Тоска

Небо. Оно голубое, глубоко-голубое, расплывчатое, с растушеванными облаками. Теплое, светлое от солнца... Ильзе не помнила, почему вдруг она стала смотреть на небо и чувствовать его красоту. Раньше никак не обращала на него внимание. Небо и небо. А теперь она подняла голову - и увидела его просторное величие, - хотя вообще-то просто пыталась сделать так, чтобы ненавистные слезы вкатились обратно. Дурацкая весна. Снег еще не весь стаял, но какое имело это теперь значение? Все было не таким, не правильным, скучным. И все это размыто слезами, которые подло наворачивались на глаза. Что-то душило изнутри. Это было что-то тяжелое, подступающее к горлу, но оно отпускало через три минуты, и на лице Ильзе вновь появлялась улыбка, радостная улыбка легкого весеннего вечера. Но вдруг, откуда ни возьмись, снова появлялся удушающий дым, обволакивающий сердце. Любовь. К чему оно, откуда взялось это непонятное, малознакомое еще слово? Из каких недр сознания? Почему вдруг оно пришло на ум? Почему оно не отпускает ни на минуту, управляя всем, что спрятано там, в душе? Ильзе прятала любовь как можно дальше от посторонних глаз и себя самой. Она не хотела признавать ее, не верила ей, но одно существование этого слова лишало Ильзе сна и покоя. Но любовь, которая так нагло появилась в ее жизни, пришла не одна. Затем Ильзе пришлось принять такие слова, как грусть, одиночество. Она и их пыталась спрятать в самый долгий и дальний ящик, но им как-то не жилось там своей обычной жизнью, и они просились на свет. Тут Ильзе была бессильна. "Да сколько можно!" - вскрикнула она как-то от невыносимой муки и, едва дыша, произнесла "Люблю"! А теперь глаза застилает пелена слез. Господи, почему, зачем? Нет, это были не слезы обиды, не слезы отчаяния. Это слезы необыкновенной легкости, которая бывает на душе от чистосердечного признания или даже исповеди. Люблю! И над последним мартовским снегом кружит первая мартовская бабочка...