то давно забытое, давным-давно утонувшее в памяти и теперь медленно всплывшее в сознании. Кинолентой мелькают черно-белые кадры прошлого, где я еще молоденькая девочка, с двумя смешными косичками и в длинной юбке ловила солнечных зайчиков на веранде, ходила в библиотеку, наслаждаясь тишиной и шуршанием страниц. Я закрываю глаза и тону в этом полузабытом прошлом. Книжка выпадает из ослабевших пальцев, и я раздосадовано вздыхаю, спускаясь с табуретки вниз. Это томик с рассказами Хемингуэя – За рекой, в тени деревьев. Книга раскрывает страницы, чем-то напоминая рыбу, выброшенную на берег. Между пожелтевшими листами я замечаю снимок. На оборотной стороне чьим-то беглым почерком выведены слова карандашом «спасибо за эту осень». Я замираю. Не дышу. Лишь рассматриваю оборотную сторону фотографии, где темно-желтые кляксы ползут к истрепанным уголкам. - Не веди себя, как зануда. Пошли, погуляем. Сегодня синоптики обещали дождь. - Я не пойду с тобой никуда. Вдруг тебе станет хуже? У тебя и так температура не спадает несколько дней. - Я хочу почувствовать капли на коже. - Ты меня слышишь? - Проводи меня на улицу, Би. Я люблю дождь… Хочется захлопнуть книжку и забросить ее куда-нибудь подальше, а лучше сжечь. Сердце противно ноет, и на глазах невольно наворачиваются слезы. Возникает ощущение, будто старые подгнившие нити лопаются, и рана опять начинает кровоточить. Я тяну руку и рывком разворачиваю фото, почему-то зажмуривая глаза, хотя в голове все равно мгновенно встает забытый образ угловатого парнишки, с вихрами на макушке и со светлой улыбкой. Я так и вижу, как он сидит на скамейке и складывает опавшие, бурые листья клена в томик Хемингуэя, аккуратно расправляя загнутые края. Досчитав до трех, перевожу взгляд на снимок и… улыбаюсь. Прошло тридцать лет. Кажется, что все было только вчера. Что только вчера я была той девчонкой со смешными косичками, которая влюбилась в мальчика в синей пижаме… Я уныло смотрю на серое небо, натягивая капюшон куртки чуть ли не на половину лица. Хочется спать, но необходимо добраться до больницы, куда положили дедушку. Мама с отцом работают, а старший брат пропадает в библиотеке, готовясь к первым зачетам в институте. Я достаю учебник по литературе и равнодушно перелистываю биографию авторов, с бесконечным летоисчислением их творческих побед и поражений. Пригородная электричка убаюкивает монотонным стуком колес, только дребезжащий голос машиниста распугивает сон, словно кот юрких воробьев. Я потягиваюсь и ерзаю на жестком сидении, пытаясь найти удобную позу. Напротив меня сидит пожилая супружеская пара. Возле ног у них стоит корзинка с красными яблоками. От этого запаха настроение поднимается, и уголки губ трогает едва заметная улыбка. Осень пахнет яблоками и носит костюм из серых облаков. О стекла разбиваются первые крупные капли сентябрьского дождя. Они зигзагом бегут вниз и срываются с насыпи в неизвестность. Я утыкаюсь лбом в прохладное окно и грустно выдыхаю, думая о дедушке, о котором все забыли. Он болен туберкулезом, и врачи говорят, что болезнь скоро его съест. Болезни всегда ненасытны. У них растянутые желудки и челюсти из стали. В больнице я долго болтаю с дедушкой. Он рассказывает о своих новых знакомых, подводит меня к каждому и расхваливает, а мне стыдно. Чувство вины вгрызается в самые кости. Ведь если бы не родители, то ни за что бы я не приехала в эту тюрьму для туберкулезников, ни за что не надела бы белый халат и стерильную белую повязку. Я не люблю больных людей. Они меня