Жена декабриста

      Счастливый конец истории – не конец.       Мало какое правление способно похвалиться спокойствием и размеренностью. Изучить историю любой царской династии – и становится отчетливо видно, что заговоры, интриги, предательства и перевороты слишком тесно сплелись с дворцовой жизнью. Однако темные времена междуцарствия случались не так уж и часто. Тринадцать лет власти в руках одного тирана завершились обрывом его ветви и сменились десятью годами – другого. Менее жесткого монарха-консерватора, вернувшего страну на несколько веков назад, пусть и действующего ей во благо. В то время как прогрессивные державы шагали вперед, освобождаясь от множества условностей и перекраивая общественный и политический строй, права низших сословий, слуг, и без того ущемленные, практически ликвидировались. Человек стал чем-то, принадлежащим его хозяину, чем-то, что могло с легкостью перейти кому-то другому в счет уплаты долга или просто как подарок. Вещью.       Иностранные послы, прибывавшие в Альбион и наблюдавшие за жизнью государства, отмечали разрыв величиной в вечность, существующий между их родиной и посещенной державой. «Варварские порядки! ..» Так докладывал граф Эшталь своему суверену в письмах, выказывая недоумение тем, как люди могут быть столь слепы, что не замечают необходимости отказаться от старых традиций. Чего только стоили цензурные репрессии, ужесточения в сфере правопорядка, уничтожение почти всяческой возможности детям из низших слоев получить образование. Словно бы правитель опасался чего-то со стороны не привилегированного класса, что может привести к его свержению. И в полной тишине дворцовых коридоров ночами слышались ему чужие шаги и шепот заговорщиков.       Сказывался опыт предыдущих лет: полное уничтожение основной правящей ветви, что в первый, что во второй раз. И чем дальше, тем сильнее Аделард осознавал, что трон – не его стезя. Ему мечталось о покое и тишине. Пусть и в деяниях короля из побочной ветви Дома были светлые стороны, он не был создан для этого. Заключенный с Сейбором мир, стоивший трех городов, среди которых был один крупный источник полезных ископаемых. Однако такая цена – ниже той, что пришлось бы заплатить, развяжись затяжная кровопролитная война. Наладившиеся с маленьким северным государством отношения, обеспечившие импортом морепродуктов. Ничто из этого не могло поколебать уверенность в желании передать власть кому-либо из близких родственников и удалиться в родовой замок за пределами столицы. Ни жены, ни детей сорокасемилетний король не имел, зато у него было пятеро братьев и две сестры, что вышли замуж за герцогов соседних земель ради укрепления связей и получения поддержки влиятельных Домов. И вроде бы, подпиши сейчас Аделард отказ от трона, должна начаться грызня между прямыми претендентами, если он сам не назначит себе преемника согласно существующему закону о престолонаследии. Но, на удивление, ни одному из молодых королей брать в свои руки власть не хотелось.       До трагедии оставалось сорок дней.       А в обществе, тем временем, назревал конфликт, особенно ярко ощущаясь в столице, но эхом отдающийся и в близлежащих городах. Пример соседних государств, где, безусловно, существовала социальная стратификация, оставались верховные правители, но складывались вспомогательные органы власти, имеющие связь с народом, не мог не отразиться на настроениях населения. Легко принимать судьбу, не зная лучшего. Узнав же, с худшим сравнивать поневоле перестаешь, и начинаешь желать того же, что и у более привилегированных лиц.       Эрза, когда-то имевшая практически все и в одночасье получившая лишь груду обломков из собственных представлений о мире, в родной Альбион вернулась со странным ощущением. И иным взглядом на существующие порядки. Сложно было даже сказать, почему вообще вновь оказалась здесь, вместо того, чтобы начинать жизнь в другой стране. То чувство, что зовется любовью к дому? Ведь ни на престол, где сейчас главенствовала не имеющая отношения к ее роду династия, ни на иные привилегии когда-то наследная принцесса не претендовала. Джерард, когда-то давно принесший клятву оберегать ее и быть рядом, последовал за ней.       