Спектр эмоций

Когда налетает легкий ветерок, трава колышется, и очередной одуванчик, наклоняясь в сторону, теряет самого себя. Его головка разлетается по бескрайней поляне вместе с лепестками белых роз и мелкими листочками. А голова Хару — на её коленях, и Токаку думает, что всё это — до жути правильно. Они здесь, вдвоем, вместе, и отныне едва ли когда-нибудь познают разлуку. Время растягивается длинной красной ниткой. Бесконечной. Сколько она уже вот так сидит? День? Неделю? Месяц? Год? Токаку не помнит и, кажется, от счастья забывает, как считать. Почти прозрачные, сероватые пушинки укрывают волосы Хару тончайшим покрывалом. Ее рука доверчиво лежит в ладони Токаку — бледная, маленькая и хрупкая, как пустой стакан. Одно неосторожное движение — и Хару, подобно ему, разлетится на осколки. Но теперь этому не бывать, ведь отныне Азума всегда будет защищать ее. От Хару пахнет солнцем и цветущими незабудками, и когда Токаку неосторожно вдыхает этот смешанный запах, ей хочется, чтобы их счастье длилось вечно. Каждый день Токаку раскрашен в мягкие пастельные тона бескрайними изумрудными полями и молчаливыми деревьями, морем разных цветов и одуванчиками. Голова спящей Хару, обрамленная ирисами, лежит у нее на коленях. Здесь — Токаку. Где-то там, далеко, не она. Это не Токаку закрывается в комнате от бабушки и часами смотрит в закрытое окно. Не она. Кто-то другой. Когда Хару проснется, думается Токаку, мы можем пойти куда-нибудь еще. Куда-нибудь в совершенно другое место. Интересно, если долго-долго идти по зеленому миру в сторону горизонта, ты вернешься туда же, откуда начал? Но Токаку знает: не вернется. Исходная позиция — медленный старт, отставание на первом круге. И вот так потерять все в тот момент, когда, кажется, ты уже почти выиграл… Но — нет, на дороге лежит большой прозрачный камень. Когда Токаку влетает в него, то почему-то остается жить, а вместо нее… Нет, конечно, никто не умирает. — Хару, хочешь, пойдем на восток? «Лучше на запад», — отвечает Хару и смеется — так тихо, что ее голос почти не слышен. — Тогда, может, на юг? «Давай отправимся на небо» — яркое июньское солнце смеется вслед за Хару, и Токаку чувствует, что слишком счастлива, чтобы возражать. Она лишь с нежностью смотрит на Ичиносе, чьи ноги уже до коленей погребены под мягкими, словно пластилиновые человечки под лампой, лепестками мака, улыбается, закрывает глаза, а затем тыльной стороной ладони гладит ее мертвецки-бледное лицо, впалые глаза и посиневшую шею. Но не трогает цветок, вышитый на одежде Хару — он слишком странный и навевает неясные, неприятные воспоминания. Токаку знает, она — здесь. Где-то совсем далеко человек, заменяющий ее настоящую, кукла, дублер, старательно пытается играть Токаку. Наследница клана — все хорошо. Выполнять свои обязанности — да, бабушка. «Да, бабушка» — это единственное, чему успела научить ее Токаку перед тем как сбежать. Но сейчас это — не главное. Ведь неаккуратные маргаритки в блокноте рисует совсем не Токаку — кто-то другой. Кажется, Хару снова заснула. Когда Токаку сдувает ей на лицо очередной одуванчик, она смешно морщит носик и фыркает. Интересно, когда же Хару проснется? Сколько она уже спит? День? Неделю? Месяц? Год? Токаку не знает. И лишь крепче прижимает к себе Хару, с улыбкой смотря на слепящее солнце. Хару не умерла и никогда не умрет. Когда Токаку открывает глаза, на лице Хару вместо невидимого пуха одуванчиков лежат слишком яркие, тяжелые бархатцы. Хару не умерла и никогда не умрет. Это не ей проткнул грудь нож Азумы. Это не она даже не успела попрощаться с Токаку. Не она. Кто-то другой. Токаку знает, что в груди Хару никогда не расцветут ликорисы. Потому что в настоящем мире не бывает осени.