пугают. Попрощавшись с дедом, я выхожу на улицу и делаю глубокий вздох. Внезапно на глазах выступают слезы и срываются на зеленый свитер, впитываясь в кашемировый материал. Я на ватных ногах спускаюсь по ступенькам и иду в парк. Передо мной так и стоит худое лицо дедушки, слабые паучьи руки и пахнущая лекарствами пижама. Я останавливаюсь посередине дорожки, ведущей в аллею, и пытаюсь найти платок, затерявшийся в сумке. - Возьми. – Я вижу чью-то руку, пальцы которой сжимали голубой платок. – Или ты брезгуешь? В интонации проскальзывают насмешливые нотки. Я бросаю взгляд на незнакомца. Тот смотрит пристально и продолжает протягивать платок, как будто для него этот жест имеет огромную значимость. Мы молча стоим друг напротив друга. Наше молчание сливается с порывами северного ветра, дробится в каплях наступившего дождя, тонет в шорохе жухлой листвы. Мы просто смотрим друг на друга: я – растерянно, он – с нескрываемой дерзостью и весельем. Я провожу ладонью по щеке, смахивая пресные слезинки осеннего ливня вперемешку со своими – солеными. Он не выдерживает. Громко выдыхает и раскрывает мою руку, вкладывая в нее голубой кусочек тонкого материала. Парень чуть выше меня, худой, с остро выделяющимися скулами. Синяя пижама постепенно мокнет, темные влажные пятна становятся все больше, а он продолжает стоять напротив и словно чего-то ждет. Чего же? Благодарности? - Спасибо, - осипшим от волнения голосом отвечаю я. - Не за что, - говорит незнакомец и, развернувшись, шлепает мимо меня. Замечаю, что галоши надеты на босу ногу. Они ему велики, и заметно, что парнишке совсем в них неудобно. Одна галоша застревает в луже. Незнакомец в этот момент делает очередной шаг и ступает голой пяткой прямо на почерневший бетон, затопленный водой. Я, не удержавшись, смеюсь. Парень резко оборачивается и на одной ноге скачет обратно за пропажей, при этом бросает в мою сторону раздраженный взгляд, отчего я тут же замолкаю, потупив глаза. Вдруг раздается удар, как будто что-то сломалось, и затем следует стон. Тот парень, кажется, не удержал равновесие и упал прямо на асфальт. Я подбегаю к нему и присаживаюсь рядом. - Ты как? – спрашиваю я, придерживая его за локоть. Он отмахивается и ударяет кулаком по луже. Грязные брызги попадают на меня, на самого парнишку. - Эй, ты чего? С ума сошел? Живо встал и пошел к медсестрам за сменной одеждой, - разозлилась я. - Отстань от меня! – огрызается мальчишка. Он избегает взглядов, лишь тяжело дышит и сжимает исцарапанные руки в кулаки, а я опять впадаю в состояние растерянности и не знаю, как реагировать. - Мелкий эгоист, - срывается у меня с языка. Я поднимаюсь, смахивая намокшую челку со лба. – Все больные одинаковые. Вы все любите пострадать, повызывать жалость. Я просто хотела помочь, а ты устроил бесплатный цирк. Отверженный, блин. Раздражение стирается с лица парнишки. Он тянет пальцы за галошей, выуживая ее из лужи, потом с трудом встает и надевает на ногу. - Ты не можешь понять таких, как я, - глухо произносит незнакомец, размазывая грязь по пижаме. – Ты будешь из года в год видеть дождь, снег, солнце, а я, наверняка, не увижу ничего. - Что за чушь… - Правда, - оборвал он, искоса посмотрев на меня, вытирая рукавом пижамы губы. – Все так и будет. Я проглатываю его слова. - Если хочешь и завтра встретить утро, то иди-ка в свою палату и переоденься в сухую одежду. Больные плохо переносят обычную простуду. Лучше береги себя и перестань нести всякую ерунду о смерти, - говорю я и ухожу, не обернувшись.