Столько лет, проведенных в чужих странах, прежде чем вернуться на родную землю, стали великолепной возможностью изучить другой быт и распорядок. Увидеть, как живут люди, и понять, насколько сильно различается то, где они по воле судьбы оказывались, от того, где они оба выросли. И найти параллели. Запад процветал, в то время как восток считал за элемент декора женщин, что Эрза успела прочувствовать на себе. Родной Альбион пришел почти к тем же порядкам, но в отношении черни, что раньше выражалось не столь сильно. Когда-то Джерард ощутил сей разительный контраст лично. Метка на лице – проклятое клеймо – никогда не позволит ему забыть об этом, сколько бы лет ни минуло, как бы ни складывалась его собственная жизнь, начавшая кружиться в безумном вальсе с момента его появления на свет и потери сначала родных, а затем приемных родителей. Сердце, быть может, успокоилось, когда был обретен свой дом, но натура человеческая во все времена остается неизменной. И внутренний протест против существующей власти никогда не утихнет полностью, особенно ярко разгораясь в случайных беседах. Теперь они оба, понимающие, насколько это… неправильно? безумно? …имели все основания возжелать освобождения для тех, кто уже и за людей, казалось, не считался.       Они получили свою свободу: от титулов и от хозяев, сейчас ни одному из них не было нужды ее отстаивать – на нее никто не посягал. Только у Джерарда оставалась верность идее, только Эрза не могла унять сердца, не желающего смириться с этими порядками. Потому в нем оставалось место мечте о лучшем будущем для всех. Вне столицы, вдали от тех, кто мог бы еще признать одного из них, вновь совершив покушение на Эрзу, была возможность просто жить и во что-то верить. Иногда ухватывать спокойные совместные вечера, что после всего пережитого были бесценны, и просто говорить или молчать вместе.       – Человек не может быть вещью, Эрза, и однажды они это поймут, – воодушевление, запал, почти сумасшествие. – В момент рождения все равны.       – Только просто одним своим желанием искоренить социальное неравенство ты не сможешь, и я не смогу. Сколь бы ни были прекрасны речи об уравнивании людей в правах, о стирании границ между привилегированными классами и низшими слоями, потребуется не один десяток лет, чтобы хоть немного приблизиться к этому. И никакой мятеж, никакое требование, выдвинутое королю со стороны народа и гвардии, не изменит этого вмиг.       – Я не стремлюсь уничтожить его. Слои были и будут. Но слуги не воспринимаются как личность, низы – словно еще одно поместье или породистый скакун. Хотя даже лошади живется вольготнее. С этим нужно бороться, понимаешь?       Она понимала. Она прекрасно понимала и принимала необходимость перемен. У власти должен был оказаться тот, кто примет либеральные взгляды, а не продолжит путь своих консервативных предшественников, усугубляя ситуацию. Только все следовало провести мягко, без лишних жертв, без вмешательств. Если король сам отречется – это станет лучшим выходом. Насилие в отношении правителя не допускалось даже в самой шальной мысли, что могла посетить ее голову. Поэтому все высказанные идеи, произносимые как можно более тихо – никто не знает, из какой стены появятся чужие уши – оставались в ее представлении лишь идеями. Предположениями, вроде тех, что она строила, будучи маленькой девочкой, представляющей собственное будущее. Мечтами, что наверняка изменятся, потому что человек не способен все в точности себе обрисовать – останутся нюансы, зависящие от случая и различных обстоятельств.       В сознании Джерарда все эти идеи обретали плоть. Так же, как и в сознаниях иных вольнодумцев – членов королевской гвардии, дворян, не утонувших в снобизме аристократии. Тех, кто, возможно, и сам выбился когда-то из низов, чьи предки чудом получили образование, или же кто, рожденный в неравном союзе, оказывался признан и имел фамилию привилегированного родителя. Все они, собирающиеся редкими вечерами, сначала лишь делились своими мнениями, отнюдь не сразу задумываясь о том, что случайно озвученные фразы, высказанные сожаления могут претвориться в реальность. Сколько таких пожеланий повисало в воздухе ежедневно? Далеко не все они становились действиями, пока не появлялись лидеры, готовые рискнуть всем. И в этом обществе, существующем уже второй год, сформировалась тройка тех, кто намеревался сделать шаг навстречу призрачному будущему. Их обещания свободы воодушевляли. Но требовалось время.       