~

Наше общение продолжается на следующий день, когда я снова приезжаю к дедушке. Бекхен случайно попадается мне в коридоре и, не удержавшись, я направляюсь к нему. Он сидит на деревянной, выкрашенной в бежевый цвет лавочке и смотрит на свои босые ноги. Больничные тапочки стоят в сторонке. - Привет, - нагло нарушаю его уединение. Парень вздрагивает и испуганно смотрит на меня. - Привет, - немного погодя отвечает он, отворачиваясь. - Я тут дедушку навещала, - произношу я, чтобы хоть как-то завязать разговор. - И как он? - Неплохо. Говорит, что не умрет, пока не погуляет на моей свадьбе. Парень издает смешок. - Жизнерадостный у тебя дед, - улыбается он. Ему идет улыбка. Лицо становится светлее, как будто внутри этого человека зажигаются светлячки, делясь своим таинственными мягким сиянием с этим пареньком. - Согласна, - хмыкаю я. – В отличие от тебя, он тот еще борец за жизнь. Как твое имя? - Бекхен, - отвечает парнишка в синей пижаме. - Би, - представляюсь я. - Би, - одними губами говорит Бекхен. – Тебя назвали в честь дождя? - Да, - киваю я, - такое вот у меня грустное имя. - Дождь не всегда грустно. Поверь мне.

~

Бекхен не выходит за пределы больницы, поэтому каждые выходные и порой в будние дни я навещаю его. Мы гуляем по аллее, обсуждаем свои такие непохожие интересы. Например, Бекхен любит яблоки, а я их не терпеть не могу. Мне нравится в них только запах и теплые, твердые бока в раскрасневшейся кожуре. Бекхен любит дождь. Он частенько просит выйти на крыльцо вместе с ним, когда город накрывает непогода. Я ворчу о простудах, а Бэк смеется и ускоряет шаг, выбегая после со ступенек под шумный ливень, расправляя руки и задирая голову вверх. - Бекхен, дурак! – кричу я, выбегая следом за ним и прикрывая голову газетой. Я хватаю его за край пижамной рубашки и тяну назад, но он сопротивляется и сжимает мою ладонь. - Просто постой немного вот так, - полушепотом просит парень. - Ведь можно заболеть… - Мне жарко, а ливень остужает. Он как будто дает шанс на существование. Я люблю дождь. - Почему? – спрашиваю я, вставая рядом с Бэком, и чувствую прикосновение его обжигающих пальцев. Снова температура. Дурацкий туберкулез. - Потому что дождь это ты, - тихо заканчивает фразу Бекхен и поворачивается ко мне, глядя прямо в глаза. Я словно теряю почву под ногами, словно несусь куда-то вниз. Стены больницы смазываются, остаются только яркие осенние пятна еще не опавшей листвы и лицо Бён Бекхена, который не верит в завтрашний день. - Что? – вырывается у меня из горла. Мы знакомы всего лишь около месяца, а он говорит такие громкие, такие серьезные слова. - Ты мне нравишься, Би, - повторяет Бэк, уверенно стискивая мою ладошку. – Я не прошу тебя отвечать взаимностью, так как все понимаю… Просто побудь немного моим дождем, спасающим от вечности. Я не хочу туда, я хочу жить здесь, с тобой в этой осени. - Бекхен… - Прости. – Печальная улыбка озаряет губы. Всю обратную дорогу до дома, я вспоминаю его глаза, чуть потрескавшиеся губы, бледную кожу и тонкие пальцы, сжимающие мои так крепко, будто если он их отпустит, то умрет. Я прислоняюсь головой к холодному окну электрички. Дышу на стекло и вывожу неаккуратными иероглифами имя – Бэк. Я смотрю на написанное и опускаю голову, упираясь взглядом в коленки. Что же мне делать с этим? Можно ли поддаться тому чувству, что также медленно оживает в моей душе, в моем сердце, как первые подснежники? Бекхен болен. Но врачи говорят, что всегда есть шанс на выздоровление. Главное, надо поверить, впустить в себя ветерок надежды… Просто побудь немного моим дождем, спасающим от вечности. Я не хочу туда, я хочу жить здесь, с тобой в этой осени. Я закрываю глаза и, представляя счастливого Бён Бекхена, засыпаю, забывая о станциях, о дожде и о шуршащих куртках пассажиров. Хотя бы во сне мы можем позволить себе быть немного счастливее и делать так, как хочется нам, а не реальности с ее узкими стальными рамками.