О том, что в планах нескольких объединений значится и полное свержение монархии, Джерард не подозревал. Как не ведала и каждая из сторон, собравшихся в одно большое ядро, готовое выступить в нужный момент, о мыслях и целях другой ячейки. Окажись их план удачным, неизвестно, чьи предложения на самом деле вступят в силу, и как поменяется власть. Это их и приведет к поражению. Но знай Фернандес полную картину, вряд ли бы он столь активно ратовал за приведение идеи в исполнение. Кардинальная смена правления не являлась его самоцелью, потому что правитель, которому стоило мстить, уже был отмщен. Ненавидеть из-за него одного всю власть и монархию как порядок – глупо. Достаточно было лишь встать на тот же путь, что и просвещенные страны. Внести коррективы в систему управления. Но не устраивать переворот. А лидер движения метил на трон.       В самом начале зимы король Аделард скоропостижно скончался, не назначив после себя преемника. Официальной версией его смерти остается чахотка. Неофициальной – отравление со стороны тех, кому надоело ждать.       До трагедии оставалось девять дней.       После известия о кончине короля перемены в настроении Джерарда не заметить Эрза не могла. Бесспорно, в народе присутствовали волнения, связанные с дальнейшим престолонаследием. Хоть и должен был взойти на трон следующий по старшинству, да только отчего-то это все подвергалось сомнению. И сам Фернандес как-то обмолвился, что Гюстав власть в свои руки не возьмет, оценив личное счастье выше благополучия родины: а к королевским привилегиям прилагались столь же впечатляющие ограничения. И Эрзе сны тревожные снились, где черные вороны трепали своими клювами гобелен с гербом правящей династии. Новая коронация пройти мирно не могла. Однако эти мысли, занимающие умы всех социальных слоев, никак не должны были влиять на настроения в их доме. И потому, всякий раз замечая то излишнюю задумчивость на лице Джерарда, то, напротив, странное воодушевление, Эрза хмурилась. Но не расспрашивала, понимая, что если мужчина захочет рассказать, сделает это сам.       Он же хотел оградить супругу от всего происходящего, хоть и знал, что это все равно ее коснется. Она поддержит, в этом нет сомнений, но кто может дать гарант в том, что одно лишь ее знание не навредит ей? И потому не собирался говорить и о своем участии в заговоре, старательно оставаясь максимально в стороне от разрабатывающегося плана, но в то же время внутри него. Чтобы Эрза не пострадала. Если все пройдет удачно, они просто вздохнут с облегчением: он, потому что завершение кампании оказалось счастливым, она – потому что народ будет свободен. Если же нет… впрочем, о противном исходе думать не хотелось. В бессознательном порыве прижимая к себе любимую женщину, опешившую от столь внезапного жеста посреди разговора, он продолжал верить в счастливое завтра. Которое для них обязательно наступит.       - Знаешь, у нас всего шаг до свободы, – впоследствии она тысячу раз прокрутит эту фразу в своей голове, осознавая, какое именно значение в ней крылось. В тот же момент Эрза полагала, что это простая надежда на то, что новый король пойдет иным путем, сменив курс правления, возьмет пример с просвещенных дружественных государств. И тем более не могла она знать, что эти объятия – их прощание на долгие одиннадцать месяцев.       До трагедии оставалась одна ночь.       В то зимнее утро пробуждение для Эрзы наступило непривычно рано и в столь же непривычном одиночестве. Холодные простыни и нетронутая подушка напоминали о том, что Джерард не возвращался домой, и внутри не подверженной пустой панике молодой женщины отчего-то внутренности скрутились в тугой узел. Стараясь не подпускать к себе неправильные мысли, способные разрушить старательно создаваемое спокойствие, она поднялась с постели. Чем больше дел, тем легче забывать о всяческих глупостях. Фернандес иногда оставался у кого-либо из друзей, но всегда возвращался ближе к полудню. И в этот раз все будет так же.       Но ни в полдень, ни когда часы пробили шесть, дверь не скрипнула, оповещая о возвращении хозяина дома. Ворона с проплешиной на голове сверлила своим черным глазом вышедшую во двор Эрзу, и через несколько мгновений сорвалась с ветки, громким карканьем оглашая округу. Ей вторила стая таких же иссиня-черных птиц, облюбовавших ранее соседнее дерево с лишившейся листвы кроной. Предчувствия царапали сердце. Губы непроизвольно шептали до боли родное имя.       В этот момент в столице на дворцовой площади раздался пушечный залп картечью.       И время для участников восстания, где собрались и члены оппозиции, и подтянувшиеся мирные жители, растянулось в бесконечную ленту, в которой терялись минуты и часы. Королевские войска как могли сдерживали народ, в то же время стараясь усмирить вольнодумцев, в чьих рядах уже процветала сумятица. Без лидера, пострадавшего еще в первые минуты, даже тройка наиболее активных представителей общества не могла прийти к общей тактике. И именно сотни разногласий между участниками различных обществ, собравшихся здесь, стали решающим фактором в исходе дела. Третий залп картечью обратил их в бегство.       Выпавший ночью ослепительно белый снег смешался с грязью, сохранил на себе оттиски подошв, впитал чужую кровь. Площадь перед дворцом уже пустовала: убитых унесли, раненых членов оппозиции препроводили в казематы, кому-то удалось скрыться в общей толчее, что образовалась еще в момент первого выстрела. На столицу опускалась беззвездная ночь, и тишина, властвовавшая на улицах, давила на грудь и голову. И если б утром что-то изменилось, можно было бы решить, что это просто кошмарный сон, и вчерашний день – привиделся. Но он не желал оставаться дурным вымыслом.       Новости разносились молниеносно: город находился достаточно близко к столице, на лошади добраться можно было за полдня. И потому уже к вечеру некоторые жители знали о случившемся восстании, но Эрза пыталась убедить себя в том, что исчезновение Джерарда с этим никак не связано. Он не мог. Не должен был находиться там. Да, он мечтал об этой проклятой свободе, об изменении режима, они нередко говорили об этом. Но даже так – не стал бы он участником первых рядов оппозиционного движения. Не пошел бы против власти, не задумался о свержении короля. Последняя идея витала в воздухе лишь едва уловимым предположением, что выдвинулось кем-то из тех, кто принес новости в город. Эрза не могла сказать, было ли это настоящим смыслом мятежа, но пребывала в твердой уверенности: если подобное и присутствовало в решениях лидеров того общества, ее супруг об этом не знал. И о судьбе его тоже никто не мог ей дать единственного и четкого ответа, как и о судьбах многих других мужей и братьев, на чье возвращение надеялись, затеплив свечу у окна. Помимо слепого и необъяснимого чувства, что он жив, не существовало ничего.       Оставалось лишь ждать. Барахтаться в неизвестности, укрепляя рвущиеся день за днем нити веры. Эрзе – в опустевшем и утратившем свои краски доме, где даже очаг, казалось, не дарил ни капли тепла. Джерарду – в тюремной камере, куда его препроводили после допроса, что оказался мягче, нежели он предполагал.       Взошедший на престол после смерти старшего брата король Илберт разительно отличался от покойного Аделарда, в чем, похоже, была заслуга его матери, женщины иных нравов, воспитывавшейся в либерально настроенной семье и видевшей то же в своей стране. Потому вместо того, чтобы просто отправить на плаху всех, кто имел хоть какое-то отношение к восстанию, как поступил бы предыдущий монарх, он предпочел в течение нескольких дней выяснять причины такого настроения в народе. Допрос он проводил лично, но, несмотря на жесткость, проявляемую в беседе, он словно бы проявлял… понимание? Быть может, лидеры мятежа не добились поставленной цели, и часть объединений, входивших в это большое общество, тоже получила не то, чего желала, но для тех из них, кто мечтал лишь о коррективах в системе правления, наверное, кампания завершилась удачно. Потому что спустя несколько месяцев начнутся разработки указа об образовании низших сословий, а через три года кабала перекрестится жирной чертой.       И только наказания тем, кто поднял бунт на дворцовой площади, это не отменит. Милостью своей король подвергнет казни лишь трех лидеров, остальных участников восстания сослав в северные земли. Кого на исправительные работы в рудники, кого лишь на пожизненную ссылку вдали от дома. Джерарду, как тому, кто не находился в первых рядах, повезет немногим больше. Он и еще триста двадцать семь человек, чья тяжесть преступления сочтется равной, получит тридцать пять лет ссылки. Эрза узнает об этом лишь через сорок дней после восстания, когда приговор приведут в исполнение, начав переводить заключенных.       Шаг до свободы превратился в пропасть.       Судьба их сводила и разводила с особой охотой, будто потешаясь над несчастными. Счастливое детство уже давно истерлось из памяти Эрзы, оставив лишь яркой звездочкой мальчишескую улыбку ее верного рыцаря, обращенную к ней. Пожар, унесший жизни ее близких, тоже постепенно забывался. Ужасы семи лет неволи и одиночества, наверное, останутся в ее ночных сновидениях надолго, но их теперь перечеркнет новое испытание, посланное кем-то то ли для проверки ее стойкости, то ли для оценки их чувств. Когда в доме снова нет никого, кроме нее, и единственный родной и любимый человек прозябает где-то в каменных застенках очередного мелкого поселения, где останавливались заключенные. Когда бережет сильнее, чем все драгоценности мира, переданную через поверенного человека записку:       Прости за нарушенное обещание быть всегда рядом.       