~

- Бекхен, - врываюсь я в палату, - одевайся. Мы пойдем пускать фонарики. Бэк садится на кровати и недоверчиво глядит на меня. На тумбочке замечаю горстку белых таблеток. Маленьких и горьких таблеток. Неужели, опять температура? Подбегаю к нему и кладу рядом бумажный пакет, где лежит красный фонарик желания. - Куда мы пойдем? – переспрашивает Бекхен, прищурившись. – Ты разве не знаешь, что пациентам нельзя покидать стены больницы. Я двигаюсь к нему ближе и приспускаю стерильную повязку. - Я тебя украду, - доносится шепот до ушка парня. – Неделю назад начался фестиваль по пусканию фонариков в реку Хан. - И что? – трясет головой Бэк. – Я должен сбегать из больницы из-за какого-то фестиваля? - Эти фонарики исполняют желания, - говорю я, положив свою прохладную и влажную от дождя ладонь на его горячую и сухую. – Тебе понравится. - Но как ты это представляешь? – беспокоится парнишка, теребя пальцами пуговицу на пижаме. - Легко. Мы незаметно выходим из больницы и едем к реке. Это займет всего лишь несколько часов. Никто и не хватится, - не успокаиваюсь я. – Сегодня последний день этого фестиваля. Надо воспользоваться шансом и загадать желание. - Оно не сбудется, - бурчит Бекхен. - Откуда ты знаешь? – улыбаюсь я. – Чудеса никто не отменял. Бекхен едет в автобусе и радостно рассматривает городские улочки, спешащих людей, машины такси и вывески магазинов. Для меня это так привычно, повседневно, а Бэк прижимает ладонь к стеклу, и его глаза бегают от одного предмета на другой. Как будто перед ним не город, утонувший в осеннем монохроме, а кадры из фильма. Красочные кадры жизни, которых ему не хватало все это время. В другой руке он держит желтый зонт-трость. На загнутом конце зонтика болтается бирка на металлической цепочке. На ней выведены инициалы – Б.Б. - Почему тут бирка? – интересуюсь я. Бекхен опускает глаза на зонт и смеется. - Для того, чтобы не потерять. Иногда я бываю рассеянным, поэтому мама прикрепила начальные буквы моего имени и на обратной стороне номер палаты. Мне нравится этот зонт, и я не хотел бы с ним расставаться. - Почему? Бекхен глядит на меня и касается пальцами до моей руки. - Знаешь, я им не пользуюсь этой осенью, - меняет он тему. – Потому что люблю дождь. - Дурак, - фыркаю я, закатывая глаза. – Глупый романтик. - Правда, не хочу от него защищаться. Я его и раньше любил, но теперь он стал частью меня. Я кладу голову на его плечо и тихо произношу: - Ты должен беречь себя. У тебя температура не спадает. Я хочу встретить с тобой следующую осень и последующую. И все остальные осенние дни в будущем тоже. - Ничего не могу обещать, Би, - отвечает он мне, вновь поворачиваясь к окну. Мы спускаемся вниз по лестнице. Я придерживаю Бекхена за локоть, чтобы не позволить ему ненароком упасть с неровных каменных ступенек. Перед глазами расстилается стальное течение широкой реки, над которой раскинулся мост. На противоположной стороне вздымаются многоэтажки, одна похожая на другую, заметны шоссейные линии дорог и движущиеся фигурки автомобилей. На набережной в будний день народу оказывается совсем немного. В основном, пожилые люди, либо школьники, сбежавшие с уроков. Две девочки в школьной форме так же, как и мы с Бэком, спускаются к воде. Они присаживаются на корточки и о чем-то весело болтают. Бекхен с улыбкой смотрит на них и, наверное, вспоминает что-то свое, такое