Эрза никогда раньше не молилась высшим силам и не считала себя религиозной. Сейчас она была готова возносить благодарность небесам за то, что казнь заменилась ссылкой. Что Джерард не разделит наказания, предписанного тем, кто руководил восстанием, и будет жить. Если такое существование возможно назвать жизнью. Эрза знала, что это не кончится добром, и потому отчаянно стискивала кулаки, кутаясь в теплую накидку. Позволить себе потерять Джерарда еще раз она не могла. И решение, единственное пришедшее на ум, сейчас виделось самым логичным. Комфорт относительно спокойной жизни в одиночестве был лишен всяческого смысла.       Теперь они были друг для друга прошлым, настоящим и будущим. Способные ждать и верить, когда есть надежда, даже в разлуке. Но вновь допустить последнюю не было сил. Даже женщина могла бороться за свое счастье. В это она верила с самого детства. Поэтому с тем же поверенным ехал обрывок бумаги и последнее ее украшение, отданное в качестве платы.       Я пойду за тобой на Север.       Письмо королю, что составляла на пять раз, замирая на середине, изрывая бумагу в клочья и вытягивая из аккуратной стопки новый лист, не складывалось. То казалось недостаточно убедительным, то излишне грубым, то просто строчки заливала случайно поставленная клякса. Испросить высшей милости отправиться вслед за супругом – все, чего она сейчас хотела. Хоть на дальний Север, хоть к черту на рога. И на свернутый в трубочку желтоватый лист, испещренный мелким округлым почерком, сейчас была вся надежда, которая могла оборваться в любой момент. Если правитель сочтет просьбу неуместной, если решит, что за деяния свои ссыльным не дозволено воссоединиться с женами, если возникнет еще множество иных препятствий, через которые ей не переступить. Тогда…       Что она будет делать в такой ситуации, Эрза не знала. Или просто не хотела знать, желая верить в человеческие качества нового короля, разительно отличающегося от предыдущих. Ежели он был столь великодушен, что позволил смягчить наказание участникам восстания и, как позже удалось узнать, выслушал причины, побудившие людей к такому поступку, всерьез задумавшись над их идеей об освобождении низших слоев, наверняка ему не чуждо и понимание женской участи.       Спустя шесть дней пришел положительный ответ.       Дозволение выехать вслед за супругом она получила одной из первых, но воссоединение произошло лишь после нескольких подписанных бумаг и одиннадцати месяцев с момента их прощания. Останавливать ее было некому, цепляться тоже было не за что. Короткие сборы сменного белья и денег – чтобы добраться до места назначения на перекладных: больше не разрешалось иметь при себе. И бесконечное волнение, не отпускающее даже в мгновения прерывистого недолгого сна, когда ее все же укачивало в повозке, и организм сдавался под натиском усталости, изнеможения и опустошения.       Какие слова подобрать для мига, когда взгляд выделил из проводившихся мимо ссыльных родное лицо, столь сильно изменившееся за вроде бы короткий срок? Чем описать ужас от осознания всего, что пришлось пережить Джерарду, находясь под надзором? В холщовой простой одежде и снятом с чужого плеча практически не согревающем плаще, осунувшийся, бледный, с кровоподтеком на губе и неестественной седой прядью в волосах. Собственные тяготы в течение периода ожидания, наполненного неизвестностью и молитвами, и времени, проведенного в пути с беспрестанными остановками и задержками, для Эрзы становились незначительны. Гул заходящегося в бешеном ритме сердца, набатом отдающийся в голове, и дрожание рук, пытающихся прикоснуться к человеку, который меньше чем за год, кажется, постарел на добрый десяток лет. Непонимание откуда-то возникших слез, из-за которых на морозе обжигало бледные щеки, и глухой звон кандалов, что сопровождал каждый шаг осужденного. Звуки, ощущения, эмоции смешивались в единое целое, заглушаясь единственной радостью от встречи.       Закрывая глаза, Эрза всегда будет видеть бурые пятна крови на снегу, истоптанном тысячами грубых подошв, словно была там в тот день. Проваливаясь в сон, еще не раз проснется от пушечного залпа, посеявшего панику и заставившего членов оппозиции сложить оружие. И, открывая среди ночи глаза, постоянно будет искать Джерарда рядом. Чтобы убедиться, что кошмар не имел иного развития. И сейчас она не одна.       До свободы оставалось тридцать лет.