же беззаботное и светлое. Одна девочка решает выпустить фонарик в реку. Она осторожно делает шажок вперед и аккуратно выпускает алый шарик в воду, легонечко подталкивая его. Девочка складывает ладошки вместе и начинает что-то говорить себе под нос. Молитву. Неожиданно начинается дождь. Он распугивает тех наивных школьниц, заставляет прохожих раскрыть зонтики и заспешить к остановке, чтобы благополучно добраться до дома и греть у обогревателя ноги. - Давай покончим со всем этим и поедем в больницу, - говорит Бэк, зябко поежившись из-за порыва холодного ветра. - Хорошо, - соглашаюсь я, - вынимай свой фонарик желания. Парень вытаскивает небольшой красный шарик с китайскими иероглифами на боках и золотистыми кисточками. Он внимательно рассматривает его, пока я держу над нашими головами желтый зонт, по которому дробью разбиваются капли. - Оно точно сбудется? – спрашивает Бэк. - Да, - отвечаю я. – Если ты в него веришь, то оно обязательно сбудется. Бекхен медленно шагает к кромке воды, прижав к груди фонарик. Парень стоит ко мне спиной, но и без этого я знаю, что его глаза закрыты, что губы вышептывают заветные слова, таящие в себе огромную надежду в лучшее. Бекхен не любит говорить о своих мечтах, чаще он с иронией отзывается об идеалистах, но я догадываюсь, что перед сном в его сердце загорается надежда. Надежда в завтрашний день, который он якобы не ждет. Бэк пускает фонарик в реку Хан, не забыв поджечь дешевой зажигалкой тонкий фитилек свечи, находящийся внутри шарика. Он выпрямляется и прячет руки в карманах куртки. Я подхожу к нему и накрываю зонтом. - Все будет хорошо, - говорю я, переплетая свои пальцы с его. Бекхен лишь улыбается и продолжает провожать взглядом красную точку, плавно качающуюся на волнах.

~

Сейчас вспоминая эту картину, я чувствую себя сторонним наблюдателем. Вижу, как девушка и парень стоят, взявшись за руки. Их скрывает желтый зонт. Единственное яркое пятно в этом сером осеннем мирке. Они отдаляются от меня, панорама города становится все отчетливее, шире, а парочка влюбленных, наоборот, размываются на этом фоне. Остается только желтая запятая зонтика. Бекхен прожил как раз до конца ноября. В последние дни его температура подскочила до максимума, дыхание стало рванным и тяжелым. Меня не подпускали к нему, но я верила, что все будет хорошо, ведь мы выпустили фонарик желания – нашу надежду. Когда я пришла навестить Бэка, то никого не застала в палате. На его кровати лежал свернутый матрас, а на тумбочке пылились книжки с рассказами Хемингуэя. Медсестра сказала, что он умер вчера. Просто уснул и не проснулся. Я могла лишь кивать, а когда женщина покинула палату, подошла к тумбочке и раскрыла одну из книг, откуда выпала фотография счастливого Бён Бекхена. Я ее сделала пару недель назад. - Что ты там пишешь? – наклоняюсь я, чтобы подсмотреть, но Бекхен успевает спрятать написанное. - Прочтешь потом, - говорит он. Он поблагодарил меня за эту осень, потому что знал, что следующий сентябрь я встречу без него. Его имя Бекхен. Он любит книги. Любит, когда они лежат у него на коленях, и он касается обложки ладонью, чувствуя щекочущую прохладу твердого переплета. А еще его любимый автор – Хемингуэй. Он часто листает просто так его рассказы, закладывая страницы опавшими листьями, выхватывает глазами некоторые абзацы, наверное, выученные наизусть, и цитирует их мне…